Владимир Прибытков - Тверской гость Страница 62

Бегма не долго оставалась в доме родителей. Ее взял в жены брамин Рам Прашад.

Это окружило семью Ситы еще большим почетом и уважением.

Затем, правда, их постигла беда. После летней жары, едва перепали дожди, в самое гибельное для скотины время, у них пал бык.

Отцу Ситы, Ону, пришлось взять в долг у богача Пателя. Засуха помешала вернуть долг вовремя, а Рам Прашад и Бегма не думали помочь семье. Рам Прашад сердился на Ону, так как тот не захотел перед этим продать Ситу скупщику девушек, приезжавшему от раджи.

Долг рос очень быстро. Патель грозил разорить Ону и обещал смилостивиться только в том случае, если получит Ситу в жены.

Патель был стар, голова его походила на уродливую тыкву, глаза слезились, но он был почтенный человек, член панчаята,* от него зависела жизнь семьи, и Ону дал согласие...

______________ * Панчаят - "совет пяти", совет старейшин в индусской общине.

Рад Прашад совершил обряд манги - обручения, принес жертвы Браме и Лакшми. Патель простил Ону долг и подарил Сите ножные браслеты с серебряными колокольчиками.

В этом году должны были состояться свадьба и гауна - переход невесты в дом жениха.

Сита много плакала и молилась богам, чтоб они спасли ее. Бегма ругала Ситу. Может быть, она была права... Ведь теперь Сита спасена, но какой ценой?!

У них в деревне и раньше слышали про войну. Но воюют воины, султаны, раджи, а не народ. Никто не ждал беды. Мусульмане напали внезапно. Они забрали весь рис, все овощи, всю скотину, убивали мужчин, позорили женщин.

С Бегмой случилось что-то ужасное, Сита даже не знает что.

Саму Ситу кинули на седло, а когда мать бросилась за дочкой, ей проткнули грудь пикой. Отцу разбили голову. Когда Ситу увозили, он лежал в луже крови.

Ситу и других девушек долго везли и гнали по нехоженым тропам, пока они не очутились все в лагере мусульман, под городом Кельной.

То одну, то другую девушку воины волокли по вечерам в свои шатры, глумились над ними.

В толпе пленниц всегда стояли рыдания. Несколько девушек покончили с собой, не убоявшись грозной мести, ждущей самоубийцу. Сита решила поступить, как они. Лучше предстать перед взором грозного Ямы, чем терпеть такой позор.

Но тут начались бои. Мусульмане несколько раз штурмовали Кельну и, наконец, взяли город. Город спалили. Пленных прибавилось. Войска тронулись дальше, а Ситу и часть других девушек погнали с отрядом вестников в Бидар.

Этот рассказ потряс Никитина. Ему хотелось как-то помочь Сите, заставить ее забыть горе. Но заботы Афанасия оказывались подчас неуклюжими и лишь растравляли душу юной индуски.

Так получилось с ожерельем, купленным Афанасием в подарок девушке. Ожерелье это - из позолоченной бронзы - понравилось Никитину тонким рисунком листьев, сплетенных мастером в длинную гирлянду.

Никитин думал, что Сита обрадуется подарку: ведь индийские женщины так любили украшения, но она словно онемела. Розовые губы беспомощно задрожали, глаза наполнились влагой... Кто же знал, что у ее матери было похожее ожерелье?!

С досады он швырнул неудачный подарок на землю, но девушка со стоном бросилась за ним, подняла, а потом, побледнев, решительно надела на шею.

Он часто заставал Ситу в слезах. Подружившаяся с ней Джанки сказала: девушка мучается, считая себя виновницей гибели близких.

- Убеди ее в том, что она не виновна! - просил Афанасий.

Джанки опустила подведенные глаза и ничего не ответила.

Рангу оказался покладистей жены, хотя признался Афанасию, что не может оправдать Ситы: незачем ей было молиться об избавлении от жениха. Она шла против воли родителей, против воли богов, вот и наказана...

- Ее мучили, она же и виновата? - зло усмехнулся Афанасий. - Чудно вы рассуждаете... Ну хорошо. Не оправдывай ее. Но скажи ей от меня - она не виновата.

- Твои слова я передать могу.

Выслушав Рангу, Сита еле смогла прошептать: "Он добр..." - и снова заплакала

Это становилось мучительным. В доме словно покойник появился. И тем горше Афанасию было отчаяние Ситы, что он с каждым днем убеждался: эта девушка дорога ему.

Сначала он пытался скрыть от себя истину, твердил себе, что в нем говорят жалость к ней и простое любопытство. Но он лгал себе.

Подумать о возвращении Ситы в ее деревню, о ее старом женихе - значило на целый день лишить себя покоя.

По ночам он прислушивался к ее дыханию в соседней комнате. Голова пылала. Губы пересыхали. Страшным усилием воли он заставлял себя не думать о том, как близка она...

"Невозможно! - повторял он. - Невозможно. У нее другая вера, другая жизнь. Я не дам ей счастья. А горя она видела довольно..."

