Гровер Ферр - Убийство Кирова: Новое расследование Страница 59

Лено «подменяет посылку желаемым для себя выводом» — он допускает, что судебные показания были сфальсифицированы каким-то образом, хотя конкретно как — он не указывает. В этом он следует примеру исследователей, стоящих идеологически на позициях антикоммунизма. Легко найти историков, исследовавших советскую историю, которые делают такое допущение. Но невозможно найти того, кто доказывает это или кто действительно имеет хоть какие-то доказательства по этому поводу. Никогда не было доказательств того, что показания на Московских процессах были сфальсифицированы, подсудимых заставили изрекать признания, сочиненные или продиктованные другими.

Но хотя и нет доказательств, что свидетельские показания на этом процессе были сфальсифицированы, есть много доказательств обратного: что они были подлинными. Вот несколько примеров согласования между показаниями на Январском процессе 1937 г. и другими установленными фактами:

• Радек и другие свидетельствуют, что они не соглашались на убийство отдельных лиц (Процесс 54–56). Это соответствует тому, что самостоятельно показал Ягода, как мы увидим в главе, посвященной ему;

• Заявление Радека, что он получил письмо от Троцкого весной 1932 г., подтверждается официально засвидетельствованной почтовой квитанцией, найденной Гетто в гарвардском архиве Троцкого;

• Радек показал, что Бухарин сказал ему, что он (Бухарин) перешел «к плановому террору». Мы знаем из мемуаров Жюля Эмбер-Дро, опубликованных в Швейцарии в 1971 г., что Бухарин решил убить Сталина задолго до этого;

• Сокольников показал, что «объединенный центр» зиновьевцев и троцкистов принял решение о планировании терактов против Сталина и Кирова «еще осенью 1932 года». Это согласовывается с показаниями Валентина Астрова, одного из сторонников Бухарина, одного из тех, чьи признания были опубликованы. Астров получил шанс отречься от этого после распада СССР, но однозначно отказался сделать это. Астров также настаивал на том, что следователи НКВД обращались с ним уважительно и не применяли к нему принуждения;

• Муралов заявил, что Иван Смирнов рассказывал ему о его встрече с Седовым за границей. В своей «Красной книге» Седов признал, что он встречался со Смирновым, хотя он заявил, что встреча была совершенно невинной;

• Муралов заявил, что Шестов принес письмо от Седова в 1932 г. с тайным сообщением, написанным антипирином (невидимыми чернилами, которые становятся видимыми при прогревании утюгом). Мы знаем, что Седов использовал антипирин для написания секретных сообщений, так как по крайней мере одно такое письмо Седова до сих пор находится в гарвардском архиве Троцкого. В нем он рекомендует, чтобы его отец Троцкий отвечал ему, тоже используя антипирин;

• Радек заявил, что именно он рекомендовал Троцкому, чтобы Витовт Путна, военачальник, преданный Троцкому, был человеком, который будет вести переговоры с немцами и японцами от имени Троцкого. Это согласуется с более поздними признаниями Путны, как свидетельствует маршал Буденный.

Большинство этих доказательств можно было бы истолковать как ложные — если бы были хоть какие-нибудь доказательства того, что признания и предполагаемые заговоры были сценарием НКВД. Однако нет никаких доказательств такого умысла по фабрикации судов, в то время как мы имеем доказательства того, что они не были написаны по сценарию.

В свете этих фактов недопустимо компетентному исследователю просто отбросить без рассмотрения эти очень важные свидетельства, которые даются в судебном протоколе, в отношении убийства Кирова.

Радек рассказал больше всех о планах по убийству Кирова. Следующий текст взят из перевода на английский язык судебного протокола (Process), который более чем в два раза длиннее русского варианта и поэтому содержит гораздо больше подробностей.

Вышинский: В каком году это было?

Радек: Это было в 1930–1931 гг. И именно в этом заключались те правонарушения, за которые меня привлекли бы к суду, даже если бы я не был членом блока. Дело было в том, что, зная из этих бесед об их колебаниях — которые уже вышли за пределы колебаний, — я не счел возможным проинформировать об этом руководство партии. Например, если бы вы спросили меня о моей ответственности за убийство Сергея Мироновича Кирова, я должен сказать, что эта ответственность началась не с того момента, когда я вступил в руководство блока, а с того момента в 1930 г., когда один человек, с которым у меня были близкие отношения, — Сафаров — пришел ко мне с хмурым видом и, глядя мне в лицо, попытался убедить меня, что страна на грани разрухи, и я не доложил об этом — и каковы были последствия? Сафаров был связан с Котолы-новым. Если бы я рассказал партии о настроениях Сафарова, партия добралась бы до группы бывших лидеров ленинградского комсомола, которые позднее стали руководителями убийства Кирова. И поэтому я заявляю, что моя ответственность берет свое начало не только с того момента, когда я вступил в блок, но корни этого преступления кроются в троцкистских взглядах, с которыми я вернулся и которые я не окончательно отбросил, и в отношениях, которые я сохранил с троцкистско-зиновьевскими кадрами (Process 83–84).

Конкретно этого отрывка нет в русском протоколе, где Сафаров не упомянут вообще.

Русский текст содержит следующие отрывки с ответами Радека:

Вышинский: Известно ли вам было от Мрачковского о подготовке террористических актов против руководителей партии и правительства?

Радек: В апреле 1933 года Мрачковский меня запросил, не могу ли я ему назвать среди троцкистов человека, который взялся бы за организацию террористической группы в Ленинграде.

Вышинский: Против кого?

Радек: Против Кирова, понятно.

Вышинский: И что же?

Радек: Я ему назвал такого человека.

Вышинский: Кто это?

Радек: Пригожин.

Вышинский: Это было в апреле 1933 года?

Радек: Да.

Вышинский к когда был убит Киров?

Радек: Киров был убит в декабре 1934 года.

Вышинский: Следовательно, за много месяцев до этого злодейского преступления вам, Радеку, было известно, что троцкисты готовят убийство Кирова? Раде к Мрачковский мне тогда сказал, что в Ленинграде зиновьевцы готовят покушение, и я совершенно ясно знал, что дело идет о Кирове (Процесс 53–54).

Мы знаем из архива Троцкого, что Седов сообщил Троцкому в 1932 г. скором вступлении Сафарова в недавно созданный блок зиновьевцев, троцкистов и некоторых других. Радек показал, что Сафаров говорил ему в 1930 г., что «страна на грани разрухи», и подразумевал, что Сталина нужно остановить. Вдобавок Сафаров «был связан с Котолыновым», что подразумевало существование зиновьевской подпольной группы уже в то время.

Радек показал, что решение обратиться к террору пришло из письма от Троцкого весной 1932 г., а это означало, что теракты должны планироваться против «Сталина и его ближайших соратников», включая Кирова.

Вышинский: Вы знали что-нибудь о приготовлениях к убийству Сергея Мироновича Кирова?

Радек: Когда мы обсуждали предполагаемую террористическую борьбу, возник вопрос, против кого ее следует направить в первую очередь.

Вышинский: Это было в 1932 г.?

Радек: Когда возник вопрос, против кого следует направить ее, он касался терроризма, направленного против руководящего ядра ЦК КПСС и советского правительства. И хотя во время этого разговора не было упомянуто ни одного имени, я прекрасно знаю, кто руководители, и не имел ни малейших сомнений, что акты будут направлены против Сталина и его ближайших соратников, против Кирова, Молотова, Ворошилова и Кагановича.

Вышинский: Это ваши умозаключения, или он говорил это?

Радек: Не было необходимости говорить это, потому что я знал очень хорошо, кто руководит партией и советским правительством (Process 89).

Вышинский: И таким образом, можно считать установленным, что вы узнали о терроре от Мрачковского?

Радек: Да.

Вышинский: Это было до того, как вы получили письмо от Троцкого? Радек Это было после того, как я получил письмо от Троцкого. Письмо от Троцкого было получено в феврале или марте 1932 г.

Вышинский: То есть в феврале 1932 г. вы получили письмо от Троцкого, в котором он уже говорил о необходимости избавиться от…