Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5 Страница 58

Маклаков. — Потому что эта область, главным образом, касается внутреннего порядка государственного.

Председатель. — Почему вы так легко шли на объявление столиц на положении чрезвычайной охраны, зная, что роспуск Думы приведет к созыву Думы приблизительно такого же, если не более, народного состава? Вы прибегаете к мере, которая сопряжена с очень тяжелыми для народа последствиями; объявление столиц на положении чрезвычайной охраны, это значит — исключительные суды, быть может, вмешательство войск.

Маклаков. — Я думаю, к этому не приходилось бы прибегать. Выходило так, что, если не принять никаких мер, то прямо, как снежный шар, накатывалось все то, что было; и это грозило серьезными осложнениями, о которых заботиться нужно было министру внутренних дел.

Председатель. — Что послужило поводом для разногласий между Думой и правительством в октябре 1913 года? Быть может, политика министерства внутренних дел и сам министр внутренних дел, бывший тогда у власти?

Маклаков. — Я не знаю, тогда ли были самые острые моменты. Когда проходила смета министерства внутренних дел, то положение министра внутренних дел было очень тяжелое, так как вычеркивался ряд кредитов, необходимых для работы министерства.

Председатель. — Какой результат такого письма, роспуска Думы, объявления столиц на положении чрезвычайной охраны? Вы, ответственный, — безответственного главу верховной власти вызываете на выступления очень тяжелого свойства. Вот что вам ответил бывший император 18 октября, через четыре дня: «Получив ваше письмо от 14 октября и прочитав его, я был приятно поражен его содержанием. Я как раз собирался писать вам, чтобы вы не выезжали из Петрограда до конца октября и чтобы дать вам руководящие указания на случай возникновения осложнений с Государственной Думой. С теми мыслями, которые вы желаете высказать в Государственной Думе, я вполне согласен, — это именно то, что им давно следовало слышать от имени моего правительства. Лично думаю, что такая речь министра внутренних дел разрядит атмосферу и заставит господ Родзянко и его присных закусить языки. Если же, паче чаяния, как вы пишете, поднимется буря и боевое настроение перекинется за стены Таврического дворца, тогда нужно будет привести предполагаемые вами меры в исполнение, — роспуск Думы и объявление Питера и Москвы на положении чрезвычайной охраны, переговоря с председательствующим в совете министров об изготовлении и высылке мне указов относительно обеих мер. Также считаю необходимым и благовременным немедленно обсудить в совете министров мою давнишнюю мысль об изменении статьи Учреждения Государственной Думы, в силу которой, если Дума не согласится с изменениями государственного совета и не утвердит проекта, то законопроект уничтожается. Это, при отсутствии у нас конституции, есть полная бессмыслица. Предоставление на выбор и утверждение государя мнения большинства и меньшинства будет хорошим возвращением к прежнему спокойному течению законодательной деятельности и, притом, в русском духе. Итак, до скорого свидания. Дай вам бог сил и успеха. Николай».

Маклаков. — Раз у вас имеется этот документ, я должен сказать: мне очень горько, больно и даже стыдно перед вами, что я сказал, что у меня ничего нет. Я думаю, вы поймете — почему. Все, что меня касается, я скажу и возьму на себя всю ответственность, но человека, от которого я столько добра видел, мне бы хотелось держать в стороне. Раз вы теперь знаете, мне нечего говорить, кроме того, что это так и есть, но позвольте сказать, что было после этого, — это никогда не было осуществлено. Если вы допросите всех бывших членов совета министров, они вам скажут, что я этого вопроса не представлял в совет министров. Я государю сказал, что этот вопрос задел бы очень многих, и это было бы очень понятное с их точки зрения недовольство. Уже по тому, как они к этому отнеслись, я видел, что нечего поднимать второй вопрос. Такого рода поручение — как будто повеление, но я этого не сделал, и этот вопрос не поднимался в совете министров. Об этом письме ни одна душа в совете министров не знала, никто не знал.

Председатель. — Когда мы допрашивали вас в прошлый раз, в нашем распоряжении не было этого письма; иначе я бы вам сказал.

Маклаков. — Мне очень стыдно.

