Дмитрий Безьев - Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в. Страница 6

Относительно социальных запросов казачества автор пишет: «Вчерашняя разбойничья вольница, сделавшись королевским войском, призванным оберегать окраины Речи Посполитой, возгорелась мечтой о неком почетном месте в панской республике; зародилась та идеология, которая сыграла потом столь важную роль в истории Малороссии. Она заключалась в сближении понятия “казак” с понятием “шляхтич”»[39]. То есть мнение профессора Ульянова по вопросу о социальных запросах казачества совпадает с мнением таких историков, как С. М. Грушевский, польский исследователь В. Серчик и многих других.

А вот как профессор Ульянов описывает отношения малороссийского крестьянства и казачества: «Крестьянство изнемогало под бременем налогов и барщины; <…> громя панские замки и фольварки, мужики делали не свое дело, а служили орудием достижения чужих выгод. Холопская ярость в борьбе с поляками всегда нравилась казачеству и входила в его расчеты. Численно казаки представляли ничтожную группу; в самые хорошие времена она не превышала 10 000 человек, считая реестровых и сечевиков вместе. Они никогда почти не выдерживали столкновений с коронными войсками Речи Посполитой. Уже в самых ранних казачьих восстаниях наблюдается стремление напустить прибежавших за пороги мужиков на замки магнатов. Но механизм и управление восстаниями находились, неизменно, в казачьих руках, и казаки добивались не уничтожения крепостного порядка, но старались правдами и неправдами втереться в феодальное сословие. Не о свободе тут шла речь, а о привилегиях. То был союз крестьянства со своими потенциальными поработителями, которым удалось, с течением времени, прибрать его к рукам, заступив место польских панов»[40].

Этот отрывок, весьма красочно иллюстрирующий отношение автора к казачеству и малороссийскому крестьянству, требует более развернутого комментария. Итак, начнем по порядку. Первое, на что обращаешь внимание – на то, что автор определяет количество всех собравшихся в Запорожье и реестровых всего только в 10 000 человек. Ведь после разгрома казаков в 1638 г., т. е. во время их максимального ослабления, только в реестре их числилось 6 000 человек. А это была лишь только малая часть всех, кто собрался в днепровских степях и тех, кто, проживая в городах и селах «показачился», т. е. объявил сам себя казаком и перестал платить налоги. Далее автор утверждает, что, мол, казаки натравливали беглых крестьян на магнатов. Выходит, что «прибежавшие за пороги мужики» не казаки. А кто они тогда? Беженцы? Бежали-то они, заметим, в Запорожье без семей, да и лиц, современным языком выражаясь, «вышедших из призывного возраста» среди них не наблюдалось. Значит, собирались они приобщиться к запорожской вольнице и стать казаками. Далее автор замечает, что «механизм и управление восстаниями находились, неизменно, в казачьих руках». Что и подтверждает тот факт, что казачество в Малороссии было организатором и зачинщиком вооруженных выступлений против шляхетства и правительства Речи Посполитой, к которым раз за разом все сильнее и сильнее присоединялось малороссийское крестьянство и мещанство, придавая этим выступлениям все более и более общенациональный характер. С утверждением автора о том, что казачество, организуя эти выступления, руководствовалось, в первую очередь, своими собственными целями, а именно – включения его целиком, или хотя бы старшины в феодальное сословие Речи Посполитой, то с этим посылом спорить не приходится. Других общественных отношений, кроме сложившихся в недрах феодального общества, оно не знало, да и не могло знать в принципе. С этим соглашаются все серьезные современные исследователи.

По поводу идей национального государственного устройства, существовавших в Малороссии в середине XVII в., Н. И. Ульянов пишет следующее: «Там, попросту, не существовало в те дни идеи “незалежности”, а была лишь идея перехода из одного подданства в другое. Но жила она в простом народе – темном, неграмотном, не причастном ни к государственной, ни к общественной жизни, не имевшего никакого опыта политической организации. Все руководство сосредотачивалось в руках казачьей аристократии. А эта и не думала ни о независимости, ни об отделении от Польши. <…> Насчет истинных симпатий Хмельницкого и его окружения двух мнений быть не может, – это были полонофилы; в московское подданство шли с величайшей неохотой и страхом»[41].

По Н. И. Ульянову выходит, что среди малороссийского крестьянства и мещанства доминировала идея Московского подданства. Казачество же стремилось включиться в шляхетское сословие Речи Посполитой или найти себе другого монарха-покровителя (например, турецкого султана, либо завоевать Семиградье и осесть там в качестве привилегированного сословия). Идеи же полной государственной самостоятельности в Малороссии в то время вообще не существовало. Действительно, в то время идея малороссийской «незалежности» еще не оформилась, но уже начала формироваться вместе с формированием национального самосознания малороссийского народа. Процесс осознания своей национальной особенности – процесс длительный. В Малороссии он шел очень медленно и сложно ввиду того, что различные части Юго-Западной Руси (Малороссии) в разное время входили в состав различных государств и подвергались культурным и политическим влияниям с их стороны. В результате обще культурное пространство Малороссии оказалось крайне фрагментированным. И в первой половине XVII в. выработать общенациональный консенсус по поводу малороссийской государственности было просто невозможно. Все же мне представляются объективно более верными мнения Н. И. Костомарова, М. С. Грушевского и других авторов, утверждавших, что носителем идеи создания некой малороссийской протогосударственности являлось именно Запорожское казачество как относительно организованная военно-политическая сила. Других общественных групп, способных выдвигать и пытаться реализовать такие идеи, в Малороссии в указанный период просто не было, так как там отсутствовала национальная аристократия, а буржуазные классы и общественные группы в городах (например, интеллигенция) еще даже не начали формироваться. Средневековое же крестьянство, каковым и являлось малороссийское крестьянство в первой половине XVII в., задавленное несением государственных и феодальных повинностей, выдвигать какие-либо идеи вообще было не в состоянии. Оно было слишком занято собственным физическим выживанием. Мечта малороссийского крестьянина той эпохи – стать казаком и никаких податей не платить, барщины не отрабатывать. Неважно, при какой власти это станет возможно. И казаки, и крестьяне, и мещане желали одного – чтобы государственная власть ими интересовалась как можно меньше. И в этом смысле выбор подданства сильно централизованного московского государства – вынужденная мера, вызванная вероятностью разгрома казачества силами Речи Посполитой.

Далее в своей книге профессор Ульянов справедливо замечает, что малороссийская православная иерархия была не в восторге от идеи присоединения к московскому государству. «Несмотря на жестокое польское гонение, малороссийский епископат был проникнут польскими феодальными замашками и традициями. Свою роль в православной церкви он привык мыслить на католический образец. «Князь церкви» – таков был идеал украинского архиерея»[42].

В целом книга Н. И. Ульянова дает весьма полное представление о позиции официального имперского направления в отечественной историографии украинского вопроса. В ней автор все время пытается доказать «надуманность» проблемы украинского сепаратизма, которую раздувала узкая группа малороссийских интеллигентов-отщепенцев при поддержке иностранных государств. Ульянов указывает, что объективно не существует никакого украинского народа и литературного украинского языка, а есть только единый русский народ с единым русским литературным языком и т. д.

Другой представитель русской иммиграции – А. Дикий – также продолжает традицию российской государственнической исторической школы, остро полемизируя в своей книге с М. С. Грушевским. Он считает, что в украинском народе неистребимо жила тяга к воссоединению с великорусским народом: «…Можно категорически утверждать, что стремление к воссоединению было искренним и обоюдным, как у народов Москвы и Украины-Руси, так и у их вождей. И только исключительно неблагоприятное время начала восстания помешало Москве немедленно активно включиться в дело освобождения Украины-Руси»[43]. Целью выступления Б. Хмельницкого было «воссоединение с Москвой с сохранением широкой автономии или федерации, который в результате восстания и был осуществлен, хотя и не полностью. Этот последний вариант является не только исторически точным, но он был и логически неизбежным, учитывая как внешнеполитическую обстановку, так и настроения народных масс»[44]. По поводу настроений в среде казачьей старшины (на примере политики гетмана Сагайдачного) у этого автора читаем: «Объяснение каждого зигзага в сторону Польши надо искать вовсе не в симпатиях самого Сагайдачного и казачества к Польше, а в стремлении предотвратить кровопролитие и истребление народа Украины-Руси, или в попытках, благодаря компромиссу с Польшей, облегчить тяжелые условия жизни под режимом Речи Посполитой. <…> И, наоборот, все антипольские зигзаги политики Сагайдачного, без всякого сомнения, отражали настроения и устремления и его личные, и всего народа. Что другое, как не эти настроения, могло вызвать вступление Сагайдачного со всем войском в киевское братство…»[45].