Лев Колодный - Переулки Арбата Страница 61

Вернуться домой Федор Иванович не решался. Вот ход его рассуждений:

"Не хочу потому, что не имею веры в возможность для меня так жить и работать, как я понимаю жизнь и работу. И не то, что я боюсь кого-нибудь из правителей или вождей в отдельности. Я боюсь, так сказать, всего уклада отношений, боюсь "аппарата"...

Такова истинная и глубинная причина противоречий (не понятая в свое время многими современниками) между народным артистом и "аппаратом", укладом отношений, ныне получившим научное определение административно-командной системы. Удары ее на себе он испытал, и боль не проходила.

Уезжая, Федор Иванович нанес визит на Лубянку Дзержинскому. Он отправился туда, по его словам, чтобы не подвергать опасности оставшихся в Москве членов семьи. "И поэтому обратился к Дзержинскому с просьбой не делать поспешных заключений из каких бы то ни было сообщений обо мне в иностранной печати...

Дзержинский меня внимательно выслушал и сказал:

- Хорошо".

Будучи за границей, певец не вступал в контакты с контрреволюционными организациями, не оказывал им помощи материальной, не делал враждебных правительству заявлений в печати.

Однажды в Париже Федор Иванович увидел у православной церкви оборванных и голодных русских детей, после чего пожертвовал пять тысяч рублей на их нужды. Однако это событие в прессе, как опасался того Шаляпин, стали толковать превратно. Шаляпина пригласили в посольство СССР во Франции, он все, как было, рассказал послу, написал также объяснение, посланное в Москву. Дважды перепроверил, как расходуется его пожертвование. Но дома верить не захотели...

Состоялись митинги и собрания, участники которых клеймили Шаляпина за содействие контрреволюции, измену родине, требовали лишить его звания народного артиста, гражданства...

В письме Иоле Игнатьевне Шаляпиной 1 июля 1927 года потрясенный всем этим певец писал:

"Последняя история, поднятая в Москве против меня моими "товарищами" артистами и журналистами, не просто удивила меня, а и поразила. Совершенно, конечно, не ожидал я, чтобы мое сердечное движение - помочь несчастным детишкам истолковано было как участие в контрреволюции... Оно, конечно, вовсе не угнетало то обстоятельство, что меня отставят от звания народного артиста. Ты знаешь больше, чем кто-нибудь, как я относился в моей жизни к различным почетным званиями. Ты знаешь, что я совершенно не честолюбив и не тщеславен, но английские корреспонденты, когда я был в середине июня в Англии (Лондон), показали мне депешу от их собственного корреспондента из Москвы, что я "денационализирован"! Исключен из граждан своей страны моей родины. Вот тут, признаться, я приуныл..."

Гражданство тогда Шаляпину сохранили, но звания народного артиста республики Совнарком РСФСР его лишил. Поспешные выводы сделали...

Спустя несколько лет артист опубликовал книгу "Маска и душа" с нелестной характеристикой Сталина. Зная сегодня, какие события последовали, зная судьбу Всеволода Мейерхольда и других артистов, писателей, художников, расстрелянных по личному указанию человека с мягкой походкой, кто упрекнет сегодня великого певца в том, что он не вернулся домой, кто упрекнет его в измене?!

Однако вот до последнего времени упрекали, повторяли выдумки и прямую ложь даже люди, считающие себя тонкими знатоками творчества артиста, составители книг о нем, где можно прочесть, что сознание Ф. И. Шаляпина находилось "под сильной властью мелкобуржуазных привычек. Малое и случайное сугубо личное заслоняло от него огромную важность глубоких революционных преобразований". Договариваются до того, что якобы Максим Горький не простил артисту "измены родине"!

Федору Шаляпину выпал жребий ненадолго пережить старого друга. В июле 1939 года он почтил его память статьей. И в ней подробно рассказал, как и когда Максим Горький обратился к нему сурово:

"- А теперь тебе, Федор, надо ехать в Россию!

Тут не место говорить о том, почему я тогда отказался следовать увещеваниям Горького, - продолжал артист. - Честно скажу, до сих пор не знаю, кто из нас был прав, но я твердо знаю, что это был голос любви и ко мне, и к России. В Горьком говорило глубокое сознание, что все мы принадлежим своей стране, своему народу и что мы должны быть с ними не только морально, как я иногда себя утешаю, но и физически, всеми шрамами, всеми затвердениями и горбами".

Вот оно, истинное отношение к родине, которую артист любил до последнего вздоха, несмотря на все боли и обиды, причиненные "аппаратом".

