Роберт Бартлетт - Становление Европы: Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950 — 1350 гг. Страница 6

Раннее христианское проникновение в Прибалтику протекало в форме миссионерства. Вслед за германскими купцами, доплывшими из Любека до Двины, в Ливонии появился августианский каноник по имени Майнгард и основал там миссионерскую церковь. Формально он был посвящен в епископский сан примерно в 1186 году. В Пруссии путь прокладывали цистерцианцы, и около 1215 года христианский миссионер из польского монастыря Лехно стал епископом Прусским. В обоих этих регионах последующее развитие протекало удивительно похожим образом. И в том, и в другом случае для сохранения действенной миссионерской епархии требовалось применение силы; в эпоху папы Иннокентия III, в той идеологической обстановке, это означало крестовый поход. Однако и в Ливонии, и в Пруссии крестовыми походами дело не окончилось, и их результаты были закреплены созданием военных орденов — Меченосцев{16} и Добжинских рыцарей соответственно. Со временем в обоих случаях потенциал старого и более богатого германского военного ордена оказался значительнее этих новых местных образований. К 1240 году и Ливонский, и Прусский крестовые походы прочно держали в своих руках Тевтонские рыцари.

Насаждение крестоносной идеологии и институтов проходило параллельно со становлением епископальной церковной иерархии. Эту задачу взяли на себя папские легаты. Когда прусский епископ Христиан оказался в плену у язычников, было принято решение разделить его диоцез на четыре. В 1243 году легат Вильгельм Сабинский издал документ, подтверждавший решение о создании самостоятельных епархий в Хелмно, Помезании, Эрмланде и Самланде (см. вкл. 1). Одновременно, по мере того как постепенно ширилось завоевание Ливонии и прилегающих областей, происходило создание католических епархий и здесь. В 1251 году старая епархия миссионера Майнгарда на Двине, центром которой теперь являлась Рига, получила архиепископский статус, и в ее подчинение перешли все другие диоцезы Ливонии и Пруссии. Дальнейшее формирование церковной организации и земельных владений, а также становление действенных собраний кафедральных каноников, естественно, не могло произойти сразу, однако уже через два или три поколения римская церковь пополнилась новой провинцией, занимавшей большую часть Восточной Прибалтики. Именно это имеется в виду, когда говорят об «экспансии латинского христианства».

ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ

Латинская церковь объединяла церкви, в которых служба велась на латинском языке и в соответствии с обрядами, одобренными Римом. Как правило, это был римский обрядовый цикл. Одной из поразительных особенностей западной церкви на самом деле является ее настойчивая приверженность одному церковному языку и одной форме культа. Есть несколько примеров двойственного или пограничного характера, когда в силу особых обстоятельств допускалось ведение службы на ином языке либо в соответствии с иной обрядовой практикой, но под эгидой Рима, однако таких примеров было очень немного, а со временем становилось все меньше. Значение, которое придавалось единообразию и следованию римской модели, прекрасно иллюстрируется той настойчивостью, с какой Ка-ролинги насаждали одну и ту же форму богослужения во всех церквях своего королевства, причем образец для совершения службы надлежало искать в римских текстах. Как сформулировал историк Ноткер: «Карл Великий… опечалился, что провинции, и даже отдельные районы и города, совершали богослужение, а именно — песнопение, по-разному», — и направил гонцов к папе за помощью{17}. Задачей было достижение «единства» (unitas) и «гармонии» (consonantia) в богослужении, для чего реформаторы, облеченные, подобно Карлу Великому, имперской властью, и обращали свой взор к Риму. Конечно, полное единообразие было далеким идеалом, однако для приближения к этому идеалу предпринимались все возможные шаги. В конце XI века, когда мосарабские обряды в Испании уступили место римским, а славянская литургия в Богемии была вытеснена окончательно и бесповоротно, понятие «латинский» в словосочетании «латинское христианство» наконец обрело полный смысл.

