Говард Зинн - Народная история США: с 1492 года до наших дней Страница 58

По мере того как нарастало напряжение, на Севере и Юге чернокожие становились все более воинственными. Фредерик Дуглас говорил в 1857 г.:

Позвольте мне сказать вам несколько слов о философии реформ. Мировая история развития свободы человечества показывает, что все уже сделанные в соответствии с ее величественными требованиями уступки родились в борьбе… Без борьбы нет прогресса. Те, кто призывает к свободе и в то же время осуждает агитацию, — это люди, которые хотят получить урожай, не возделав землю. Они хотят дождя без грома и молний. Им нужен океан без ужасающего рокота его волн. Борьба может быть моральной, или физической, а может быть одновременно и моральной и физической, но это должна быть борьба. Власть ничего не уступает по своей воле. Так было всегда и так будет впредь…

Между Дугласом и белым аболиционистом и редактором «Либерейтора» У. Л. Гаррисоном существовали тактические разногласия, отражавшие типичные различия между черными и белыми аболиционистами. Первые больше склонялись к вооруженному восстанию, но в то же время были в большей степени готовы использовать существовавшие на тот момент политические механизмы — голосование, Конституцию, — все, что могло содействовать их целям. Они не уделяли моральному воздействию столь важного места в своей тактике, как это делали сторонники Гаррисона. Чернокожие знали, что моральное давление само по себе ничего не даст; потребуются разные виды тактики — от выборов до восстания.

Насколько насущным для негров, проживавших на Севере, был вопрос рабства, можно увидеть на примере чернокожих детей в финансировавшейся неграми частной школе в городе Цинциннати. Детям предлагалось ответить на вопрос: «О чем вы думаете чаще всего?» Сохранилось лишь пять ответов, и все они имеют отношение к невольничеству. Семилетний ребенок писал:

Дорогие одноклассники, следующим летом мы собираемся купить ферму и работать там часть дня, и учиться в другую часть дня, если мы до этого доживем, и приходить домой в другую часть дня, чтобы повидаться с нашими мамами, сестрами и кузинами, если они у нас будут, и чтобы увидеть наш добрый народ и быть хорошими детьми, и когда у нас будет человек, который освободит бедных рабов от оков. Мне было так жаль услышать о том, что затонуло судно… с 200 несчастными рабами, которое спускалось с верховьев вниз по реке. О, мне было так жаль услышать об этом, что мое сердце разрывалось от горя, и я мог мгновенно потерять сознание.

Белые аболиционисты мужественно прокладывали путь, используя лекторские трибуны, газеты, «Подземную железную дорогу». Чернокожие аболиционисты, которые в меньшей мере были публичными персонами, составляли основу антирабовладельческого движения. До того как Гаррисон начал издавать в Бостоне свой знаменитый «Либерейтор» в 1831 г., уже был проведен первый национальный конвент[93] негров, Д. Уокер уже написал свой «Призыв» и уже появилась газета черных аболиционистов «фридомс джорнэл»[94]. Среди первых 25 подписчиков «Либерейтора» большинство составляли чернокожие.

Неграм постоянно приходилось бороться с подсознательным расизмом белых аболиционистов. Кроме того, они настаивали на существовании собственного независимого голоса. Ф. Дуглас писал для «Либерейтора», но в 1847 г. основал в городе Рочестере свою газету «Норт стар», что привело к разрыву отношений с У. Л. Гаррисоном. В 1854 г. на негритянской конференции было объявлено: «… нет сомнений в том, что это наша борьба, и никто, кроме нас, не будет за нас сражаться… Наше отношение к антирабовладельческому движению должно измениться, и оно уже изменилось. Вместо того чтобы зависеть от него, мы должны возглавить его».

Некоторым негритянкам приходилось преодолевать тройную преграду: в качестве аболиционисток в рабовладельческом обществе, в качестве чернокожих в окружении белых реформаторов и, наконец, как женщинам в реформистском движении, где доминировали мужчины. Когда Соджорнер Трут взяла слово на 4-м национальном съезде в защиту прав женщин, состоявшемся в городе Нью-Йорке в 1853 г., все эти три барьера возникли перед ней одновременно. В зале находилась враждебно настроенная толпа, кричавшая, освистывавшая и угрожавшая ей. Трут сказала:

Я знаю, не очень-то приятно, когда цветная женщина поднимается на трибуну и начинает вам что-то объяснять и говорить о правах женщин. Нас всех сбросили в глубокую пропасть. Никто и не ожидал, что мы сможем когда-нибудь выбраться наверх… Но… вот мы выпрямляемся. Поэтому я здесь, перед вами… Мы получим свои права, вот увидите. И вы не сможете помешать нам… Вы можете шипеть сколько угодно. Но так будет… Я здесь среди вас и наблюдаю за вами.

