Джон Норвич - Нормандцы в Сицилии. Второе нормандское завоевание. 1016-1130 Страница 59

Это последнее преступление привнесло новый и зловещий элемент в борьбу двух сил. Хотя в первые годы Роберт Гвискар и Рожер (скорее из моральных соображений) подчеркивали крестоносный аспект сицилийского завоевания, с момента, когда Рожер начал строить систему управления обществом, объединяющим представителей разных народов, он всячески выказывал уважение к традициям ислама, а позднее искренне ими восхищался. Никто лучше его не знал, что жизнеспособное государство на Сицилии может быть создано только на основе полной религиозной терпимости, поэтому граф старательно внушал своим сарацинским подданным, что необходимые военные меры применяются – часто с участием мусульманских подразделений, сражающихся на стороне нормандцев, – исключительно с целью политического объединения. Свобода религии гарантировалась завоеванным. С течением времени все больше сарацин на контролируемой нормандцами территории начали верить этим обещаниям; обрадованные возвращением к справедливому и действенному правлению, сулившему грядущее процветание, были согласны соблюдать лояльность по отношению к Рожеру. Теперь, неожиданно, эмир Сиракуз сознательно пытался разжечь религиозную вражду. В Калабрии христианское общественное мнение ожесточалось против мусульман: если не устранить Бернарверта, конфессиональная вражда вскоре распространится и по Сицилии, и все труды Рожера пойдут прахом[67].

Рожер незамедлительно начал готовиться к большой военной кампании, сравнимой разве что с его походом на Таормину пять лет назад. Он трудился всю зиму и весну, и в середине мая 1035 г. все необходимое было сделано[68]. В среду 20 мая графский флот отплыл из Мессины. Той же ночью он достиг Таормины, в четверг был около Катании и вечером в пятницу корабли встали на якорь у мыса Сан– Кроче, примерно в пятнадцати милях к северу от Сиракуз, где Жордан – ныне полностью вернувший себе расположение отца – ожидал с кавалерией. Прежде чем двигаться дальше, Рожер решил провести разведку. Некий Филипп был послан вперед в небольшой шлюпке с двенадцатью сицилийцами, говорящими по-арабски, на борту – по большей части они, вероятно, сами были мусульманами. Филипп умудрился под покровом темноты не только зайти во вражескую гавань, но, поскольку его корабль приняли за местное судно, внедриться в середину флота Бернарверта. К воскресенью он вернулся с подробными сведениями о размерах и силе вражеского флота. Граф, соответственно, составил свои планы. Корабельщики и конники собрались на уединенном участке берега, чтобы послушать мессу и с наступлением ночи, исповедавшись и причастившись, тронулись в путь.

Битва состоялась на рассвете следующего дня у входа в гавань – в том самом месте, где корабли Сиракуз разгромили афинский флот почти точно пятнадцать веков назад. Сейчас они не были столь удачливы. Нормандские арбалетчики, выстроившись на палубе и взобравшись на мачты, могли стрелять и точно попадать в цель с большего расстояния, чем лучники Бернаверта, и эмир вскоре понял, что единственный его шанс – вступить в ближний бой с атакующими. Отдав приказ об общем наступлении, он повелел своему кормчему вести корабль прямо на фламандское судно Рожера. Он провел свой флот под градом стрел и врезался в нормандский строй, а затем, не дожидаясь, пока будут брошены крюки, попытался перепрыгнуть на палубу вражеского корабля. Это был храбрый, но роковой поступок. То ли он не рассчитал расстояние, то ли у него не хватило сил – он был серьезно ранен нормандским метательным копьем, – но эмир не допрыгнул. Он упал в море, его тяжелые доспехи довершили остальное.

Увидев, что их предводитель утонул, сиракузские моряки мгновенно растерялись. Большинство кораблей были захвачены на месте, другие отошли в гавань лишь для того, чтобы встретить Жордана и его людей, уже выстроившихся у внешней стены города. Осада продолжалась все жаркие летние месяцы. Напрасно защитники пытались сговориться с нормандцами, обещая отпустить всех христианских пленников, включая, надо полагать, несчастных монахинь Рокка-д'Асино; Рожер соглашался только на безоговорочную капитуляцию. Наконец в октябре старшая вдова Бернаверта с сыном и знатнейшими людьми города тайно пробрались на корабль и, прорвавшись сквозь нормандскую блокаду, бежали на юг в Ното. Их отбытие решило дело. Покинутые сиракузцы сдались.

