Закат и падение Римской империи - Эдвард Гиббон Страница 61

Германское целомудрие. Во времена рыцарства или, выражаясь правильнее, во времена романтизма все мужчины были храбры и все женщины были целомудренны, и, несмотря на то что последняя из этих добродетелей приобретается и сохраняется с бóльшим трудом, нежели первая, она приписывалась почти без исключения всем женам древних германцев. Многоженство существовало только между принцами, но и то только ради приобретения новых родственных связей. Разводы воспрещались не столько законами, сколько нравами. Прелюбодеяния наказывались как редкое и неизгладимое преступление; обольститель не мог найти оправдания ни в чьем-либо примере, ни в обычаях[158].

Его вероятные причины. Хотя успехи цивилизации, без сомнения, способствовали смягчению самых лютых человеческих страстей, но они, по-видимому, были менее благоприятны для целомудрия, потому что самый опасный враг этой добродетели — душевная нежность. Утонченность нравов вносит более благопристойности во взаимные отношения между мужчинами и женщинами, но вместе с тем вносит в них и более разврата. Грубые любовные вожделения становятся более опасными, когда они облагораживаются или, вернее, когда они прикрываются сентиментальностью страсти. Изящество в одежде, в движениях, в обхождении придает красоте внешний блеск и, действуя на воображение, воспламеняет чувственные влечения. Вечера, на которых царствует роскошь, танцы, которые продолжаются за полночь, театральные зрелища, в которых нарушаются правила благопристойности, — все это служит соблазном и поощрением для слабостей женской натуры. От таких опасностей необразованные жены варваров были ограждены и своей бедностью, и одиночеством, и тяжелыми условиями домашней жизни. Германские лачуги, открытые со всех сторон для глаз нескромного или ревнивого наблюдателя, были для супружеской верности более надежной охраной, нежели стены, запоры и евнухи персидских гаремов. К этим причинам можно прибавить еще одно соображение более уважительного характера. Германцы обходились со своими женами с уважением и доверием, советовались с ними в самых важных делах и охотно верили, что в их душе таилась сверхъестественная святость и мудрость. Некоторые из этих истолковательниц человеческой судьбы — как, например, Веледа во время войны с батавами — управляли от имени божества самыми гордыми германскими племенами. Остальные представительницы нежного пола хотя и не удостаивались поклонения, подобающего богиням, но пользовались уважением в качестве свободных товарищей воинов, с которыми они, по смыслу брачной церемонии, должны были делить всё — и труды, и опасности, и славу. Во время больших нашествий лагерь варваров был наполнен множеством женщин, сохранявших свое мужество и бесстрашие среди шума оружия и разнообразных сцен разрушения и даже при виде ран своих сыновей и мужей. Отступавшие перед неприятелем германские армии не раз снова бросались в бой и одерживали победу благодаря отчаянным усилиям женщин, гораздо менее боявшихся смерти, чем рабства. Когда битва была безвозвратно проиграна, они собственными руками избавляли и самих себя, и своих детей от унижений перед победителями. Героини этого закала имеют полное право на наше уважение, но они, конечно, не могли ни внушать любви, ни увлекаться этим чувством. Заимствуя от мужчин их суровые добродетели, они неизбежно должны были отказаться от той привлекательной нежности, в которой главным образом и заключается прелесть и слабость женщины. Гордость заставляла германских женщин заглушать в себе всякую нежную эмоцию, несовместимую с чувством чести, а главная честь женского пола всегда заключалась в целомудрии. Чувства и поведение этих гордых матрон можно считать за причину и следствие, а также за доказательство характеристических особенностей всей нации.

Религия. Религиозная система германцев (если можно так назвать грубые верования дикарей) была внушена их нуждами, опасениями и невежеством. Они поклонялись поражавшим их взоры явлениям природы и ее главным действующим силам — солнцу и луне, огню и земле — и вместе с тем разным созданным воображением божествам, будто бы имевшим наблюдение за самыми важными занятиями человеческой жизни. Они были убеждены, что путем некоторых странных видов ворожбы они могут узнать волю высших существ и что человеческие жертвы являются для этих существ самым ценным и самым приятным приношением. У германцев не было других храмов, кроме мрачных и древних рощ, освященных чувством благоговения бесчисленных поколений. Таинственный мрак этих рощ, служивший воображаемым местопребыванием для какой-то невидимой силы, не представлял уму никакого определенного предмета для боязни или для поклонения и тем самым внушал еще более сильный религиозный ужас[159], а грубые и необразованные священнослужители научились на опыте разного рода хитростям, с помощью которых они поддерживали и укрепляли в умах впечатления, столь хорошо соответствовавшие их собственным интересам.

Ее влияние в мирное время… То же самое невежество, которое делает варвара неспособным понимать или признавать пользу налагаемых законами стеснений, лишает его всякой возможности бороться с безрассудными ужасами, которые внушает ему суеверие. Германские священнослужители воспользовались столь благоприятным для них настроением своих соотечественников, для того чтобы присвоить себе даже в светских делах такую власть, какой не осмелились бы пользоваться на деле даже высшие должностные лица, а кичливые воины с покорностью подчинялись взысканиям, которые налагались на них не человеческой волей, а приказаниями, непосредственно исходившими от бога войны. Недостатки гражданского управления нередко восполнялись путем вмешательства духовной власти. Эта последняя постоянно заботилась о поддержании тишины и порядка в народных собраниях, а иногда простирала свое влияние и на более важные дела управления. В тех местностях, которые носят теперь название Мекленбурга и Померании, устраивались по временам торжественные процессии. Неизвестный символ земли, покрытый густым покрывалом, ставили на колесницу, запряженную коровами, и вывозили из его постоянной резиденции на острове Рюген; перевозимая таким образом богиня посещала некоторые соседние племена, состоявшие из ее поклонников. Во время этого странствования воинственный пыл стихал, ссоры прекращались, оружие откладывалось в сторону и неугомонные германцы наслаждались благодеяниями мира и согласия. Божий мир, который так часто и так бесполезно был провозглашаем духовенством в одиннадцатом столетии, был, очевидно, подражанием этому древнему обыкновению.

…и во время войны. Но влияние религии скорее разжигало, чем обуздывало буйные страсти германцев. Ее служители из личных интересов и фанатизма нередко поощряли верующих на самые смелые и самые безрассудные предприятия, обещая им покровительство небес и верный успех. Священные знамена, долго хранившиеся в заповедных рощах как предметы суеверного поклонения, были выставляемы впереди сражающихся[160], а неприятельскую армию предавали со страшными проклятиями в жертву богам войны и грома.

В глазах солдат (а все германцы были солдатами) трусость была самым