Родина больше его "изменником" не считает. Свидетельством тому - музей на вершине холма, поднявшегося над Пресней, на Садовом кольце, Новинском бульваре.

КОРОЛЬ РЕПОРТЕРОВ, ДЯДЯ ГИЛЯЙ

Лучшие художники России считали за честь, когда им позировал этот человек-богатырь с казачьими усами. Вы, конечно, видели его в образе запорожского казака на знаменитой картине Ильи Репина "Запорожцы пишут письмо турецкому султану", в той ее части, где сидит могучий, похожий на Тараса Бульбу, хохочущий казак в белой папахе.

В облике Тараса Бульбы он запечатлен на века скульптором Николаем Андреевым на пьедестале памятника Гоголю, стоящего во дворе дома на бульваре.

Александр Куприн писал, что скорее вообразит Москву без Царь-колокола и без Царь-пушки, чем без него.

О нем оставили воспоминания многие писатели, художники, артисты. Друзьями и знакомыми этого необыкновенного человека были Лев Толстой, Антон Чехов, Илья Репин, Федор Шаляпин и множество других знаменитостей и простых людей.

О себе он говорил просто и коротко:

- Я - москвич!

Человек, который на закате жизни писал: "Я - москвич. Сколь счастлив тот, кто может произнести это слово, вкладывая в него всего себя. Я москвич!" - родился далеко от столицы, в вологодских северных краях.

Это Владимир Алексеевич Гиляровский. Псевдоним - дядя Гиляй. Так звали его тысячи современников, и среди них Антон Павлович Чехов, друг юности: они вместе начинали журналистскую работу в Москве.

Начинали с нуля, никому не известными. В Москву Гиляровский пришел после многих лет странствий по России. Юность свою он описал в книге "Мои скитания". И эта полная приключений повесть читается как увлекательный роман. Первоначальное воспитание получил дома, в гимназии овладел французским языком. "Физическое" образование дал писателю цирк: мог работать на трапеции, делать сальто-мортале, прыгать на скаку на спину лошади. И с лошади.

В 18 лет, вместо того чтобы сдавать экзамены на аттестат зрелости, написал записку отцу: "Ушел работать простым рабочим на Волгу, как устроюсь, напишу". И простился с домом. "Пошел в народ": тянул лямку с бурлаками на Волге, попал в ватагу разбойников, пережил много разных приключений.

В Москву впервые Гиляровский приехал, чтобы учиться в юнкерском училище. "Помню, шли по Покровке, по Ильинке, попали на Арбат. Все меня занимало, все удивляло. Я в первый раз шел по Москве", - вспоминал многие годы спустя Владимир Алексеевич.

Офицером не стал, бросился опять в странствия и испытал каторжную работу на белильном заводе, жизнь в казарме для рабочих. Эту жизнь мало кто выдерживал.

Гиляровский все выдержал. Природа наградила его богатырским телосложением, тренировки и труд только делали сильнее. Он свободно, без особых усилий мог связать в узел кочергу. А потом ее развязать. (Это отнюдь не легенда. Завязывал узлом кочергу не раз. На глазах отца, когда они мирно беседовали у огня, почти машинально связал железный стержень в узел. Ни слова не говоря, отец, взяв в руки узел, размотал его, превратив опять в кочергу, проворчав лишь: "Не порть отцовского имущества!")

Естественно, что удалого молодца тянуло на Волгу, на простор великой реки. Скитался без документов. Однажды схватили его жандармы. Но не удержали. Скрылся в задонских степях. Потом новое увлечение - театр. С театральных подмостков ушел добровольцем на войну. Сражался на Шипке, освобождал Болгарию. Вернулся героем...

За буйный нрав и силу бурлаки прозвали его - Бешеный. Известному актеру Василию Далматову он впервые представился таким: "Молодой, живой, веселый и счастливый, посвятивший себя сцене со всем пылом юности... Его выходки часто оканчивались протоколами, но всегда проходили безнаказанно..." Будучи литератором, Далматов в одном из рассказов вывел своего юного друга в образе Володи Румянцева, который, "обладая необыкновенной силой и ловкостью, пленял всех окружающих своими атлетическими упражнениями и благородством...".

Более конкретно, уже когда Гиляровский прославился, его описал известный журналист Валентин Амфитеатров. Здесь я позволю себе процитировать отрывок из его очерка в газете "Русское слово", где описывается стычка поэта, то есть Гиляровского, исполнявшего в театре должности актера и распорядителя, с полицейским. В тот момент, когда Гиляровский занимался делами, сидя в кабинете Далматова, произошло следующее: