Атаманенко Григорьевич - КГБ. Последний аргумент Страница 6

«Послушайте, любезный, — обратилась жена придворного писателя Вадима Кожевникова к стоящему в позе часового у Мавзолея метрдотелю, — у вас что, лучшей материи для драпировки зала не нашлось? Это ж чёрт знает что! Драпировать стены банкетного зала каким-то весёленьким кримпленчиком! Можно подумать, мы в привокзальный кабак попали... С ума можно сойти! Судя но расценкам вашего ресторана, вы могли бы позволить себе не какой-то кримплен на стены, а настоящие гобелены! Уж я-то в них толк знаю!»

«Ни в косм разе, уважаемая! — ответствовал служка. — Сергей Владимирович лично выбирали ткань, и зал декорирован по его указанию! Героям, поди, виднее, чем драпировать стены...»

Дискуссия была прервана появлением в проёме двери юбиляра под руку с женой.

Все приглашенные вскочили и как истуканы уставились на Кончаловскую. На ней было платье из той самой материи, которой... был задрапирован зал!

Немая сцена из «Ревизора».

Намётанный глаз дочери художника Наталью Петровну не подвёл: она сразу увидела, что в своем роскошном платье сама является составной частью интерьера. И где?! В каком-то кабаке!!

Мгновение, и она бросилась прочь. Сергей Владимирович лишь успел прокричать ей вслед:

«Вы куда, Наталья Петровна?!»

Но Кончаловской уже и след простыл.

Кто-то ринулся к выходу, кто-то, наоборот, стал накладывать себе в тарелку экзотические разносолы — не пропадать же добру из-за какой-то драпировки!

Богословский успокоил собравшихся:

«Думаю, Сергею Владимировичу не помешает репетиция перед вхождением в герои... Он ведь им все равно станет, поверьте моему чутью... Так что, друзья, пейте и ешьте в своё удовольствие!

Думаю, что когда наш Дядя Степа действительно будет представлен к Золотой Звезде, то вы такого стола уже не увидите... Так что, постарайтесь напиться впрок! Будет что вспомнить. Хотя, хмелеть по памяти невозможно... А жаль!»

Слова Богословского оказались пророческими. Когда Михалкову вручили Золотую Звезду Героя, он на следующий же день укатил куда-то за рубеж. Подальше от «Руси»...

— Ну, как, товарищи курсанты? Впечатляет?

— Куда уж более, Леонид Иосифович! — за всех ответил Казаченко.

— А теперь, — Козлов прочистил горло, — о трюке Раневской.

Неуязвимая Фаина Георгиевна

Грибанов, в силу своей занятости и других обстоятельств, на встречу с Раневской послал молодого опера по фамилии Коршунов, у которого за душой было всего лишь начальное образование и двухлетнее производственное обучение на токаря на заводе «Красный Октябрь». В общем, мы из-за нищеты своей —нехватки эрудированных кадров—выпустили недоучку на рафинированную интеллигентку, народную артистку СССР.

Предполагалось, что это будет моментальная вербовка в лоб.

Предполагал, как выяснилось, Грибанов, а располагала Раневская!

Почему? Да потому, что в той ситуации она проявила себя не только гениальной сценической артисткой, но и величайшей актрисой по жизни, обведя вокруг пальца недотёпу Коршунова, как мальчишку. Словом, бестия, а не женщина!

Коршунов начал вербовочную беседу, как тогда было принято, издалека.

И о классовой борьбе на международной арене, и о происках иностранных разведок на территории Советского Союза поведал Раневской.

Процитировал пару абзацев из новой, хрущёвской Программы КПСС, особо давил на то, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Но! Беда в том, что проклятые наймиты империализма в обличье иностранных секретных служб пытаются подставить подножку нашему народу, семимильными шагами движущемуся к светлому будущему всего человечества — коммунизму.

Невзначай напомнил также и о долге каждого советского гражданина, независимо от его профессиональной принадлежности и пола, оказывать посильную помощь органам государственной безопасности в их ратном труде по защите завоеваний социализма...

Словом, подал Коршунов себя в наихудшем свете — выступил в роли лектора сельского клуба, а не вербовщика. И великая актриса сразу догадалась, к чему клонит её визави, но виду не подала.

Стукачество в артистической среде было всегда, ещё при царях, весьма распространённым явлением. Весь бомонд, не таясь, обсуждал его. И было оно притчей во языцех. А уж вокруг Фаины Георгиевны... Там, вообще, агент на агенте сидел и агентом погонял! Ей ли было не знать, что все её коллеги-артисты уже давно завербованы-перевербованы, так что это Коршунов считал, что он ведёт игру с закрытыми картами, имея старшие козыри на руках. Для Раневской все его потуги были секретом Полишинеля...

Полагаю, что, вслушиваясь в страстный монолог Коршунова, Раневская прикидывала, как ей элегантней уйти от предложения, которое, конечно же, должно последовать по окончании пламенной речи этого трибуна из КГБ...

Сначала она провела кинжальную разведку боем. Спросила:

«Молодой человек, а где вы были раньше, когда я ещё не успела разменять шестой десяток?»

«Что вы, что вы, Фаина Георгиевна! — вскричал, переполошившись, Коршунов, которому показалось, что пароход уходит от причала прямо на его глазах.—Вам больше тридцати никто не даёт, поверьте... Вы — просто девочка по сравнению с другими артистками вашего театра!»

Коршунов, предвкушая оглушительный триумф после исполненной увертюры, даже не заметил, что допустил оплошность, назвав Раневскую девочкой...

Ну, вы представляете, товарищи курсанты, как можно такую глупость в глаза бабушке сказать... Назвать девочкой знаменитую актрису, которая ему по возрасту годилась в матери, это — верх бестактности!

А Фаина — ничего. Девочка я для вас, ну что ж, значит, девочка. Так тому и быть! Женщине, в конце концов, столько лет, на сколько она выглядит...

Закуривает она очередную «беломорину», хитро так прищуривается и при этом спокойно говорит:

«Мне с вами, молодой человек, все понятно... Как, впрочем, и со мной тоже... Без лишних слов, заявляю: я давно ждала этого момента, когда органы оценят меня по достоинству и предложат сотрудничать! Я лично давно к этому готова. Н-да... Разоблачать происки ненавистных мне империалистических выползней... Можно сказать, что это — моя мечта детства. Но... Есть одно маленькое «но»!

Во-первых, я живу в коммунальной квартире, а во-вторых, что важнее, я громко разговариваю во сне. Вот и давайте, коллега, а по-другому я вас, молодой человек, и не мыслю с тех пор, как мы встретились. Да, вы — мой коллега! Так вот, давайте вместе, как чекисты, поразмыслим...

Представьте, вы даёте мне секретное задание, и я, будучи человеком обязательным и ответственным, денно и нощно обдумываю, как лучше его выполнить, а мыслительные процессы, как вы, конечно, знаете из психологии, в голове интеллектуалов происходят беспрерывно — и днём и ночью... И вдруг! И вдруг ночью, во сне, я начинаю сама с собой обсуждать способы выполнения вашего задания. Называть фамилии, имена, клички объектов, явки, пароли, время встреч и прочее... А вокруг меня соседи, которые неотступно за мной следят вот уже который год подряд. Они же у меня под дверью круглосуточно, как сторожевые псы лежат, чтобы услышать, о чём и с кем это Раневская там по телефону говорит! И что? Я, вместо того, чтобы принести свою помощь на алтарь органов госбезопасности, предаю вас! Я пробалтываюсь, потому что громко говорю во сне... Нет-Нет-нетя просто кричу обо всём, что у меня в голове...

Я говорю вам о своих недостатках заранее и честно... Ведь между нами, коллегами, не должно быть недомолвок, как вы считаете?»

«Разумеется, Фаина Георгиевна...»

«Вы поймите меня правильно. Я хочу, чтобы наше с вами будущее сотрудничество развивалось на принципах взаимного доверия и искренности, или я ошибаюсь? Если я ошибаюсь — поправьте меня, уберегите меня от совершения в будущем роковой ошибки! Я бы даже сказала — от непредумышленного предательства... Но что делать, если мои родители передали мне такой порок — громко разговаривать во сне? Я уже обращалась к врачам, к светилам медицины — всё пустое, ничего поделать не могут... Никакие снотворные и транквилизаторы не помогают... Может быть, у вас, товарищ Коршман, извините, товарищ Коршунов... имеются какие-то спецпрепараты, чтобы не выбалтывать секреты... во сне?»

Страстный и сценически выверенный монолог Раневской потряс Коршунова. С явки он ушел подавленный и напрочь разбитый железными аргументами кандидатки на вербовку.

Доложив о состоявшейся вербовочной беседе Грибанову, он в заключение доклада сказал:

«Баба согласна работать на нас, я это нутром чую, Олег Михайлович! Но... Есть объективные сложности, выражающиеся в особенностях её ночной физиологии...»

«Что ещё за особенности? — спросил Грибанов.—Мочится в постель, что ли?»

«Нет-нет! Громко разговаривает во сне... Да и потом, Олег Михайлович, как-то несолидно получается... Негоже всё-таки, нашей прославленной артистке занимать комнату в коммунальной квартире... Полагаю, что ради того, чтобы привлечь Раневскую к секретному сотрудничеству и эффективно её использовать в наших интересах, надо бы ей выделить отдельную квартиру... У меня — всё!»