И время от времени я буду появляться, чтобы сказать вам, который теперь час ночи.

После жестокого восстания под руководством Ната Тернера и кровавых репрессий в Виргинии система безопасности на Юге стала строже. Вероятно, только у чужака могла возникнуть мысль о возможности организовать здесь бунт. И такой человек появился. Им стал невероятно смелый и целеустремленный белый, Джон Браун, чьим дерзким планом было захватить федеральный арсенал в Харперс-Ферри (Виргиния), а затем устроить восстание рабов на всем Юге. Гарриет Табмен, потерявшая несколько зубов негритянка пяти футов ростом, ветеран бесчисленных секретных миссий по сопровождению в качестве проводника черных рабов, была связана с Брауном и знала о его намерениях. Но она не смогла примкнуть к нему из-за болезни. Ф. Дуглас также встречался с Брауном. Он возражал против задуманного с точки зрения шансов на успех, однако сам болезненный, высокий, сухопарый шестидесятилетний седовласый старик вызвал у Дугласа восторг.

Дуглас оказался прав: план не сработал. Отряды местной милиции, к которым присоединилась сотня морских пехотинцев под командированием Роберта Э. Ли, окружили мятежников. Несмотря на то что его люди погибли или были захвачены в плен, Джон Браун отказался сдаться; он забаррикадировался в небольшом кирпичном здании у ворот арсенала. Дверь выбили, и ворвавшийся в нее лейтенант морской пехоты ударил Брауна шпагой. Раненный и больной, он подвергся допросу. У. Дюбуа в своей книге «Джон Браун» пишет:

… представьте себе картину…: истекающий кровью старик, полумертвый от ран, полученных им всего несколько часов тому назад; он лежит в холоде и грязи; он провел без сна и почти без пищи 55 напряженных часов; недалеко от него лежат тела двух его убитых сыновей и изуродованные трупы его семерых товарищей; дома его напрасно ждут жена и близкие; его сердце стынет от сознания, что мечта всей его жизни погибла безвозвратно…

Лежа там, допрашиваемый губернатором Виргинии, Браун заявил: «Вы бы лучше — все южане — готовились к решению этого вопроса… Со мной вы можете покончить очень просто — я уже почти покойник, но вопрос надо решать; я имею в виду этот негритянский вопрос, он пока не закрыт».

Дюбуа дает такую оценку действиям Брауна:

Если его вылазка была делом рук горстки фанатиков, возглавляемой безумцем и отвергнутой рабами, то тогда правильнее всего было бы игнорировать этот инцидент, без шума наказать наиболее тяжких преступников, а их вождя или простить, или отправить в сумасшедший дом… Однако, утверждая, что рейд был слишком безнадежен и смехотворно малочисленен, для того чтобы достичь каких-либо результатов, штат, тем не менее, потратил 250 тыс. долл., чтобы наказать захватчиков, отправив на место событий от одной до 3 тыс. солдат и ввергнув страну в пучину беспорядков.

В последнем обращении Джона Брауна, написанном в тюрьме незадолго до казни, говорится: «Я, Джон Браун, теперь совершенно уверен, что преступления этой греховной страны не могут быть искуплены иначе, как кровью».

Ралф Уолдо Эмерсон, который не являлся сторонником активных мер, считал, что казнь Брауна «сделает виселицу такой же священной, как и крест».

Из 22 участников повстанческого отряда пятеро были чернокожими. Судьба последних такова: двое — убиты на месте, один бежал, а двое — повешены властями. Перед казнью Джон Коупленд написал своим родителям:

Помните, что если мне суждено умереть, то я погибну, пытаясь освободить часть моего бедного и угнетенного народа из рабства, в котором я был сам и которое проклято Богом и Священным Писанием…

Меня не страшит виселица…

Я представляю, что слышу всех вас: мать, отца, сестер и братьев.

Слышу, как вы говорите: «Нет такой цели, ради которой мы с меньшей горечью восприняли бы твою смерть». Верьте мне, когда я говорю вам, что, хотя я и заперт в тюрьме и приговорен к смерти, я провел здесь больше счастливых часов, чем когда-либо в жизни, и… я почти охотно умру сейчас, как и в любое другое время, ибо чувствую, что готов ко встрече с Создателем…