Владимир Прибытков - Тверской гость Страница 59

______________ * Теремец - зонтик.

Народ бежал за процессией, лез на крыши, глазел на недоступную роскошь.

Вот и сейчас Афанасий из садика увидел, как на крышах соседних домиков появляются фигуры людей. Он торопливо вскарабкался по бамбуковой лестнице на плоскую крышу, где уже торчал Хасан, повертел головой. Вой нарастал слева, с улочек, ведущих к городским стенам. Значит, это был не султанский праздник, а что-то другое. Наконец он заметил выезжавших из-за поворота всадников в бело-зеленых одеяниях, на гнедых конях. У стремени передового воина торчало зеленое знамя пророка.

"А-а-а!.. Алла! Алла!.. У-у-у!.." - неистовствовал облепивший крыши, деревья, бегущий перед отрядом народ.

- Всадники Махмуда Гавана! - прокричал возбужденный Хасан.

Всадники, человек двадцать, выехали на улочку. Минуту мостовая за ними осталась пустой. Потом показались пешие...

- Пленных ведут! - завопили вокруг.

Связанные веревками по четверо, пленные шли, понурив неприкрытые головы, шатаясь и глотая едкую пыль. Изнемогающие поддерживали друг друга. Матери из последних сил прижимали к груди плачущих младенцев. Грязные, оборванные, иные в одних жалких набедренных поясах из пальмовых листьев, выворачивая изодранные о камни ступни, шли люди.

Афанасий с болью смотрел, как тащится унылая процессия, как беснуется, швыряя в рабов комья глины и камни, ревущая толпа, как оттесняют ее стражи.

Пущенный меткой рукой обезумевшего горожанина, острый камень попал в голову семилетнего мальчика, неловко семенившего с краю одной из шеренг. Ребенок упал, не вскрикнув. Только дважды вздрогнули его худые лопатки. Коричневое тощее тельце поволоклось на веревке за идущими.

Толпа восторженно завыла.

Афанасий кусал губы. И вдруг весь подался вперед.

Воспользовавшись сумятицей, какая-то девушка из вереницы подхватила упавшего ребенка. Сейчас она проходила перед домом. Ее черные распущенные волосы покрывал серый налет пыли, на ее губах запеклась пена. Она шла с трудом, безжизненная ноша была тяжела для нее, но не мука, а презрение отражалось на тонком лице пленницы.

Афанасий чуть не вскрикнул: "Олена!"

Он не мог смирить внезапной дрожи рук, судорожно глотнул воздух. Девушка в изодранном сари* удалялась. Не чудо ли то было господние? Афанасий привстал на носки. Голова Олены уже терялась в море других голов, но он успел еще раз уловить присущий только одной ей наклон шеи, неприметный поворот головы к правому плечу.

______________ * Сари - верхняя одежда индийских женщин.

Его оглушил стремительный рывок мыслей к прохладному вечеру на крыльце кашинского дома.

"Будешь ждать, ясонька, ручеек, травиночка моя?"

"Буду, буду..."

Пленные прошли. Хасан, все еще возбужденный, глазел вслед конникам, замыкавшим позорное шествие. Афанасий в смятении спустился вниз. Странное сходство этой девушки-страдалицы с Оленой перевернуло ему всю душу. Стыд за людей, измывающихся над беззащитными пленниками, боль за униженных рабов жгли сердце.

Светлое утро померкло. Беззаботные попугайчики над головой мешали. "Вот так татары русских гоняют!" - сверлило в мозгу.

Хасан спрыгнул в садик, остановился перед ним улыбаясь:

- Теперь надо ждать хазиначи! Господину не надо будет ходить к индусам. Хазиначи ему сам поможет...

Афанасий глянул прямо в глаза Хасану:

- Что сделали тебе индусы?

Он еле удержался, чтоб не сказать: "А может быть, и твои родители были индусы, только ты не знаешь этого?"

- Кафиры хотят уничтожить всех мусульман! - твердо ответил Хасан. Он стоял с непроницаемым лицом.

Опустив голову, Афанасий хмуро спросил:

- Что делают с пленными?

- Продают, - ответил Хасан, глядя в сторону. - Рис готов, ходжа. Подать?

- Нет.

Афанасий поднялся. В душе его был сумбур. Хотелось уйти куда-нибудь от сознания своей беспомощности. Оставаться с Хасаном было невыносимо.

- Я ухожу к Рангу, Хасан.

Хасан с недоумением посмотрел на захлопнувшуюся дверь. Пожал плечами. Ходжа Юсуф многое для него сделал, с ним Хасан забыл прежние унижения. Но в последнее время ходжа слишком сблизился с индусами. Конечно, он христианин, но Хасан-то остается мусульманином. Скорее бы приезжал хазиначи. Тогда, конечно, все станет на место!

На улице Афанасий в нерешительности остановился, потом резко повернулся и пошел в сторону, противоположную индусским кварталам. Зачем? Он сам не знал - зачем...

Бидарский базар, по-восточному пестрый, был в это утро оживленнее, чем обычно. Так же стучали медники, так же ловко орудовали за своими простенькими станками ткачи, так же выкрикивали товары купцы, завывали дервиши, толкались покупатели. Тонкие персидские ковры, индийские сказочные ткани, пряности, овощи, мясо, утварь - все это лежало на земле, раскидывалось на лотках, на низких скамейках, и, как всегда, вокруг всего этого стоял гул.

Но необычайно оживлен был базар в тех рядах, где шла торговля рабами.

Сбитые в кучки пленники покорно ждали своей участи. Афанасий проталкивался среди воинов, купцов, евнухов из гаремов вельмож.

Он видел, как покупатели щупают мускулы рабов, залезают пальцами во рты несчастных, проверяя целость зубов, перекидываются деловитыми замечаниями о телосложении рабынь.

Он видел тысячи скорбных, затравленных лиц, тысячи унизительных подробностей торга.

Давешнюю девушку он заметил, почти наскочив на ее хозяина - старого воина, изрезанного шрамами. Тот держал в руке веревку, на которой были привязаны пять девушек.

Индуску покупали. Пожилой мусульманин с бельмом на левом глазу обошел девушку вокруг, наклоняя голову и осматривая ее тело. Воин равнодушно смотрел на покупателя. Девушка застыла, вытянувшись и высоко подняв лицо, по которому медленно текли крупные слезы.

- Шесть шехтелей? - задумчиво прогнусавил бельмастый. - А кто поручится, что она девушка?

- Эй, ты! - дернул за веревку воин, - а ну-ка...

Афанасий, не выдержав, шагнул вперед, встал перед воином.

- Я покупаю! - торопливо, комкая слова, выговорил он. - Оставь ее... Вот... Семь шехтелей...

Воин ослабил веревку, поглядел на деньги, прыгавшие в никитинской горсти.

Бельмастый запротестовал:

- Я смотрю товар! Может быть, я тоже дам семь.

- Я десять плачу! - оборвал Афанасий, не глядя в сторону бельмастого.

- Таких цен нет! - запротестовал тот.

Но воин рассудил иначе:

- Ходжа дает десять, он и получит девку. Хочешь - плати больше.

- Надо выжить из ума, чтобы столько платить за девку!

- Проваливай, кривой дух! За такую гурию сразу надо было просить десять! У ходжи ясный глаз и мудрое сердце. Он видит тяготы воина, не то что ты! Я кровью платил за свою добычу!

Воин подтолкнул к Никитину девушку:

- Иди! Теперь это твой хозяин... Будь здоров, ходжа! Хорошую покупку ты сделал! Пользуйся и вспоминай Гафура, воина малик-ат-туджара!

Тоненькая девушка недвижно стояла перед Никитиным.

Он взял ее за хрупкое запястье и повел за собой сквозь базарную толпу. Она покорно следовала за ним. Никитину казалось, что весь базар глядит на них. Стиснув зубы, он расшвыривал людей, торопясь выбраться из толчеи и добраться до дому. Наконец базар остался позади. Вот поворот, старая финиковая пальма, дом гончара.

Хасан ошеломленно попятился, потом расплылся в улыбке.

- Ты купил наложницу, ходжа? - весело спросил он. - Очень красивая девушка. Поздравляю тебя. В доме будет веселее.

Никитин свирепо уставился на него:

- Помолчи! Ступай, принеси воды.

Хасан стал отступать, приседая и шаря руками позади себя, отыскивая кожаные ведра.

Афанасий провел девушку в садик, показал ей на приступок:

- Садись!

Она покорно села, глядя перед собой окаменевшими глазами.

Никитин увидел полуоткрытую девичью грудь, смуглые голые ноги, отвел глаза и, вполголоса бранясь, грозя кому-то кулаком, почти побежал в дом.

В дальней комнатушке у него хранилось несколько кусков дорогих тканей. Он схватил первый попавшийся, прикинул только, хватит ли, и вернулся с ним в садик. Пленница, по-прежнему безучастная, сидела на том же месте.

Стараясь не смотреть на нее, Афанасий сунул материю:

- Вот... Оденься пока...

Она не пошевелилась. Ткань сползла с ее коленей, упала на землю.

Никитин поднял запылившийся шелк, досадливо встряхнул, настойчиво сунул в руки девушке:

- Возьми!

Заскрипела дверь, появился Хасан с ведрами.

- Я принес воду, ходжа.

- Таз дай... Сюда... Лей... Еще сходишь. Мало этого. Да поживее!

Хасан опять убежал.

Афанасий потоптался, не зная, как объяснить девушке, чтоб мылась. Наконец решительно взял ее за руку, подвел к тазу, показал: мойся.

Она послушно, медленными движениями начала стягивать сари. Афанасий ушел.

Взяв у Хасана ведра, он приказал ему:

- Иди за Карной или Рангу.

Сам же стоял в темном коридоре, прислушиваясь к плеску воды.

Прождав с полчаса, Афанасий осторожно постучал в дверку, ведущую в сад: