Яков Гордин - Кавказская Атлантида. 300 лет войны Страница 61

Впрочем, борьба этих двух различных духовных направлений еще продолжается: почитатели старины утверждают, что война, голод, все бедствия начали тяготеть над краем с того самого времени, как легкомыслие народа стало предпочитать учение Магомета почтенным преданиям древней веры, — они даже в последнее время старались пробудить в сердцах привязанность к прежним обрядам общественными жертвоприношениями и богослужениями, при коих присутствовало без всякого отвращения и множество называющих себя мусульманами…

Вообще теперешнее положение умов есть грубое равнодушие к мнениям духовным, свойственное людям, постигающим одни лишь потребности естественные; доказательством этого равнодушия может служить и донесение вашему превосходительству исправляющего должность анапского коменданта полковника Рота, что горцы приняли объявленную им великую милость о сооружении в Анапе мечети с большим хладнокровием.

Нет сомнения, что если ислам укоренится, то он со временем, по свойству своему, воспламенит фанатизм, который почитает неверными и врагами всех, кто не признает его законов, поставляет своим последователям в священную обязанность непримиримую с ними войну и указывает им в защите своей и распространении мученический венец и рай Магометов…

Наконец, надобно согласиться, что, к умножению всех встречаемых нами препятствий, недостает еще того, чтобы соединить горцев под общими знаменами, которых теперь не имеют, под знаменами веры, подчинить их отдельные усилия влиянию единодушного фанатизма и дать им предприимчивого вождя, который непременно явится в лице первого вдохновенного изувера, каковыми, например, на левом фланге были Кази Мулла, Шамиль».

Серебряков очень точно определил роковую ошибку российской власти, которая, во-первых, слишком поздно осознала значение черноморского театра военных действий, его стратегическое значение, а во-вторых, не сделала ни малейшей попытки оказать духовное воздействие на умы и души еще колеблющихся в вопросах веры горцев Западного Кавказа. Цивилизаторское высокомерие первых завоевателей Цицианова и Ермолова сыграло здесь пагубную роль.

За тринадцать лет до цитированного письма Пушкин в «Путешествии в Арзрум» после приведенных выше слов о недавнем магометанстве черкесов утверждал:

«Есть средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия… Кавказ ожидает христианских миссионеров».

В 1842 году Серебряков догадывался, что христианские миссионеры уже опоздали. В марте 1843 года, вторая половина которого стала катастрофичной для русской армии на Кавказе, адмирал писал Меншикову:

«Я, кажется, до сего времени еще не упоминал вашей светлости о пришествии на правый фланг Кавказской линии в землю абадзехов с прошлого лета соумышленника Шамиля, чеченца Хаджи Мугамеда, который, скрывая себя, кто он таков, объявляет им только, что прислан от могущественной особы для спасения правоверных от ига неверных… Он еще с начала появления предвещал им, что не успеет осенью спасть лист с деревьев, как не останется ни одного русского от Кубани до Черного моря».

Серебряков еще мог только предполагать, каким печальным пророчеством звучат эти слова в марте 1843 года — в августе началось тотальное наступление отрядов Шамиля и Кавказский корпус потерял почти все, что было завоевано в Дагестане и Чечне за предшествующие четверть века. И влияние религиозного фанатизма, сплачивающего мюридов имама, было фактором гигантской важности.

«Этот пришелец, — продолжает Серебряков, — может быть нам очень вреден тогда только, если успеет, как он домогается религиозным фанатизмом, которого у здешних горцев еще нет, вселить дух народности, понятия общих усилий всех племен правого фланга, подобно Чечне…»

Агитация Шамиля, турок и англичан имела на правом фланге Кавказской линии полный успех. Русским предстояла здесь более чем двадцатилетняя война. Попытки войти с горцами в доверительные отношения воспринимались ими в лучшем случае скептически.

