Николай Воронович - Русско-Японская Война (Воспоминания) Страница 6

Начальники дивизий вскоре разъяснили главнокомандующему создавшееся положение, после чего, хотя прокламации и остались висеть на перекрестках дорог, но отданное комендантам распоряжение было отменено. Тогда исчезли и мнимые хозяева.

Вскоре по приходе нашего корпуса в Годзядань был назначен смотр новоприбывшим частям главнокомандующим. Войска построились в поле около станции. Офицеры надели ордена, а солдатам было приказано постричься и побриться.

Генерал Линевич, бодрый старичок, молодцевато сидевший на сибирском маштачке, стал объезжать полки и батареи, здороваясь с войсками.

"Бог в помощь, братцы, в предстоящей вам боевой работе" - прибавлял генерал к обычному приветствию.

Эти слова главнокомандующего были поняты, как намек на предстоящий бой, и сердца молодежи встрепенулись. Мы воспрянули духом и решили, что новый главнокомандующий, опираясь на прибывшие свежие подкрепления, перейдет в решительное наступление и отплатит японцам за пережитый нашей армией позор.

{32}

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Bce крыши вокруг Годзядани были уже съедены, а интендантский фураж из Харбина все еще не приходил. Лошади наши худели и начальство стало серьезно опасаться, что, в случае наступления, батареи не будут в состоянии двинуться с биваков. Тогда командир бригады приказал каждой батарее отправить разведчиков в дальнюю фуражировку, в район Гирина. В этом, отдаленном от позиций, районе не было никаких войсковых частей, китайцы остались на местах, а интендантство заготовок не производило. Следовательно - там должны были быть значительные запасы фуража.

От нашей батареи в эту фуражировку были назначены поручик Митрофанов, я и 15 разведчиков. С нами было отправлено 8 повозок из батарейного обоза.

Когда мы, проехав 20 верст, покинули район биваков нашей армии и углубились в живописные предгорья северной Манджурии, то увидели перед собой совершенно другую страну. Все чаще и чаще стали попадаться обработанные поля, а вместо покинутых населением деревень - обитаемые фанзы и неразрушенные кумирни.

Работавшие на полях китайцы бросали при нашем приближении мотыги и спешили к своим фанзам, где тотчас подымался плач женщин и запрягались арбы. Мы подъезжали к испуганным "манзам" и объясняли им, что едем в Гирин, здесь оставаться не намерены и никого обижать не будем. Манзы вежливо улыбались, подымали вверх большие пальцы рук и говорили, что "капитана шибко шанго", но мало верили нашим миролюбивым заверениям.

{33} На вопрос, имеется ли у них для продажи чумиза (китайское просо", они отрицательно качали головами и показывали руками в сторону Гирина, где, по их словам, было "шибко много чхумиза". А у них в деревне нет ни чумизы, ни гаоляна, ибо здесь недавно проходили хунхузы (разбойники) из шайки Чансолина и "тху тхун ломайло" (все разграбили). В каждой деревне, встречавшейся нам по пути, повторялось то же самое, ни в одном дворе мы не видели ни гаоляновых стеблей, ни снопов чумизной соломы. И всюду жители называли имя того же предводителя хунхузов - Чансолина.

Вскоре мы встретили конный отряд китайских солдат, которым командовал молодой, щеголевато одетый, офицер с синим стеклянным шариком на шапке, что указывало на его высокий чин. По наружному виду китайские солдаты ничем не отличались от "манз", были одеты в такие же рваные кофты, лишь за плечами у них болтались наши русские берданки.

Китайский офицер объяснялся довольно хорошо по-русски. Он сказал нам, что приходится племянником гиринскому дзянь дзюню (губернатору), который послал его преследовать появившихся в этом районе хунхузов, предводительствуемых дерзким и жестоким Чансолином.

- Этот хунхуз, рассказывал нам племянник дзянь дзюня, грабит и богатых и бедных, сжигает прошлогодние запасы гаоляна и чумизы и жестоко расправляется с крестьянами, пытающимися скрыть зерно. Чтобы выведать у упорствующих, где зарыт гаолян (китайцы на зиму зарывают зерно в ямы) Чансолин пытает их, прожигая ладони тонкими чумизными угольками. А, выпытав у упрямца то, что ему нужно, Чансолин сначала выкапывает зерно, а затем "делает кантрами" (рубит голову) хозяину.

Узнав о цели нашей поездки, китайский офицер предложил Митрофанову заехать в импань {34} (усадьбу) его родственника, богатого землевладельца, у которого мы найдем нужный нам фураж. Мы присоединились к китайскому отряду и вскоре подъехали к расположенной в живописном ущелье "импани".

Двор усадьбы китайского помещика был обнесен со всех сторон глинобитной стеной. Посередине двора стояла длинная, разделенная на три комнаты, фанза, вокруг которой находился целый ряд амбаров, хлевов и чуланов" Во дворе возвышались громадные стога гаоляна и чумизной соломы.

Хозяин импани, пожилой и богато одетый китаец, провел нас в чисто прибранную фанзу, стены и под которой были устланы новенькими циновками. Через несколько минут слуги принесли на лакированых подносах угощение: маленькие чашечки с горячей водой, ящик с несколькими сортами сухого чая и другой ящик с печеньем.

После чаепития Митрофанов приступил к делу, быстро сговорился с помещиком и вскоре все наши повозки были нагружены прекрасным зерном и соломой. Поручик, очень довольный результатами фуражировки, хотел было, несмотря на поздний час, двинуться в обратный путь. Но хозяин стал его отговаривать.

- Чансолин, как и все хунхузы, жаден, но труслив. Он никогда не осмелится напасть на вооруженных русских днем, но обязательно попытается ограбить вас ночью.

Так как было уже поздно и нам пришлось бы всю ночь ехать по незнакомым дорогам, то Митрофанов решил последовать совету хозяина и заночевать в импани.

Весь двор был полон скота и загроможден стогами соломы. Поэтому мы оставили наши повозки и лошадей за воротами, где вокруг костра расположились солдаты. А Митрофанова и меня гостеприимный хозяин пригласил на ужин.

{35} Несмотря на наше предубеждение к китайской кухне, ужин этот понравился нам. Блюда, которых было не менее двадцати, подавались на маленьких тарелочках и состояли из цыплят, приправленного соей мяса, различных сортов риса и зелени. Все это было вкусно приготовлено и чисто подано.

Уже совсем стемнело. Мы кончили ужинать и курили, разговаривая с хозяином и его родственником" Вдруг снаружи раздались выстрелы и крики "Чансолин".

Мы выбежали на двор и, натыкаясь в темноте на стога, пробрались к воротам и присоединились к нашим солдатам. Из ущелья загремели новые выстрелы и пули стали ударяться в стены импани.

Мы решили оставить нагруженные повозки за воротами, а лошадей ввести в импань и за ее стенами выдержать осаду. Положение наше было незавидное, ибо у нас не было винтовок. (Артиллеристы вооружены только шашками и револьверами.)

Тогда Митрофанов вспомнил о берданках китайских солдат и послал за ними. Но никого из этих храбрых воинов мы найти не могли. Исчез также и их начальник.

Из рассказов пограничников мы знали, что хунхузы смелы, когда не встречают отпора и, напротив, избегают столкновений с энергичным противником. Нам отнюдь нельзя было показать им, что средства нашей обороны так ничтожны. Поэтому Митрофанов приказал нам зарядить револьверы и занять стену по обеим сторонам ворот. По его команде мы начали стрелять выдержанными залпами в ту сторону, откуда явственно доносился шорох приближавшихся хунхузов.

Хотя ни один из наших выстрелов не мог за дальностью расстояния ни убить, ни ранить кого либо из нападавших, однако уже после второго залпа огонь хунхузов начал ослабевать, Вскоре он совсем прекратился, а еще через несколько минут до нас донесся топот удалявшихся {36} от импани лошадей. Хунхузы скрылись и больше нас не беспокоили.

Когда все успокоилось, мы поставили у ворот часового и вернулись в фанзу, куда не замедлил явиться пропавший во время тревоги китайский офицер. На наш вопрос, где он находился во время перестрелки, племянник дзянь дзюня ответил, что он со своими солдатами охранял наш тыл, заняв заднюю стену импани. Но мы не поверили нашему "защитнику" и были правы, ибо всю ночь слышали, как он вытаскивал из чуланов, успокаивал и ругал своих перетрусивших воинов.

Через два дня мы благополучно вернулись в батарею, привезя с собой обильные запасы фуража.

В бригаде мы узнали, что имя Чансолина уже известно в армии. Он был союзником японцев и по их заданию уничтожал в тылу нашей армии все запасы продовольствия и фуража. Поэтому главнокомандующим за его голову была назначена высокая награда - 10.000 рублей.

Через десять лет после японской войны Чансолин стал маршалом и диктатором всей Манджурии.

{37}

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

С отходом наших армий на север от Телина оказалось, что у нас совершенно отсутствуют карты того района, который мы занимаем и в котором нам предстоит сражаться и маневрировать. А воевать и, особенно, маневрировать без карт - невозможно. В штабах были карты, но очень старые, неточные и мелкого масштаба (25 и 50 верстные). Чтобы исправить этот недочет, штаб армии предписал частям спешно приступить к производству так называемых "маршрутных съемок".