Тогда приходила безумная мысль: увезти Ситу с собой, научить христианству, взять в жены.

В Твери он бы за нее постоял. Да нужен ли он ей? И вынесет ли она разлуку с родиной, тяжкие дороги до Руси, привыкнет ли к чужой земле?

Сомнения одолевали его. Он пристально следил за девушкой, стараясь рассеять их, но лишь больше запутывался в противоречивых чувствах и мыслях.

Сита через Джанки попросила разрешения устроить в доме алтарь, достала фигурку Шивы, поставила в алтаре, завела обычай мыть Афанасию ноги.

Это вызывало раздражение Хасана. Между ним и девушкой росла вражда, хотя дело не шло пока дальше холодного молчания и пренебрежительных взглядов.

Как-то на улице старик нищий из касты мусорщиков не отошел вовремя с дороги, засмотревшись на Афанасия.

Гневный окрик Ситы поразил Никитина. Девушка трепетала от негодования и обиды. Мусорщик быстро исчез.

Никитин попытался говорить с Ситой. У него самого неприкасаемые вызывали сострадание. Ему пришлось уже видеть, как дети этих несчастных роются в коровьем помете, отыскивая непереваренные зерна, чтобы съесть их. Но Сита ничего не хотела знать.

- В моей деревне сжигали хижину, которой касалась хотя бы тень неприкасаемых! - твердо сказала она. Спорить с ней было бесполезно. Это значило лишний раз опечалить девушку.

"Нет! Чужая! - решал Афанасий. - Чужая!"

И вдруг ловил ее боязливый, словно ждущий чего-то взгляд, и все решения сразу казались поспешными... А время шло. Внезапно в Сите что-то переменилось. Раньше боявшаяся людей, проводившая дни в уединении за вышиванием, она теперь часто бросала работу, убегала в садик, принималась дразнить попугаев; приходя к Карне, спешила к малышу Джанки, возилась и визжала с ним, весело пела песни.

Эти вспышки сменялись еще более глубоким отчаянием. Афанасий совсем потерял голову. Однажды он не выдержал, выдал себя.

Как-то Сита ушла одна, чтобы помочь жене камнереза в домашних делах. Приближался вечер. Афанасий заметил, что воздух стремительно голубеет. Он вышел в сад. Хасан возился с цветами. Никитин помог ему полить розы, все время прислушиваясь к затихающей улочке. Потом бросил лейку, стал бесцельно бродить меж пальм. Сумерки сгущались. В темнеющем небе плыл над минаретом месяц. Зажигались крупные, яркие звезды... Афанасий нашел большой семизвездный ковш Лося. Он стоял низко, переливаясь загадочно и тепло, не по-русски.

Никитин долго смотрел на него. Тоска по родине властно заговорила в душе. Он с неожиданной остротой понял, как одинок. Прошло больше половины жизни, а была ли в ней радость? Прочная, долгая? А теперь, на чужбине, кому он нужен? Сите? Ночь уже наступила - темная, тропическая, чужая... Его охватило беспокойство о Сите.

- Хасан! - хрипло позвал он. - Идем со мной! Скорее! - Он нацепил кинжал. За оградой послышались шаги.

Сита вернулась, провожаемая камнерезом. Она, смеясь, впорхнула в покой. Никитин молча, неуверенно шагнул к ней. Сердце его стучало бешено.

А губы, как деревянные, выговорили только:

- Уже ночь... Можно ли?..

Она бросилась к нему, опустилась на колени, прижалась нежной щекой к дрогнувшей руке и так застыла.

С этого дня Афанасий узнал, сколько счастья может принести любимая. Свою жизнь он полагал уже наполовину прожитой, но молодость словно вернулась к нему, неуемная и расточительная.

Его тревожили вспышки молчаливого отчаяния, которые иногда овладевали Ситой. Она умоляла ни с кем не говорить о ней, в присутствии Карны и Нирмала держалась с Афанасием как с чужим. Это было непонятно, но он старался об этом не думать, тем более, что уставал от своих торговых дел, занимавших много времени.

Вскоре Сита стала просить взять се в священный город Шри-Парвати.

И по тому, как она просила об этом, Никитин догадывался, что это очень важно и для него. Он обещал взять ее. Сита снова притихла. Бурные вспышки оборвались. Зато в глазах любимой он открыл новый, непонятный блеск, еще больше волновавший его.

И, возвращаясь от хазиначи, он не думал ни о чем, кроме любви.

...Когда за Афанасием захлопнулась калитка, хазиначи Мухаммед обмяк и еле дотащился до тахты. Выслал рабов вон. Сидел с приоткрытым, как у заснувшей рыбы, ртом. Сердце заходилось. Пробивала испарина.

Надо же было всему так сойтись. Похороненные призраки воскресли, тянули к нему мстительные руки. Этот русский... Он плевал в лицо хазиначи, а Мухаммед должен был улыбаться. Молчать и улыбаться. Да. Он испугался. Он был потрясен и испуган, словно уже все знали правду о его жизни и должна была прийти расплата... Карна! Он знал и молчал... Молчал, но знал!..