Макс Хастингс - Операция «Оверлорд». Как был открыт второй фронт Страница 58

Рядового Ричардсона из 82-й воздушно-десантной дивизии, который в отличие от большинства его товарищей до этого не участвовал в бою, в последний раз видели в средней части полуострова Котантен вечером 6 июня спящим в поле. К ночи на 7 июня он окопался на земляной насыпи живой изгороди и вместе с солдатами пулеметного взвода своего батальона стал наблюдать за лежащим впереди полем и лесом.

Вдруг, откуда-то издалека, из-за леса, — рассказывал Ричардсон впоследствии, — до меня донесся странный скрип. Это были звуки несмазанного колеса телеги, скрип старого деревенского фургона, какой я часто слышал у себя дома в деревне. Неужели какой-нибудь французский крестьянин вез что-то на телеге? Это казалось маловероятным, когда две армии лежали друг против друга, держа пальцы на спусковом крючке тысяч орудий войны. Немцы? Это тоже казалось маловероятным. Если бы немцы двигались по территории, где могли находиться мы, разве это не делалось бы в полной тишине? Да они практически прошли бы на цыпочках. Я пытался отделаться от мысли, что этот отдаленный звук мог означать что-либо опасное. Но беспокоило то, что этот скрипучий звук, единственный в ночной тишине вокруг меня, приближался в нашу сторону. На некоторое время наступила тишина, затем я услышал, как кто-то крикнул: «Хальт!» — и тут же последовала автоматная очередь. Значит, немец. Что же случилось? Почему же наш пулеметный взвод ничего не делает? Наконец с нашей стороны затарахтел один пулемет — дат-дат-дат, — не так часто, как у немцев, но трассирующие пули вместо того, чтобы идти в сторону противника, неслись в небо, описывая там огромную дугу и исчезая. В конце концов я разбудил Джонсона, и мы сидели, наблюдая за трассирующими веерами в небе. Когда закончилась стрельба, мы услышали, как бегут немцы и что-то кричат, постепенно удаляясь в сторону дороги возле дома. Затем загорелся дом, и через некоторое время снова послышался скрип телеги, но на этот раз скрип удалялся вниз по дороге.

Немцы возобновили наступление на позиции парашютистов на следующий день. Сначала на опушке леса появился танк. Медленно, громыхая, двигался он через поле по направлению к американцам, которые могли встретить его только огнем из пулеметов, карабинов и автоматов. К их удивлению и облегчению, танк неожиданно остановился. Из башни танка поднимался дымок. Это была не «Пантера» и не «Тигр», а какая-то старая, французского производства рухлядь. Парашютисты весело острили, «как ребята на футболе, когда их команда выигрывает». Танк развернулся в обратную сторону и заковылял в лес. Однако радость оборонявшихся оказалась преждевременной. Буквально через пару минут противник обрушил на них точный минометный огонь «Там, где я только что лежал плечо к плечу с другими солдатами, — вспоминал Ричардсон, — раздались крики от боли, призывы о помощи. Сказалась наша неопытность и необоснованные надежды на то, что нас защитят живые изгороди. Мы еще не осознали необходимости немедленно окапываться, и очень немногие из нас имели отрытые ячейки, а они спасали бы от всего, кроме прямого попадания».

Ричардсон живо представил себе фотографию в одном из журналов, на котором русский солдат был изображен как единственный спасшийся из всей роты. Теперь этот молодой американец думал, что он разделит с этим русским столь же необычную судьбу. Когда его часть и другие оставшиеся в живых солдаты воздушно-десантной дивизии в начале июля после 33 дней непрерывных боевых действий были выведены из боев, в его роте оставалось всего 19 человек. Потери в дивизии составили 46 процентов. Лейтенант Сидней Эйхен из 120-го пехотного полка 30-й дивизии был одним из тех людей, которые заменили 82-ю воздушно-десантную дивизию. Зеленые, необстрелянные новички, потрясенные, в благоговейном страхе смотрели на парашютистов, коих они должны были заменить. Эйхен много лет спустя рассказывал:

Мы спросили их: «А где ваши офицеры?» — и они отвечали: «Все погибли». Мы тогда спросили: «Кто же тогда вами командует?» — и один сержант сказал «Я командую». Я смотрел на небритых, с покрасневшими глазами солдат в грязной одежде, на их усталую походку и подумал: так что же, так и мы будем выглядеть через пару дней боев.

На протяжении первых недель в Нормандии 29-я дивизия оставалась в тяжелом положении. Обстановка требовала максимального использования командирских качеств и энергии командира боевой группы генерала Кота и горстки оставшихся офицеров, чтобы заставить солдат продолжать движение вперед на юг от плацдарма. Рано утром 10 июня Кота находился на командном пункте 175-го полка в поле в районе Лисона, когда туда явились три солдата с восточного фланга и заявили, что они из 2-го батальона, который попал в окружение и полностью уничтожен. Несмотря на сомнения Кота и его стремление успокоить солдат, сержант из этой тройки продолжал утверждать, что в живых остались только они трое.