Уже неоднократно цитированный автор редкого по насыщенности источника, генерал Григорий Филипсон не без иронии рассказал о том, как генерал Анреп, начальник и адресат Серебрякова, попытался осуществить «покорение враждебных обществ» «силою своего красноречия»:

«С ним были переводчик и человек десять мирных горцев, конвойных. Они проехали в неприятельском крае десятка два верст. Один пеший лезгин за плетнем выстрелил в Анрепа почти в упор. Пуля пробила сюртук, панталоны и белье, но не сделала даже контузии. Конвойные схватили лезгина, который, конечно, ожидал смерти; но Анреп, заставив его убедиться в том, что он невредим, приказал его отпустить. Весть об этом разнеслась по окрестности. Какой-то старик, вероятно, важный между туземцами человек, подъехал к нему и вступил в разговор, чтобы узнать, чего он хочет? “Хочу сделать вас людьми, чтобы вы веровали в Бога и не жили подобно волкам”. — “Что же, ты хочешь сделать нас христианами?” — “Нет, оставайтесь магометанами, но только не по имени, а исполняйте учение вашей веры”. После довольно продолжительной беседы горец встал с бурки и сказал очень спокойно: “Ну, генерал, ты сумасшедший; с тобою бесполезно говорить”.

Я догадываюсь, что это-то убеждение и спасло Анрепа и всех его спутников от верной погибели: горцы, как и все дикари, имеют религиозное уважение к сумасшедшим. Они возвратились благополучно, хотя, конечно, без всякого успеха»[98].

Генерал Анреп был романтиком завоевания. Плохо знающий Кавказ и горцев, он исходил из общих схем, которые при всем их благородстве приносили результат, противоположный ожидаемому. Серебряков же понимал, что вражда горцев к завоевателям укоренилась так глубоко, что любой дружественный жест со стороны русских воспринимается как проявление слабости. Адмирал не раз писал об этом.

Другим обстоятельством, его чрезвычайно раздражавшим, были некомпетентные указания «сверху», которые приводили к ненужным жертвам и подрыву боевой репутации корпуса. В ноябре 1841 года Серебряков доносил Меншикову:

«Подробности перехода нашего отряда из Адлера на Сочу вашей светлости вероятно давно уже известны от лейтенанта Веригина. Предсказание мое, что результат может кончиться огромною потерею без существенной пользы, к несчастью, сбылось; предсказание это не было основано на одних догадках, но собственно от тонкого познания всех обстоятельств здешнего края, и это я не скрывал от моего здешнего начальства и, конечно, этим не мог сим угодить.

Потеря до 600 человек убитыми и ранеными, отправление в госпиталь до 3 000, издержки на 600 тыс. рублей могут ли заменить перехода трехдневного 20 верст расстояния от одного укрепления до другого вдоль морского берега, где не существует ни одного жилья, и можно ли повторять подобные пожертвования?

Конечно, и со стороны неприятеля не без потери, но не может сравниться с нашей, потому что горцы всегда ведут перестрелку врассыпную и имели возможность бить наших в густой колонне, идущей у самого берега… Этою экспедициею, сборы которой продолжались несколько месяцев, предварительные угрозы распространились по всем горам, мы лишь только показали ничтожность наших действий, и я опасаюсь, чтобы не могло иметь дурного влияния даже на народы, которых мы считаем давно покорными…»

Подобные катастрофы происходили с удручающей регулярностью, и после одной из них — самой ужасающей — Серебряков напишет свой подробнейший план покорения Кавказа, который публикуется ниже.

Для нас адмирал Серебряков, автор проекта покорения Кавказа, важен именно как классический «кавказец», не знавший, судя по всему, иной жизненной цели, кроме усмирения горских народов и присоединения Кавказа к империи. Но он отнюдь не был ограниченным солдафоном. Человек достаточно образованный, обладавший явными задатками государственного деятеля, Серебряков в сороковые-пятидесятые годы посреди напряженных забот крупного военачальника на театре боевых действий находил время для составления разнообразных проектов, касающихся как частных военных предприятий, так и предметов стратегического масштаба.

В Кавказской войне была одна особенность — Петербург, главным образом в лице государей Александра I и Николая I, — постоянно призывал воюющий генералитет к возможной гуманности. Если большинство генералов смотрело на горцев как на непримиримых врагов, то для императоров они были завтрашними подданными. Это противоречие усугублялось и тем, что в Петербурге очень плохо представляли себе положение на Кавказе. Разумеется, подобная позиция верхов не могла не влиять на поведение генералитета. И представления о допустимости тех или иных методов завоевания колебались довольно существенно. Описанная Филипсоном эскапада Анрепа была осуществлена лишь после того, как главнокомандующий Кавказским корпусом генерал Головин испросил соответствующего разрешения у Николая. И царь согласился. Умудренный многолетним кавказским опытом Филипсон на всю жизнь остался в изумлении: