Александр Тюрин - Война и мир Ивана Грозного Страница 59

В январе 1564 московское войско под командованием воевод П. Шуйского, Ф. Татева и И. Охлябина, численностью около 18 тысяч человек, отправилось из Полоцка к Орше.

Как свидетельствует западный автор, князь Петр Шуйский шел «с отборными отрядами всадников, вызванных из самых крепких городов Московии: Торопца, Пскова, Новгорода и Луцка, и называемых обыкновенно кованою ратью». Новгородская и псковская «кованая рать» действительно относились к лучшим силам русского государства, которые ни в чем не уступали польской тяжелой кавалерии.

У села Барань войско должно было соединится с войском братьев Серебряных, что выступило из Вязьмы.

Однако литовский гетман Н. Ю. Радзивилл Рыжий, воевода Троцкий, и польный гетман Г. Ходкевич имели всю необходимую информацию о движении русских. Из Лукомли, где они первоначально стояли, польско-литовские войска двинулись точно в район, где находились русские войска.

Вечером 26 января, в наступающих сумерках, поляки и литовцы неожиданно атаковали русские войска у д. Овлялицы, в лесах около реки Улла (тогда Ула).

«И как будет князь Петр (Шуйский) в Литовской земле, в деревне в Овлялицех, и тут пришли безвестно (неожиданно) литовския люди многия, воевод побили и поймали многих дворян», – говорит о внезапном нападении врагов Пискаревский литописец.

Согласно Карамзину, фактически цитирующему Александро-Невскую летопись, русские военачальники перевозили отдельно оружие и доспехи. «…Князь Петр Шуйский, завоеватель Дерпта, славный и доблестию и человеколюбием, как бы ослепленный роком, изъявил удивительную неосторожность: шел без всякого устройства, с толпами невооруженными; доспехи везли на санях; впереди не было стражи; никто не думал о неприятеле – а Воевода Троцкий, Николай Радзивил, с двором Королевским, с лучшими полками Литовскими, стоял близ Витебска; имел верных лазутчиков; знал все, и вдруг близ Орши, в местах лесных, тесных, напал на Россиян. Не успев ни стать в ряды, ни вооружиться, они малодушно устремились в бегство…»

Согласно этому изложению, удар литовцев застиг русских на марше и был столь неожиданным, что русские воеводы не сумели организовать сопротивление. В самом деле, князья С. и Ф. Палецкие погибли во время резни, главный воевода П. Шуйский, при неясных обстоятельствах, после нее. В плен попал командующий передовым полком З. Очин-Плещеев, также третий воевода большого полка И. Охлябинин и 700 человек детей боярских.

Наши летописи, довольствуясь поверхностными сведениями, не сообщают, почему нападение литовцев оказалось столь неожиданным. А Карамзин и все последующие историки вполне довольны описанием типичной русской безалаберности – оружие там, доспехи сям, сами воины еще где-то.

Однако в изложении противника события выглядят несколько иначе. Победитель гетман Радзивилл сообщает в своем письме от 3-го Февраля, 1564 г.: «Когда упомянутый воевода (П. Шуйский) с войском своим выступил из лесу в поле, прилежащее к Уле, я, с другой стороны, из Луковского леса вышел на ту же равнину; впрочем при этом он имел передо мною и моим войском значительное преимущество, не только что касается до местности, которую занял, но и во всех других отношениях, чем он в самом деле и воспользовался. Когда же я выступил из лесу, будучи обо всем уведомлен моими караульными, то он, зная точно также о моем прибытии, дожидался меня, однако, на половине поля, предоставив другую половину (да вознаградит его за это Господь Бог) мне и моему войску; даже и тут – смею Вашу Милость в этом заверить – стоял он покойно в боевом порядке, нисколько не трогаясь с места, до тех пор, пока я также устроил свое войско и сделал, как следовало, все нужные распоряжения… В самом деле, великой и многой милости Всемогущего Бога должно приписать, что неприятель так поспешно обратился в бегство».[33]

Скромно написано, но со вкусом. И, хотя Радзивилл многое не договаривает, в этом сообщение куда больше информации, чем в наших летописях. Оказывается, не таким уже внезапным было нападение литовцев. И воевода Шуйский не только был прекрасно осведомлен о приближении противника, но даже имел преимущественное положение. А вот повел себя воевода, по меньшей мере, странно, сделав всё необходимое для победы вражеского войска. Радзивилл пишет и о божественном вознаграждении Шуйского за такое поведение. Но между радзивилловых строк читается, что вознаграждение П. Шуйскому поступало отнюдь не от Господа Бога. Иначе как понять, почему московский воевода, уведомленный вражеским командующим, дожидался, пока враг построится в боевые порядки. Дожидался на своей половине поля, пока враг сделает всё ему необходимое на другой половине поля. Это мне напоминает футбольный матч, причем не простой, а договорный.

Итальянский автор кардинал Коммендоне, который писал со слов литовцев, описывает события так. «Узнавши от лазутчиков о его (Радзивилла) прибытии, москвитяне приготовили своих к битве на местах открытых; наши же редкими и смешанными рядами стали выводить своих воинов, в виду врагов, из узких тропинок, обросших кустарниками. Заметив это, русские, воспылав варварской гордостью и презрев малочисленность наших, отступили назад и дали им место и время построиться около знамен и приготовиться к битве.»[34]

Итальянец дополняет рассказ Радзивилла новыми чудовищными деталями, оказывается Шуйский еще и освобождает пространство для выстраивания вражеских войск. Невероятно странное поведение московского военачальника кардинал объясняет «варварской гордостью». Но князь Петр Иванович Шуйский не был ни варваром, ни идиотом. Зато он был сыном фактического правителя России времен боярщины, князя Ивана Васильевича Шуйского.

Главный воевода вовсе не погиб от руки литовского ратника: «Князя Петра Шуйского збили с коня, и он з дела пеш утек и пришол в литовскую деревню; и тут мужики его ограбя и в воду посадили». То есть, местные жители его попросту обчистили и утопили. Шуйский каким-то образом покинул гущу сражения (или резни), добрался до деревни, где его и убила какая-то рвань, за что оная была престрого наказана литовским начальством.

«Нам пришлось более семи раз посылать к гонцов к боярину нашему и воеводе, ко князю Петру Ивановичу Шуйскому»,[35] пишет Грозный о том, насколько неохотно кн. Шуйский отправился в ливонский поход 1559/1560. Могло ли нежелание воевать со временем превратиться в желание предать? Так ведь произошло с князем Курбским, которого царь выталкивал в тот ливонский поход вместе с Шуйским.

Как протекало сражение (или резня) 26 января 1564, напали ли литовцы на движущуюся в лесах русскую колонну, подставил ли предатель-воевода московское войско под удар, подробностей мы никогда не узнаем. Но единственное рациональное объяснение всем этим странностям – это сговор между фрондирующими московскими боярами и литовскими магнатами.

Результатом была гибель девяти тысяч русских воинов, в том числе и новгородско-псковской «кованой рати». Девять тысяч русских остались лежать на покрасневшем снегу и, наверное, около половины из них умерли не сразу, а, израненные, истекли кровью и замерзли ночью…

Не все ясно и с судьбой второго русского войска, которое возглавляли братья Серебряные. Согласно Карамзину оно благополучно отступило к Смоленску. Однако документ, именуемый «Матфея Стриковского Осостовича Кроника Литовская», содержит несколько иные сведения: «Серебряный, гетман Московский, так испужался, яко покинул все, обозы и шатры и иные тяготы войсковые, абие со всем войском уходити почал. Филон Кмита, староста Оршанский, с Юрьем Осциком, воеводою Мстиславским, не имущи вящши дву тысяч войска (не имея даже двух тысяч воинов), за ними гнались, побивая и посекая и хватая; по сем, егда тако Москва розграблена была».[36] Если это не предательство, то, как минимум, демонстрация полной военной несостоятельности аристократической верхушки, руководящей русской армией (тем не менее, один из братьев Серебряных стал героем-мучеником романа А. К. Толстого).

Вот так высокородные князья загубили лучшие военные силы, которые когда-либо имело русское государство за 700 лет своей истории.

Вслед за поражением при Улле, 31 января 1564, царь казнит князя Михаила Васильевича Репнина. Тот тесно общался с Радзивиллами в предыдущие годы (что привело к саботированию царских приказов феврале 1653), встречался и с гетманом Г. Ходкевичем, посетившим Москву с посольством в конце 1563. Отец князя Михаила Василий Репнин, из ближнего окружения клана Шуйских, отметился во времена боярщины своим разорительным псковским наместничеством. Рассказ Курбского о том, что царь убил М. Репнина за нежелание участвовать в шутовских играх, являлся вымыслом. Эта байка превратилась в «исторический факт» только за счет многократного повторения псевдориками, от Карамзина до Радзинского. Чтобы отвести всякую мысль о том, что Репнин поплатился за дело, Курбский сдвигает день его гибели на конец лета 1563.