Виталий Дымарский - Времена Хрущева. В людях, фактах и мифах Страница 6

Из ключевых министров поехал Громыко: у Хрущева с ним были сложные отношения, но без него он ехать не хотел. Политику Хрущев вел только сам, но ему нужен был, так сказать, «клерк», который бы ему помогал при переговорах и прикрывал его слишком эксцентричные выходки.

В расписании маршрута, который прислал из Москвы в Пицунду Громыко, значились переговоры в Кэмп-Дэвиде. «Кэмп-Дэвид? – подозрительно спросил Хрущев. – Что это такое?» Громыко не знал, что это такое, и просто перевел: «Лагерь Дэвид». «Что еще за лагерь? – воскликнул Хрущев. – Почему переговоры не будут проводиться в столице?» Пришлось навести справки в Вашингтоне. Выяснилось, что Кэмп-Дэвид – дача президента в Мэриленде.

Хрущева очень беспокоило, как примет его Америка. Для того чтобы подготовиться и подготовить Америку, он пригласил Гарримана[3]. С ним же они обсуждали и берлинский вопрос.

«Снимите штаны с Эйзенхауэра, сзади посмотрите на него. Вы увидите – Германия пополам разделена. А посмотрите спереди, посмотрите, она никогда не поднимется».

В Вашингтон Хрущев демонстративно прилетел на четырехмоторном Ту-114 – модификации стратегического бомбардировщика Ту-95. У американцев подобного самолета не было, они даже трапа подходящего для него не могли найти. Перелет был беспосадочный, через океан, и накануне поездки Хрущев вызывал к себе Туполева и спрашивал: «Как, долетим?» Туполев гарантировал, что долетят, и в качестве дополнительной гарантии сказал, что с ними полетит его сын.

На Америку Хрущев произвел хорошее впечатление. Хотя, конечно, по-разному было. Например, он увидел на улице женщину с плакатом «Проклятие Хрущеву – убийце Венгрии» и обиделся, что Эйзенхауэр такое допустил. Но в основном люди принимали его хорошо. На заводе в Питтсбурге, когда он встречался с рабочими, один подарил ему сигарету. Тогда Хрущев снял с руки часы и подарил этому рабочему.

Потом они были в Вашингтоне, в Нью-Йорке, встречались с деловыми людьми. В пресс-клубе Хрущев посетил институт Департамента сельского хозяйства, там учил, как телок разводить: «У вас все замечательно! Да у нас тоже за 3 года – 600 кг привеса».

Потом они полетели в Лос-Анджелес: Голливуд осматривали, сходили на канкан, посетили съемки фильма. Хрущев сфотографировался с актерами фильма, и режиссер для этой фотографии попросил Ширли Маклейн приподнять юбку повыше – для пикантности.

«Нам это было, конечно, непривычно, неприлично казалось, но я подумал – ну и ладно! Ну и пусть!»

В Сан-Франциско Хрущев встречался с профсоюзными деятелями. Он считал их предателями рабочего движения, а они ему говорили: «А почему вы от всего рабочего класса мира говорите? Кто вам поручил? Вы говорите от лица СССР». Он вспылил, повернулся к ним спиной, задрал пиджак и сказал: «Вот это у вас называется свободой. Видел я вашу свободу в Лос-Анджелесе. А у нас это порнография!»

После Сан-Франциско делегация отправилась в Айову, где на Хрущева и произвела огромное впечатление кукуруза.

«Я ходил и восхищался. Вот как у Гарста все трубы, вода, полив, кукуруза. И самое главное какая она огромная!»

Ферма Хрущева потрясла. Он увидел, на что способно сельское хозяйство. Причем Хрущев прекрасно понимал, о чем и говорил в своих мемуарах, что революция уничтожила многое такое, что было до 1917 года и потом не появилось, но отмечал, что власть рабочих и крестьян, конечно, важнее. После Айовы он решил перенять американский опыт. Это было по тем временам разумное решение, пока не наступили злые холода 1962 года, а главное, пока слишком рьяные чиновники не начали засевать кукурузой все – от степей до тундры.

Из Айовы Хрущев поехал в Питтсбург, в индустриальное сердце Америки. Там он встречался с рабочими, выступал в университете, а потом вернулся, и три дня они беседовали с Эйзенхауэром.

В самом начале поездки, 18 сентября, он выступил на Генеральной Ассамблее ООН, где потряс всех тем, что предложил за четыре года провести всеобщее и полное разоружение: в ближайшие два года сократить до минимума, а потом ликвидировать Генеральные штабы и оружие массового поражения.

И даже было принято решение об одностороннем сокращении вооруженных сил СССР, тем более что советская армия была больше американской.

Здесь надо сделать очень важную оговорку, что все эти мирные предложения Хрущева проистекали из его глубокой убежденности, что советский, коммунистический строй более прогрессивный и мы действительно догоним и перегоним Америку. Он свято верил в то, что мы окажемся сильнее.

«Мы сейчас отстаем, но через какое-то время мы вас догоним, дадим свисток и пойдем вперед. А вам нравится капитализм? – да ради бога, и живите!.. Вы уже слышите свисток нашего паровоза. Будет момент, когда наш поезд сравняется с вашим, и потом мы уйдем вперед. И – до свидания!»

Но конечно, он блефовал и брал всех на испуг. У СССР была больше армия, но реальных сил было меньше. Хрущев подарил лунный вымпел Эйзенхауэру, зато тот показал ему фильм, снятый с подводной атомной лодки «Наутилус». У США на тот момент уже были: первая в мире подводная лодка и атомный авианосец «Энтерпрайз», тысяча бомбардировщиков и двести шестьдесят баз вокруг СССР. Поэтому Хрущеву ничего не оставалось, как блефовать.

Но еще с первой встречи с американцами в Женеве он сделал два очень важных вывода. Во-первых, увидел, как Эйзенхауэру дали читать готовую речь, и понял, что Эйзенхауэр царствует, но не правит, то есть на него можно давить. А второе – Хрущев увидел, что они Советский Союз боятся не меньше, чем мы их. Он рассказывал в своих мемуарах: «Я спать не мог, они нас раз в двадцать больше, они могут нас уничтожить. Ну, они двадцать, а мы их один раз. Хватит».

Поэтому на переговорах с Эйзенхауэром Хрущев занялся политическим шантажом. Он знал, что на войну США пойти не готовы, зато готовы договариваться. Поэтому после переговоров он снял ультиматум по Берлину, а Эйзенхауэр согласился на четырехстороннюю встречу. Эйзенхауэр в ответ должен был лететь в Советский Союз, и когда Хрущев вернулся и выступал в Лужниках, он говорил, что созданы все условия для соглашения. Но потом произошла история с Пауэрсом, которая сильно испортила отношения между странами.

К сожалению, Хрущев был слабым дипломатом и достаточно невежественным человеком во внешней политике. Он не представлял, как мир устроен, и то, что пытался сделать, он делал, исходя из того, что мир устроен на главном принципе – никто не хочет войны. Он блефовал со своими ракетами: «Мы в муху попадем ракетой, мы их как колбаски выпекаем». В итоге американцы решили, что разрыв в военной подготовке большой, и начался новый виток гонки вооружений, уже ядерный.

Однако Хрущев был силен как личность, и его визит стал настоящим прорывом. Это был первый визит российского руководителя в США. И при всем его невежестве, при всем его циничном хамстве и при всем блефе Хрущев сумел этот прорыв осуществить.

Он постоянно выступал: где-то речь произносил по бумажке, где-то отвлекался, где-то с людьми общался. Америка приняла его очень хорошо. Он увидел, что там живут нормальные люди, и они увидели, что в СССР нормальные люди. Тем более Хрущев за словом в карман не лез. На заводе в Питтсбурге его угостили кока-колой. Он сказал: «Кока-кола – сладкая гадость какая!» «А вам небось водка нравится?» – спросил корреспондент. Хрущев ответил: «Если бы нам водка нравилась, мы бы вас никогда не обогнали по промышленному производству».

Он замечал разные бытовые мелочи в супермаркетах. В столовых, например, ему понравилось, что столы пластиком покрыты. Сравнил с тем, как в СССР замызгано в столовых, и скатерти все время грязные, решил, что тоже надо покрывать столы пластиком. Он все практично примерял на советскую действительность и идеологию. Еще во время выставки в 1959 году в Москве Никсон ему с большой помпой гордо показывал типичный американский коттедж. Но Хрущева это безумно возмутило: «Наш советский человек в таком не будет жить. Мы будем строить многоэтажные дома, чтобы все вместе жили. Не коммуналки, а отдельные квартиры, но в домах. А отдельно жить семье, в отдельном доме – это безумие».

В чем же основная ценность поездки Хрущева в США? Наверное, прежде всего в том, что это стало частью той свободы, которую он пытался дать стране. Он открывался миру, и мир для себя открывал. Хотел соревноваться, начал договариваться о культурном обмене, делегациях, обмене студентами.

Во-вторых, впервые при Хрущеве Советский Союз стал сверхдержавой, и Америка это признала. И пусть Макмиллан, премьер-министр Англии, говорил: «Как же такой человек великой страной управляет? Спутники научились делать, а простому не научились – вести себя не умеют!» Но все равно Америке пришлось признать: да, СССР – великая страна[4].