Со смертью Бернаверта 25 мая 1085 г. – в тот самый день, когда папа Григорий почил в Салерно, – сарацинское сопротивление было сломлено. Эмир, хотя не обладал реальной властью вне окрестностей Сиракуз, был достаточно сильной личностью, чтобы захватить воображение и воспламенить сердца тех своих единоверцев, которые разделяли его чувства. Больше никого не осталось. Сарацины потеряли надежду: их боевой дух угас. Сиракузы, как мы сказали, держались еще несколько месяцев, но только в надежде добиться более выгодных условий. Другие крепости держались только до тех пор, пока Рожер, после смерти брата опять временно занятый континентальными делами, позволял им это делать.

В сентябре 1085 г., спустя неделю или две после того, как он опустил останки своего отца в могилу в Венозе, Рожер Борса созвал своих главных вассалов, чтобы они официально признали его герцогом Апулии и принесли ему клятву верности. Их признание, если таковое вообще имело место, было еще более неискренним, чем признание армии в Греции два месяца назад. Возвращение Отвилей все еще вызывало досаду почти у всех нормандских баронов южной Италии. Они волей-неволей проявляли лояльность к Роберту Гвискару, во– первых, потому, что у них не оставалось выбора, а во-вторых, потому, что они неохотно, но все же признавали его личное мужество, выдающиеся способности военачальника; но даже тогда они не колеблясь поднимали против него оружие при любом удобном случае. К его сыну, который не обладал никакими дарованиями Роберта и в чьих жилах текла, помимо нормандской, кровь презренных лангобардов, они не испытывали ни привязанности, ни уважения.

Но Сишельгаита знала свое дело. Она поговорила предварительно с самыми могущественными вассалами и при необходимости подкупила их. Они со своей стороны с радостью дали согласие; если надо признавать верховного правителя, то чем слабее он будет, тем лучше. Только один человек твердо сопротивлялся избранию Рожера Борсы – Боэмунд. Столь же нетерпеливый и снедаемый амбициями, как некогда Гвискар, он ясно понимал, что имеет законное право и гораздо более подходит по характеру и способностям для того, чтобы наследовать отцовские владения. Не найдя сторонников среди своих друзей-вассалов, Боэмунд стал искать поддержки на стороне и нашел помощника в лице Жордана из Капуи, который, естественно, не упустил возможности посеять смуту среди своих сильнейших соперников. Поддерживаемые капуанской армией – свежей и хорошо экипированной в противоположность изможденным скелетам, которые ковыляли домой из Греции с Рожером Борсой, – эти двое представляли собой устрашающую оппозицию, но Сишельгаита добилась для своего сына того, что (как она знала) будет решающим преимуществом, – защиты его дяди, бесспорно самой могучей фигуры в южной Италии со времени смерти Гвискара.

Рожер поддержал своего племянника и тезку из своекорыстных соображений, как и его апулийские вассалы. Хотя в последние годы он был реально правителем всей Сицилии, его брат сохранял за собой Валь-Демоне на северо– востоке, Палермо и половину Мессины, а также верховную власть над всем островом. Все это должно было перейти к его преемнику, и Рожер не хотел столкнуться с препятствием в лице нового правителя, который стал бы активно вмешиваться в сицилийские дела. Кроме того, Рожеру нужны были надежные связи с материком, а для этого требовалось обезопасить Калабрию. При том что Боэмунд и князь Капуи жаждали его крови, Рожер Борса едва ли был на это способен. И граф запросил свою цену. В обмен на поддержку он потребовал от племянника, чтобы тот уступил ему все калабрийские замки, которые в прошлом Рожер держал совместно с Робертом Гвискаром. Это было первое из множества соглашений, с помощью которых, оставаясь верным вассалом, мудрым советчиком и неизменным союзником, Рожер в течение следующих пятнадцати лет существенно укрепил собственную власть за счет племянника.

Граф оставил осаду Сиракуз, чтобы в Салерно принести присягу Рожеру Борсе после его избрания. Церемония прошла без инцидентов, но как только вассалы разъехались, Боэмунд перешел в наступление. Он нанес удар по самой отдаленной и, вероятно, хуже всего защищенной части владений своего сводного брата – «пяте» Апулии. Промчавшись на юг из собственного замка в Таранто, Боэмунд захватил Орию и Отранто едва ли не раньше, чем Рожер Борса узнал, что случилось. Теперь он находился в таком положении, что мог диктовать условия, и новому герцогу оставалось только их принять. Мир был восстановлен лишь после того, как он уступил Боэмунду, помимо захваченных городов, также Галлиполи, Таранто и Бриндизи и большую часть территорий между Бриндизи и Коверсано вместе с титулом правителя Таранто. Рожер Борса нехорошо начал.