Юрий Нерсесов - Как перевирают историю Великой Отечественной. Нам «промывают мозги»! Страница 61

В советских фильмах «Иван Грозный» (слева) и «Иван Васильевич меняет профессию» (справа) Николай Черкасов и Юрий Яковлев сыграли настоящего государя…

Ещё меньше повезло его начальнику штаба, будущему неудачливому главкому русской армии в японской войне Александру Куропаткину (в фильме Перепёлкину). Этого создатели «Гамбита» и вовсе в турецкого шпиона превратили. Ну и главное, конечно – видеоряд. Когда турки побеждают – компьютерные снаряды лихо разносят посланных на убой русских баранов, когда фортуна меняется – на экране двигаются стрелочки, а за кадром бормочут авторский текст.

Особо досталось от путинских киношников Ивану Грозному. В 2009 году его разоблачили сразу два заслуженных борца с тоталитаризмом и антисемитизмом – Андрей Эшпай, заклеймивший сталинские репрессии в «Детях Арбата», и Павел Лунгин, воспевший красных комиссаров в «Конце императора тайги», а потом обличивший русских антисемитов-таксистов в «Такси-блюзе» и русских фашистов-культуристов в «Луна-парке». Но затем в Кремле ощутимо запахло синтетическим ладаном, и от последних картин оборотистого кинодельца немедленно повеял тот же душок. Из каждого кадра фильма «Царь» зрителей окуривали так старательно, что любой оператор газовой камеры позавидует!

…а в «Царе» Павла Лунгина Пётр Мамонов изобразил свихнувшегося шута

Разумеется, синтетическое православие подавалось вместе с общечеловеческими ценностями. Недаром незадолго до премьеры Павел Семёнович признался в симпатиях к предшественнику генералу Власова князю Андрею Курбскому, воевавшего против России на стороне поляков. Похоже, он даже простил ему известный прикол с тремя ковельскими соплеменниками, которых нетолерантный к еврейскому племени Курбский на 44 дня посадил в яму с пиявками, предварительно погромив их лавочки.

Если Эшпай оказался просто нуден, то Лунгин снял самое тупое фэнтези в истории российского кинематографа. И дело совсем не в жестокости его Ивана Васильевича, а в его полнейшем ничтожестве. Столь же ничтожны впрочем, и все прочие персонажей, а происходящее на экране напоминает День открытых дверей в сумасшедшем доме.

Невозможно поверить, что кривляющийся уродец, которого сыграл по указанию Лунгина перешедший из алкоголизма в православие рок-ветеран Пётр Мамонов, мог брать Казань, удивлять западных гостей своими

познаниями и вообще усидеть на троне хоть год. Когда в припадке раздвоения личности царь начинает прыгать из угла в угол и разговаривать сам с собой, в зале прошелестело восторженное: «Горлум!» Сходство с поганцем из голливудского «Властелина колец» и вправду получилось поразительное.

Как и Горлум, царь смотрится мелким пакостником. Только у того хотя бы есть цель – найти Кольцо Власти, а мамоновская тварюшка, хотя и бормочет о врагах престола, злодействует в основном из вредности. Например, собирает со всей Москвы боярских дочерей и загоняет их на манер таджикских гастарбайтеров на стройку дворца, где заставляет разбирать строительные леса и выносить мусор. В это время головорезы Малюты во главе с демонически хохочущей царицей гарцуют среди бедных девиц на конях и хлещут их плетьми. Или громят опричники двор жертвы репрессий, и самый гнусный не то что приглянувшуюся бабу насилует, а к девчонке годков десяти лапы тянет. А потом сам царь ею интересуется: на коленках держит, яблочком угощает и гадко так улыбается. Не пришиби малявку натравленный Мамоновым на зеков будущий символ «Единой России» – наверняка случилось бы страшное!

Апофигей зверства наступает в финале, когда опричная братва сжигает труп удавленного Малютой митрополита Филиппа вместе с парой десятков монахов. Скажете: на самом деле ничего такого не было? Но переквалифицировавшийся в подкремлёвского историка фантаст-неудачник Володихин угодливо объяснил, что хоть и не было, но зато маленький лунгинский холокостик «часть художественной правды».

Сам Лунгин настаивает, что именно такой садист и дебил Россией сорок лет и правил. В рекламирующей фильм передаче он заявил, что Иван Грозный проиграл все войны, в которых участвовал, и прервал свою династию. То есть Казань не брал, Астрахань не брал, а царь Фёдор Иоаннович и погибший в Угличе царевич Дмитрий – ублюдки незаконнорождённые!

Открытия Лунгина по части религии ещё грандиознее. Готовятся опричники монахов убивать, а благостный настоятель им объясняет: мол, все кто останется в монастыре погибнут, но кто не чувствует в себе силы на мученическую смерть, может спастись! В этой сцене вся цена лунгинскому православию. Ведь в христианстве спастись – это значит, прежде всего, спасти душу, и, став мучениками, верующие её спасают. Между тем настоятель называет погибелью именно принятие мученического венца. Точнее не настоятель, а творец фильма, который был и остаётся, прежде всего, барыгой, озабоченным спасением и благосостоянием исключительно своей драгоценной тушки. Христианское понятие спасения настолько чуждо режиссёрскому сознанию, что перенести его на экран он не может, как не в силах улететь в небо рождённый ползать.

Киношный митрополит Филипп в исполнении Олега Янковского мученический венец, напротив, несёт безропотно, но совет царю вообще никого не казнить, полагаясь исключительно на божью волю, вызывает сомнения в его рассудке. Когда же царь предлагает владыке посудить самому, тот не решается ни казнить, ни миловать, а попросту сбегает. Не хватает у него решимости и проклясть изверга, даже когда от его медведя гибнет невинное дитя, котороё Богородицу видело. Веди себя подобным образом во время Смуты патриарх Гермоген, возможно, и сели бы на кремлёвский трон поляки. Подозреваю, поклонник перебежавшего к полякам и воевавшего в их рядах против России князя Курбского Лунгин о таком варианте до сих пор жалеет.

Прочие позитивные герои под стать персонажу Янковского, особенно русские воеводы, обороняющие Полоцк у моста через реку глубиной в полторы кошки. Подходит польское войско. Две редкие толпы сходятся подобно вышедшим подраться мужикам из соседних деревень. Польская тяжёлая кавалерия в основном почему-то пешедралом штурмует мост. Общая свалка. Дерутся одними саблями и пиками, ни единой пушки или пищали. Перейти реку вброд никто не догадывается и

лишь один мужичок пытается топориком подрубить опору моста, по которому гонят наших. Блаженная девочка пускает по воде иконку и та обрушивает мост словно мина, заложенная опытным сапёром.

Изумлённые поляки драпают, но тем временем к царю прискакивает гонец и сообщает, что другие поляки обошли наши позиции, вышли к Полоцку с тыла, а гарнизон открыл ворота. Корчащий рожи изверг вызывает к себе воевод, оборонявших мост. Воеводы прибывают к Москве и, встретив митрополита, узнают от него, что пока они отмечали взрыв чудотворно-фугасной иконы, Полоцк уже пал. Филипп, ничуть не удивившись столь блестящему знанию обстановки на фронте, предлагает укрыться от государева гнева в его резиденции. Воеводы принимают приглашение, и, забив на царский приказ, а заодно на армию, кушают с митрополитом медок. Иван, не дождавшись полководцев и узнав от опричников, где те ошиваются, приходит на трапезу и устраивает вполне обоснованный скандал. Военачальнички настолько пугаются, что ни один из них не решается даже сказать, что город сдали не они. Филипп тоже об этом помалкивает и берёт всю вину на себя, поскольку совратил бородатых детишек не являться пред монаршии очи.

Попав к Малюте, защитники Родины признаются в несовершённой измене после того, как тот лишь пригрозил их пытать, повторяют самооговор митрополиту и безропотно идут на казнь, а зрители же понимают, что с такими витязями, действительно, кроме как на тротиловую икону надеяться не на что. Как и в творении Михаила Шевчука, который не стал забираться столь далёкое прошлое и обратил свой взор на XIX столетие.

Исторический мини-сериал «Сатисфакция» начинается с появления в кадре маленького гаденького плешивенького человечка, коему демонического вида подчинённый доносит насчёт умершего под пытками подследственного. Человечишка сладострастно улыбается и начинает планировать убийство русского патриота, представившего царю-батюшке доклад о непорядках в государстве. Для этого он вызывает храброго драгунского офицера и, давая ему задание, лицемерно сожалеет о несбывшейся мечте послужить Родине с шашкой на коне. В отличие от «гамбитного» Скобелева, стыдливо переделанного в Соболева, уродец полностью сохранил фамилию и звание исторического прототипа, именуясь главой Третьего отделения императорской канцелярии Александром Христофоровичем Бенкендорфом.

Бенкендорфовские жандармы с кнутом и дыбой – это сильно! Так и представляешь звероподобного Александра Христофоровича, вгоняющего иголки под ногти Пушкину, поджигающего пятки Грибоедову и деловито присоединяющего электроды к гениталиям декабристов. А потом стирающего у них из памяти все испытанные муки, заставляя жертв отзываться о палаче совершенно неподобающим образом. «Этот честный и достойный человек, слишком беспечный для того, чтобы быть злопамятным, и слишком благородный, чтобы стараться повредить тебе», – разъяснял Пушкин написавшему эпиграмму на Бенкендорфа Петру Вяземскому. Не менее возмутительно выразился декабрист Владимир Штейнгель. В письме самому обер-жандарму он признавал: «В ужасное для воспоминаний время, когда все мы назывались “злодеями”, вы с сердоболием смотрели на нас».