История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I - Луи Адольф Тьер Страница 6

противоречило интересам Первого консула. Нелепое обвинение вскоре развеялось, но пока оно волновало умы, и разносчики лживых новостей, повторяя его, служили коварству его изобретателей. Однако впечатления эти были недолговечны. Если просвещенные люди, друзья Первого консула, радеющие о его славе, и сохраняли в глубине сердец безутешные сожаления, общество хорошо понимало, что может вздохнуть спокойно лишь под защитой сильной и справедливой руки. Никто не верил всерьез в возобновление казней, высылок и грабежей. Следует даже признать, что люди, лично участвовавшие в Революции либо приобретшие национальное имущество, общественные должности или обременительную известность, почувствовали тайное удовлетворение, когда генерал Бонапарта отделил от Бурбонов ров, наполненный королевской кровью.

Впрочем, впечатления от политических событий волновали тогда только небольшой круг лиц, с каждым днем сокращавшийся. Внимательно следили за текущими событиями лишь классы, достаточно просвещенные и праздные, чтобы интересоваться делами государства, и лично заинтересованные лица из всех партий.

Однако и среди этой публики впечатления разделялись. Одни объявляли гнусностью насилие, совершенное над герцогом Энгиенским, другие находили не менее гнусными непрестанно возобновляемые заговоры против Первого консула. И поскольку впечатление от смерти герцога уже начинало изглаживаться из памяти общества, стали больше возмущаться покушениями в среде незаинтересованных мирных жителей, которым хотелось вздохнуть, наконец, спокойно под защитой могучей руки, правящей Францией.

В этом столкновении мнений родилась мысль, вскоре распространившаяся с быстротой молнии. Роялисты, считавшие Первого консула единственной помехой их планам, хотели уничтожить его в надежде, что вместе с ним падет и правительство. Что ж, говорили другие, нужно обмануть их преступные чаяния. Человека, которого они хотят уничтожить, надо сделать королем или императором, чтобы передача власти по наследству обеспечила ему естественных и непосредственных преемников. И тогда, поскольку преступление против его личности станет бесполезным, будет меньше искушения таковое совершить. Мы видим, как всего за несколько лет свершился возврат к монархическим идеям. Пять членов Директории, назначаемые на пять лет, сменились тремя консулами, назначаемыми на десять лет, а на смену им пришел единственный консул, имеющий пожизненную власть. Остановиться на этом пути можно было, лишь сделав последний шаг, то есть вернувшись к идее наследственной власти. Для этого хватило бы малейшего толчка. И этот толчок совершили сами роялисты, пожелав убить Первого консула и тем явив зрелище весьма обыкновенное, ибо чаще всего именно враги правительства своими неосмотрительными нападками заставляют его развиваться вернее всего.

В один миг и в Сенате, и в Законодательном корпусе, и в Трибунате, и в Париже и главных городах департаментов, где собирались избирательные коллегии, и в рассыпанных по побережью лагерях спонтанно начали выступать за идею монархии и наследственной власти. Стихийное движение общественного мнения подогревалось выступлениями различных собраний, заигрывающих с настроениями в обществе; префектами, которые стремились выказать свое усердие; генералами, желавшими привлечь к себе взор всемогущего господина. Все прекрасно понимали, что, предлагая монархию, они угадывают тайную мысль своего господина и, конечно же, ничуть не оскорбят его, если случайно опередят время, назначенное его честолюбием.

Какое зрелище представляет собой нация, которая с такой поспешностью воззвала к сильной руке; устремилась навстречу генералу Бонапарту по его возвращении из Египта, умоляла его принять власть, которую ему и без того не терпелось захватить, сделала его консулом на десять лет, затем пожизненным консулом, и, наконец, наследственным монархом; лишь бы только крепкая рука воина защитила ее от анархии, пугающий призрак которой непрестанно преследовал ее! Какой урок фанатикам, которые желали, в бреду своей гордыни, сделать из Франции республику! И что понадобилось для такой перемены мыслей? Всего четыре года и неудавшийся заговор против необычного человека, объекта любви одних, ненависти других и страстного внимания всех!

Чтобы граждане древней Римской республики привыкли к идее монархической и наследственной власти, понадобилась настоятельная потребность в едином вожде, регулярно повторявшиеся неудобства передачи выборной власти, смена многих поколений, приход Цезаря, затем Августа и даже Тиберия. Французскому народу, приученному за двенадцать веков к монархии и только десять лет прожившему при республике, не понадобилось столько испытаний. Простого происшествия оказалось достаточно, чтобы очнуться от мечтаний благородных, но заблудших умов и вернуться к живым и нерушимым воспоминаниям всей нации.

При каждой перемене нужны люди, готовые взяться за претворение в жизнь идей, которые у всех на уме. До сей поры Фуше, по остатку искренности, порицал скорость реакции, возвращавшей Францию в прошлое; он даже снискал милость госпожи Бонапарт, которой показалось, что он разделяет ее смутные страхи; по этой же самой причине он впал в немилость у ее амбициозного мужа. Роль тайного порицателя стоила Фуше министерского портфеля, и он больше не хотел ее играть, а взял на себя роль совершенно противоположную. Спонтанным образом, вынужденно руководя полицией во время разоблачения последнего заговора, он воспрянул духом. Видя глубокое недовольство Первого консула роялистами, он угодил его гневу и подтолкнул к умерщвлению герцога Энгиенского. Если у кого и могла в то время родиться мысль заключить кровавый пакт с революционерами и добиться от них короны ценой ужасающего залога, мысль, которую часто приписывали Первому консулу, то только у Фуше. Он одобрял смерть герцога Энгиенского и был одним из самых пламенных сторонников наследственной власти. В монархическом рвении он превосходил Талейрана, Редерера и Фонтана.

Разумеется, не было нужды подталкивать Первого консула и к трону. Он и сам желал высочайшего сана;

не то чтобы он постоянно думал о нем со времени Итальянских кампаний или даже после 18 брюмера, как предполагали вульгарные писаки; нет, он не задумывал все желания одновременно. Его притязания, как и его положение, росли постепенно. Став командующим армией, он с высоты этого положения заметил еще более выдающееся – управление Республикой – и устремился к нему. Достигнув желаемого, он предощутил высоты пожизненного консульства, а достигнув последних, откуда ему ясно виделся трон, он захотел взойти и на него. Таково движение человеческого честолюбия, и в этом нет преступления. Однако проницательные умы понимали опасность беспрестанно возбуждаемого и удовлетворяемого честолюбия, ибо новое возбуждение требует и нового удовлетворения.

В пылу своего рвения Фуше сделался невольным исполнителем готовящихся изменений. Разгадав тайные желания Первого консула, он указал ему на насущную необходимость принять быстрое и смелое решение, покончить с волнениями Франции, возложив корону на свою голову и окончательно упрочив таким образом завоевания революции. Он показал ему, что все классы нации одушевлены единым чувством и страстно желают провозгласить его Императором Галлов, или Императором Французов, как будет угодно его политике или вкусу. От призывов Фуше почти перешел к упрекам и живо отругал генерала Бонапарта за неуверенность.

И в самом деле, все уже готовы были готов вторить пожеланиям Первого консула. Франция давно готовила себе властелина, который