Председатель. — Вы правы, когда говорите, что если бы вы — я употребляю грубое выражение — сунулись в совет министров, то тогда ваши товарищи по совету министров, вероятно, стали бы вам перечить по целому ряду соображений, может быть, отчасти, из личной ревности. Но вы понимаете, что, вопреки тому, что написано в этом письме, вы-то знали и знаете, что у нас — конституционный образ правления, и вы понимаете, что получается. Конституционный министр, ответственный перед законом, вызывает безответственного главу верховной власти на действия, которые являются нарушением основных законов; значит, вы повторяете ошибку блаженной памяти Столыпина с его июньским законом, на издание которого он испросил подпись главы верховной власти и который является актом революционным.

Маклаков. — Это совершенно неожиданный вывод из того, что я писал. От роспуска Думы даже дороги нет к тому, чтобы изменить состав основных законов. Здесь даже связи нет.

Председатель. — Может быть, в тот момент это письмо было для вас неожиданным концом, но оно, собственно говоря, было продолжением, результатом вашего образа действий. Министр не считается с Думой и государственным советом, он витает в облаках. Результатом являются такие акты.

Маклаков. — Акты не были результатом.

Председатель. — Ну, такие рескрипты, такие мысли, требование реализации этих мыслей.

Маклаков. — Это не требование было, потому что в следующий доклад это ушло совсем, испарилось без всякого следа. Уверяю вас, что в голове у государя — самое трудное, что можно было сделать, это подойти к этому.

Председатель. — Тем не менее, вы подошли; то, что трудно, стало легким. Вы понимаете психологию вашего письма? Оно подходит к этому вопросу. Логически вы остаетесь в пределах чрезвычайной охраны, а психологически это теснейшим образом связано.

Маклаков. — В письмах государю я всегда определенно свою мысль высказывал. Я бы так не подходил к этому.

Председатель. — Вы, министр внутренних дел, не стали на такую точку зрения, что «Дума расходится со мной, стало быть, я должен уйти», а стали на точку зрения, что «Дума расходится с правительством, тем хуже для нее, нужно ее распустить, ничего от этого не будет; может быть, только придется ввести чрезвычайное положение».

Маклаков. — Я связи здесь никакой не вижу. Эту точку зрения государь указал. Когда мы делаем шаг за шагом и видим, что дело разваливается, а поставить как следует не находим возможным, то выплывает мысль, не следует ли переменить самый шаг. С каждым месяцем я все больше отходил от убеждения в возможности этого.

Председатель. — Вряд ли верно, что вы отходили. В конце вашей деятельности не вернулись ли вы к мысли, что если Дума не желает работать с правительством, пусть она умрет, а правительство останется?

Маклаков. — Роспуск?

Председатель. — Именно, роспуск.

Маклаков. — Это — законом предусмотренная мера.

Председатель. — Вы признаете, что вы это письмо получили, но говорите, что оно не имело в этой части, да и в части роспуска Думы, последствий, то-есть не было реализовано?

Маклаков. — В конце октября, я не помню, был ли роспуск, кажется, не было?

Председатель. — Роспуска не было, но был перерыв.

Маклаков. — Тогда, кажется, все прошло благополучно.

Председатель. — 14-го октября вы пишете это письмо, а 15-го октября только начала функционировать Дума; так что вы готовите ей смерть накануне ее созыва.

Маклаков. — Письмо шло три дня.

Председатель. — Опять мы наталкиваемся на то, что правительство убивает Думу ранее ее созыва. Она еще не живет и не может совершить какого-нибудь греха, а вы уже говорите о перерыве ее занятий и, даже, о роспуске.

Маклаков. — Она работала до декабря.

Председатель. — Она работала до 7-го декабря, но зачем эти умышления? Вот ваше письмо от 22 октября 1913 года.

Маклаков. — Где я говорю о том, что в совете министров мы обсуждали вопрос о роспуске, но что того вопроса я не поставил?

Председатель (читает): «Долгом считаю всеподданнейше доложить вашему императорскому величеству о том, что приказание ваше о заготовлении указов о роспуске Думы и объявлении Петрограда и Москвы на положении чрезвычайной охраны мной не было передано председательствующему в совете министров»…