По сути дела, термин «латинский» все больше применялся приверженцами западной церкви для самоидентификации. Крестовые походы и более близкие — но не обязательно более теплые — отношения с греческой и русской церквами делали его еще более уместным. Со временем он приобрел квазиэтнический оттенок, как, например, в выражении gens latina («латинский народ»), и даже отчасти стал употребляться вместо слова «христианский»; так, например, когда германские князья в 1125 году обсуждали вопрос избрания нового императора Священной Римской империи, они, если верить одному хронисту, высказывали озабоченность в связи с тем, что от их решения зависит «весь латинский мир» (tota latinitas{18}). Следовательно, понятие «латинский» играло важную в деле самоидентификации народов Западной Европы и, по всей видимости, служило некой концептуальной сплоченности этнических групп, имевших самое разное происхождение и язык. Однако только принадлежность к единому церковному сообществу едва ли могла составить движущую силу военной или колониальной экспансии. Словом «латинский» приверженцы римского церковного обряда и подчинявшиеся власти Рима люди называли сами себя, однако сам по себе латинский религиозный обряд вовсе не обладал способностью к экспансии. На самом деле одним из проявлений этой экспансии, по-видимому, как раз и было насаждение в областях с другими традициями богослужения латинской литургии, настойчиво осуществлявшееся папством и другими заинтересованными группами. Таким образом, распространение литургии, являющееся следствием католической экспансии, едва ли можно считать одновременно и причиной такой экспансии.

Что представляется особенно важным — это не сами по себе особенности католического богослужения, а его статус официального обряда в самой римской церкви, а соответственно, и во всех подведомственных церквях. Если же рассматривать латинскую церковь в контексте соподчинения, то есть как совокупность церквей, признававших над собой власть римского папы, то мы увидим организацию, возглавляемую активно действующим центром. Становится легче представить рост этой организации как распространение не столько форм богослужения, сколько организационных структур. Роль папства в экспансии Высокого Средневековья будет рассмотрена ниже, в главе 10. Там мы подробно остановимся на союзе папской власти с аристократией, использовании папством в своих интересах новых религиозных орденов и особо показательном примере крестовых походов как высшем проявлении завоеваний, вдохновляемых римской церковью. Все эти аспекты безусловно важны, но и в последнем случае следует помнить, что дирижировать оркестром и играть на инструментах — не одно и то же: воля папства поднимала в поход армии крестоносцев, но не означала автоматического перехода в их руки крепостей мусульман или язычников. Даже в этом, самом ярком примере «воинствующего латинского христианства», нельзя пренебрегать вполне материальными и мирскими составляющими. Более того, если мы признаем направляющую роль папства начиная с XI века, то нам следует найти объяснение тому факту, почему именно с этого временем управление христианским миром со стороны папского престола стало носить столь настойчивый и эффективный характер. Одного только существования папской власти вовсе не достаточно для объяснения роста могущества папской монархии. Папство представляется весьма предприимчивым и инициативным институтом, при этом сумевшим извлечь наибольшие преимущества из перемен в окружающем его мире. Великие церковные деятели тех времен, каковыми являлись папы римские XI–XIII веков, действительно проводили осознанную политику «расширения границ Церкви», но проводили ее в мире, где уже полным ходом шло развитие материальной сферы жизни.

«Латиняне» одновременно являлись «франками». В первой половине IX века понятия «христианский Запад» и «империя франков» стали почти синонимами. Если не считать Британских островов и королевства Астурии, практически весь латинский христианский мир признавал над собой только власть Карла Великого и его сына, и ничью больше. Этот мир, в котором смешались потомки римлян, христиан и германцев и который был сформирован могуществом королей-воинов, правивших на пространстве от Барселоны до Гамбурга, от Реймса до Рима, наложил глубокий отпечаток на историю всех последующих веков. Сердцем Запада была «Европа франков», как можно было бы назвать владения Каролингов. В Высокое Средневековье этот регион (куда, с некоторыми допущениями, можно причислить и Англию) сохранил за собой роль естественного центра. Ибо процессы роста и развития не были едиными для всей Европы, в силу чего за определенными районами вполне можно признать такую центральную роль. Этот вывод нельзя подкрепить какой-то надежной статистикой, поскольку в отношении описываемого периода ее не существует, однако все косвенные свидетельства говорят о том, что регион от юго-восточной Англии до центральной Италии выделялся среди других высокой концентрацией населения и уровнем экономической активности. В особенности передовыми для своего времени были области северной Франции и северной Италии. Именно здесь зародились многие религиозные ордена той эпохи, которые затем распространили свое влияние на другие регионы. Северной Франции, родине готической архитектуры, средневековой схоластики и литературы о короле Артуре, европейская цивилизация XIII века обязана существенной долей своего колорита. Можно сказать, что эти территории образовывали «ядро», или «метрополию» по сравнению с окружавшей их «периферией».