Йохан Хейзинга - Осень средневековья (главы из книги) Страница 6

Именно принадлежностью к сфере страсти, где турнир только и приобретает свое значение, объясняется та решимость, с которой церковь давно уже вела борьбу с этим обычаем. О том, что турниры и впрямь давали повод к нарушению супружеской верности, привлекая всеобщее внимание к подобным случаям, свидетельствует, например; рассказывающий о турнире 1389 г. монах из Сен-Дени, на которого затем ссылается Жан Жювеналь дез Урсен. Церковное право давно уже запрещало турниры: возникшие первоначально как военные упражнения, возглашало оно, турниры вследствие разного рода злоупотреблений сделались нестерпимыми. Короли выступали с запретами. Моралисты порицали турниры. Петрарка педантично вопрошал: где написано, что Цицерон и Сципион поддерживали турниры? Бюргер лишь пожимал плечами: "Prindrent par ne scay quelle folle entreprince champ de bataille" ("Из-за неведомо каких глупых затей вступают на поле брани"),- говорит парижский горожанин об одном из самых знаменитых турниров.

Аристократия же все касающееся турниров и рыцарских состязаний принимает как нечто в высшей степени важное,- не могущее идти ни в какое сравнение с нынешними спортивными соревнованиями. Издавна существовал обычай на месте знаменитого поединка ставить памятный камень. Адам Бременский знает об одном из них, на границе Гольштинии и Вагрии, где однажды немецкий воин сразил воина венедов. В XV в. все еще воздвигали подобные памятники в ознаменование славных рыцарских поединков. У Сент-Омера "la Croix Pelerine" ("Крест Пилигримов") ставят в память о схватке Обурдена, внебрачного сына Сен-Поля, с испанским рыцарем во время знаменитой битвы "Pas d'armes de la Pelerine" ("Поединок у Креста Пилигримов"). Еще полстолетия спустя Баярд совершает к этому кресту благочестивое паломничество перед турниром. Украшения и одежды, используемые во время "Pas d'armes de la Fontaine des Pleurs" ("Поединка у Источника Слез"), были после соответствующего празднества торжественно посвящены Богоматери Булонской и развешены в церкви.

Средневековый воинский спорт отличается, как это уже пояснялось, и от греческой и от современной атлетики тем, что он гораздо более далек от природы. Напряжение битвы обостряется такими побудительными стимулами, как аристократические гордость и честь, романтически-эротическое, искусное великолепие. Все перегружено роскошью и украшательством, исполнено красочности и фантазии. Но, помимо игры и телесных упражнений, это также и прикладная литература. Влечения и мечты поэтической души нуждаются в драматическом воплощении, игровом осуществлении в самой жизни. Реальность не казалась прекрасной, она была суровой, жестокой, коварной: в придворной или военной карьере не так уж много находилось места для эмоций вокруг мужества-из-любви, однако они переполняли душу, им хотели дать выход - и творили прекрасную жизнь, разыгрывая пышные игры. Элемент подлинного мужества в рыцарском турнире, вне всякого сомнения, имеет ценность не меньшую, чем в современном пятиборье. И именно ярко выраженный эротический характер турнира требовал кровавой неистовости. Но своим мотивам турнир более всего напоминает состязание из древнеиндийского эпоса: центральным мотивом Махабхараты также является битва за женщину.

Фантазия, в которую облекался рыцарский поединок, восходила к романам о короле Артуре и в основе своей, можно сказать, воскрешала мир детских сказок: приключения, происходящие как бы во сне, с его смещением масштабов до размеров великанов и карликов; и все это - погруженное в сентиментальную атмосферу куртуазной любви.

Для Pas d'armes XV столетия искусственно создавалась вымышленная романтическая ситуация. Основа всего здесь - романтический декор с броскими названиями "La Fontaine des pleurs" ("Источник слез"), "L'arbre Charlemagne" ("Древо Карла Великого"). Источник, впрочем, устраивают на самом деле. И затем целый год первого числа каждого месяца у этого источника неизвестный рыцарь ставит шатер, там восседает дама (т.е. ее изображение), которая держит единорога с тремя щитами. Каждый рыцарь, если он коснется одного из щитов или же велит сделать это своему оруженосцу, свяжет себя обетом вступить с рыцарем у источника в поединок, условия которого тщательнейшим образом сформулированы в пространных "chapitres" ("статьях"), являющихся одновременно и письменным вызовом, и описанием проведения схватки. Коснуться щитов мог только тот рыцарь, который находился в седле, из-за чего рыцари всегда должны были располагать лошадьми.

Бывало и по-другому: в поединке "Emprise du dragon" ("Путы дракона") четыре рыцаря располагались на перекрестке; ни одна дама не могла миновать перекрестка, без того чтобы какой-нибудь рыцарь не сломал ради нее двух копий, - в противном случае с нее брали "выкуп". Детская игра в фанты на самом деле не что иное, как сниженная и упрощенная форма все той же древней игры в войну и любовь. Не свидетельствует ли достаточно ясно об этом родстве предписание вроде следующего пункта из "Chapitres de la Fontaine des pleurs": а будет кто в поединке наземь повержен, то рыцарь" сей должен в течение года носить на руке золотой браслет с замком, покамест не отыщется дама, имеющая при себе от замка ключик, она же и освободит его, коли он пообещает ей свою службу, А то еще рассказывают о великане, коего ведет взявший его в плен карлик; о золотом дереве и "dame de 1'isle celee" ("даме с затерянного острова") или о "noble chevalier esclave et serviteur a la belle geande a la blonde perruque, la plus grande du monde" ("благородном рыцаре, пребывающем в рабстве и услужении у прекрасной великанши в белокуром парике, огромнейшей в мире". Анонимность рыцаря - неизменная черта подобного вымысла; это "le blanc chevalier" ("белый рыцарь"), "le chevalier mesconnu" ("неизвестный рыцарь"), "le chevalier a la pelerine" ("рыцарь в плаще"), или же это герой романа, и тогда он зовется "рыцарем лебедя" или носит герб Ланселота, Тристана или Паламеда.

В большинстве случаев на всех этих поединках лежит налет меланхолии: "La Fontaine des pleurs" свидетельствует об этом самим названием; белое, фиолетовое и черное поле щитов усыпано белыми слезами, щитов этих касаются из сострадания к "Dame de pleurs" ("Даме слез"). На "Emprise du dragon" король Рене появляется в черном (и не без оснований) - он только что перенес разлуку со своей дочерью Маргаритой, ставшей королевой Англии. Вороная лошадь покрыта черной попоною, у него черное копье и щит цвета собольего меха, по которому рассыпаны серебристые слезы. В "Arbre Charlemagne" - также золотые и черные слезы на черном и фиолетовом поле. Однако все это не всегда выдержано в столь мрачных тонах. В другой раз король Рене, этот ненасытный поклонник прекрасного, несет "Joyeuse garde" ("Веселую стражу") под Сомюром. Сорок дней в построенном из дерева замке "de la joyeuse garde" ("веселой стражи") длит он праздник со своей супругой, своей дочерью и Жанной де Лаваль, которая должна будет стать его второй женой. Для нее-то и был втайне устроен праздник: выстроен замок, расписан и украшен коврами, и все это было выдержано в красном и белом. В его "Pas darmes de la bergere" ("Поединке пастушки") во всем царил стиль пасторали. Представляя пастухов и пастушек, рыцари и дамы, с посохами и волынками, были облачены в серые одежды, украшенные серебром и золотом.

VI

РЫЦАРСКИЕ ОРДЕНА И РЫЦАРСКИЕ ОБЕТЫ

Грандиозная игра в прекрасную жизнь - грезу о благородной мужественности и верности долгу - имела в своем арсенале не только вышеописанную форму вооруженного состязания. Другая столь же важная форма такой игры - рыцарский орден. Хотя выявить прямую связь "здесь было бы нелегко, однако же никто - во всяком случае из тех, кому знакомы обычаи первобытных народов,- не усомнится в том, что глубочайшие корни рыцарских орденов, турниров и церемоний посвящения в рыцари лежат в священных обычаях самых отдаленных времен. Посвящение в рыцари - это этическое и социальное развитие обряда инициации, вручения оружия молодому воину. Военные игры как таковые имеют очень древнее происхождение и некогда были полны священного смысла. Рыцарские ордена не следует отделять от мужских союзов, бытующих у первобытных народов.

О такой связи, однако, можно говорить лишь как об одном из недоказанных предположений; дело здесь не в выдвижении некоей этнологической гипотезы, но в том, чтобы выявить идейную сущность высокоразвитого рыцарства. И разве станет кто-либо отрицать, что во всем этом присутствовали элементы достаточно примитивные?

Впрочем, в представлениях, свойственных рыцарским орденам, христианский элемент был настолько силен, что объяснение существа этих представлений из чисто средневековых по своей природе церковных и политических оснований, могло бы показаться вполне убедительным, если бы мы все же не знали того, что основания эти скрывают объясняющие их, повсеместно проявляющиеся параллели с первобытными обществами.

Первые рыцарские ордена - три наиболее известных ордена Святой Земли и три испанских ордена - возникли как чистейшее воплощение средневекового духа в соединении монашеского и рыцарского идеалов, во времена, когда битва с исламом становилась - дотоле непривычной - реальностью. Они выросли затем в крупные политические и экономические институции, в громадные хозяйственные комплексы и финансовые державы. Политические выгоды постепенно оттесняли на задний план их духовный характер, так же как и рыцарски-игровой элемент, а экономические аппетиты, в свою очередь, брали верх над политической выгодой. Когда тамплиеры и иоанниты процветали и еще даже действовали в Святой Земле, рыцарство выполняло реальные политические функции и рыцарские ордена, как своего рода сословные организации, имели немалое значение.