Мы только что разместились в районе нашего привала, когда все это началось, — рассказывал сержант о разгроме своего батальона. — Вдруг кругом начались разрывы, все взлетало в воздух, немецкие реактивные минометы начали обстрел большого поля, на котором размещалась основная часть нашего батальона. Мы слышали выкрики на немецком языке. Иногда они кричали по-английски «Сдавайтесь! Сдавайтесь!» Мы пытались отбиваться, но у нас не было никаких подготовленных позиций для обороны. Каждый раз, когда мы пытались сдвинуться с места, немцы, все время пускавшие осветительные ракеты, замечали это и тут же открывали дикий огонь из пулеметов. И все время вели обстрел поля из минометов. Возле меня было семь или восемь человек. Мы наметили путь к выходу, но двоих убило при попытке выбраться оттуда.

В последующие часы появились и другие солдаты из этого батальона (в их числе был и капеллан), которые подтвердили предыдущие сообщения сержанта. Позднее, днем, Кота провел убедительную беседу с остатками батальона; к тому времени уже собралось около ста человек.

Члены этой группы были заметно потрясены пережитым в предыдущую ночь. Один санитар без конца повторял: «Эта штыковая атака, эта проклятая штыковая атака». Кота сказал собравшимся, что у них сложилось неправильное представление о судьбе батальона — он никоим образом не был уничтожен. Генерал Герхардт уже назначил подполковника Артура Шеппе, который до этого был начальником штаба полка, командиром этого батальона. В заключение он сказал, что им будет предоставлена возможность отдохнуть, получить оружие и необходимое оснащение, чтобы вернуться на передовую и бить немцев. В данной ситуации такая перспектива была встречена без особого энтузиазма.

Повествование о действиях 29-й дивизии к югу от Лисона 11 июня, когда две роты 175-го пехотного полка продвинулись через реку Вир, вполне достоверно отражает жестокие испытания, выпавшие на долю десятков частей, в те тягостно-горькие недели боев в живых изгородях, когда каждый ярд земли завоевывался с мучительной медлительностью.

С большим трудом майору Миллеру удалось доставить свои тяжелые пулеметы на огневые позиции, чтобы вести из них огонь по изгородям вдоль опасной дороги. Радиосвязь внутри роты не функционировала, а система «передай дальше» при просьбе выдвинуть оружие вперед действовала медленно. Руководство в роте в этот момент осуществляли командиры мелких подразделений. Мог ли сержант заставить солдат делать то, что он хотел? Был ли сержант вожаком? Некоторые из них обладали лучшими качествами командира, но треть в этом отношении оказалась не на высоте. Всем им мешало отсутствие представления о ситуации, в которой они оказались. Противник никогда не подставлял себя для удара на этой фазе, огонь роты, по-видимому, не причинял ему существенного урона. Другое оружие пехоты — движение и маневр, по настоянию генерала Кота широко применяемое, — давало хороший эффект. Наши подразделения продолжали продвижение вперед бросками там, где противник вел огонь, перебежками, ползком, по-пластунски, но все время вперед. Результат — огонь противника постепенно ослабевал, а затем и полностью прекратился.

…Кота продвинулся только на 25 ярдов, как вдруг возникла кризисная ситуация. Один или два немецких реактивных миномета, по-видимому установленных за высокой живой изгородью, которая проходила с левой стороны дороги, открыли огонь, сопровождаемый характерными для них хлопками. Колонна сразу же рассыпалась, бросившись в канавы по обе стороны дороги, но канавы оказались всего 4–5 дюймов глубиной и не обеспечивали никакого укрытия. Внезапность огня после напряженной 20-минутной тишины поразила каждого в роте. Солдаты продолжали лежать в канавах. Пулеметным огнем уже было задето несколько человек; пули рикошетили от дороги и скашивали кустарники. Кто-то кричал: «Отстреливайтесь! Стреляйте в подлецов!» В промежутках между разрывами солдаты вскакивали из канав, пытаясь либо вырваться из этого капкана в тыл, либо перескочить через изгородь. Один солдат при попытке перебраться через изгородь был сражен прямым попаданием мины, которая при разрыве выбросила его на дорогу. Адъютант генерала Кота отходил к дороге. Сам генерал стоял в укрытии за изгородью на перекрестке дорог. Он ухмылялся. «Что ж, это последняя позиция Кота?» — саркастически спросил он самого себя. Минута, и буду в окружении стрелковой роты — эти парни начали наконец стрелять, — я оглянулся и увидел, что я совершенно один.[138]