Томас Карлейль - Французская революция, Гильотина Страница 62

Что касается Робеспьера, то он пробирается вечером в свою якобинскую палату лордов, распространяется там вместо соответствующего решения о своих горестях, о своих необыкновенных добродетелях и неподкупности, о своей отвергнутой зловещей речи, потом читает ее вновь и объявляет, что он готов умереть ради предостережения. "Ты не должен умереть!" - кричит якобинство своими тысячами голосов. "Робеспьер, я выпью яд вместе с тобой!" - кричит художник Давид. "Je boirai la cique avec toi" - вещь несущественная, исполнять которую нет необходимости, но которая может быть произнесена в пылу мгновения.

Итак, якобинский резонатор действует! Гром рукоплесканий покрывает отвергнутую Конвентом речь, на всех якобинских лицах глаза горят огнем ярости: восстание - священный долг; Конвент должен быть очищен! С помощью всевластного народа, предводимого Анрио и муниципалитетом, мы устроим новое 2 июня. К твоим шатрам, Израиль! Вот в каком тоне поет якобинство в полном смятении восстания. Вон Тальена и всю оппозицию! Колло д'Эрбуа, хотя член Верховного комитета спасения, еще недавно едва не расстрелянный, осыпан бранью, толчками и рад, что успевает ускользнуть живой. Когда он вошел, весь растрепанный, в зал комитета, находившийся там в числе других мрачный Сен-Жюст спросил вкрадчивым голосом: "Что происходит у якобинцев?" ""Что происходит?" - повторяет Колло в нешуточном настроении Камбиса. - Бунт происходит, вот что! Бунт и всякие ужасы! Вам нужны наши жизни - вы не получите их!" Сен-Жюст бормочет что-то, запинаясь, при такой камбизовской речи и берет свою шляпу, чтобы удалиться. Доклад, о котором он говорил в комитете, доклад о республиканских делах вообще, который должен быть прочитан на другой день в Конвенте, он не может показать им в эту минуту: он оставил его у друга; он достанет его и пришлет, как только вернется домой. Но, придя домой, он посылает не доклад, а извещение, что он не пришлет его и что комитет услышит его завтра с трибуны.

Итак, пусть каждый, согласно известному благому совету, "молится богу и держит свой порох сухим!" Завтра Париж увидит нечто. Проворные разведчики носятся незаметные или невидимые всю ночь из одного комитета в другой, от собрания к собранию, от Якобинского клуба в Ратушу. Может ли сон смежить веки Тальену, Фрерону, Колло? Могущественный Анрио, мэр Флерио, судья Коффингаль, прокурор Пайан, Робеспьер и все якобинцы держатся наготове.

Глава седьмая. ПАДЕНИЕ

На другое утро, 9-го термидора, "около девяти часов", глаза Тальена блестят: он видит, что Конвент собрался. Париж полон слухов, но по крайней мере мы собрались здесь, в законном Конвенте; мы не были схвачены ни группами, ни поодиночке; не были остановлены в дверях очищающей метлой. "Allons, храбрые депутаты Равнины, недавние болотные лягушки!" - кричит Тальен, входя и пожимая руки. С трибуны слышится звучный голос Сен-Жюста; игра началась.

Сен-Жюст действительно читает свой доклад; зеленая месть в образе Робеспьера подстерегает вблизи. Посмотрите, однако: едва успел Сен-Жюст прочесть несколько фраз, как начинаются перерывы, идущие crescendo. Вскакивает Тальен, вторично поднимается со словами: "Граждане, вчера вечером, у якобинцев, я дрожал за Республику. Я сказал себе, что если Конвент не решится низложить тирана, то сделаю это я и с помощью вот этой вещи, если понадобится!" Он обнажает сверкающий кинжал и потрясает им: сталь Брута, вот как это называется. Тут все вскакивают, потрясают кулаками, кричат: "Тирания! Диктатура! Триумвират!" И члены Комитета общественного спасения обвиняют, все обвиняют, кричат или горячо аплодируют. Сен-Жюст стоит неподвижно с бледным лицом; Кутон произносит: "Триумвират?", бросив взгляд на свои парализованные ноги. Робеспьер пытается говорить, но председатель Тюрио звонит в колокольчик, мешая ему, и весь зал шумит, как чертог Эола. Робеспьер поднимается на трибуну, но должен сойти; он уходит и возвращается, его душат ярость, ужас, отчаяние... Теперь в порядке дня мятеж!19

О председатель Тюрио, ты, который был избирателем Тюрио; из бойниц Бастилии ты видел Сент-Антуан, поднимающийся, подобно приливу океана, видел с тех пор и многое другое; видел ли ты когда-либо что-нибудь подобное этому заседанию? Звон колокольчика, чтобы помешать Робеспьеру говорить, едва слышен среди этого шума Бедлама; люди неистовствуют, борясь за свою жизнь. "Председатель убийц, - кричит Робеспьер, - я требую от тебя слова в последний раз!" Оно не может быть дано. "К вам, добродетельные люди Равнины, - снова кричит он, улучив минуту тишины, - к вам взываю я!" Добродетельные люди Равнины сидят безмолвно, как скалы. А колокольчик Тюрио продолжает звонить, и зал гудит, как чертог Эола. Покрытые пеной губы Робеспьера посинели; сухой язык его прилипает к небу. "Кровь Дантона душит его!" кричат в зале. "Обвинение! Декретируйте обвинение!" Тюрио быстро ставит этот вопрос. Обвинение проходит; неподкупный Максимилиан обвинен.

"Я прошу позволения разделить участь моего брата; я всегда старался быть таким, как он!" - кричит Огюстен Робеспьер-младший. И он также обвинен. И Кутон, и Сен-Жюст, и Леба; все они обвинены и уведены, но не без труда: приставы повиновались почти с трепетом. Триумвират и компания отправлены в помещение Комитета общественного спасения; языки их прилипли к гортани. Теперь остается только созвать муниципалитет, уволить и арестовать командира Анрио и, выполнив все формальности, передать Тенвилю новые жертвы. Полдень. Чертог Эола освободился и звучит теперь победоносно, гармонично, как непреодолимый вихрь.

Значит, дело кончено? Так думают, но это неверно. Увы, кончился только первый акт; следуют еще три или четыре акта, а затем неведомый еще финал. Огромный город полон смятения, ведь в нем 700 тысяч человеческих голов, из которых ни одна не знает, что делает ее сосед, ни даже того, что сама она делает. Посмотрите, например, около трех часов пополудни на командира Анрио, как вместо того, чтобы быть смененным и арестованным, он галопирует по набережным в сопровождении муниципальных жандармов и "давит нескольких человек". В Ратуше совещается Совет города, открыто возмутившийся; городские заставы велено запереть; тюремщикам приказано не принимать в этот день ни одного обвиняемого, и Анрио скачет в Тюильри, чтобы освободить Робеспьера. На набережной Феррайери один молодой гражданин, прогуливающийся со своей женой, говорит громко: "Жандармы, этот человек не командир ваш более: он находится под арестом". Ударами шашек плашмя20 жандармы сбивают молодого гражданина с ног.

Самих представителей (как, например, Мерлена из Тионвиля), которые обращаются к Анрио, он приказывает отвести на гауптвахту. Он мчится по направлению к Тюильри, в помещение комитета, "чтобы поговорить с Робеспьером". Приставы и тюильрийские жандармы, обнажив сабли, с трудом задерживают его и успевают убедить его жандармов не сражаться. Наконец Робеспьера и компанию усаживают в наемные экипажи и отправляют под конвоем в Люксембургскую и другие тюрьмы. Значит, теперь конец! Нельзя ли утомленному Конвенту отсрочить заседание, чтобы отдохнуть и подкрепиться теперь, "в пять часов"?

Утомленный Конвент так и делает - и раскаивается в этом. Конец еще не наступил. Это только конец второго акта. Услышьте: пока усталые депутаты закусывают в этот летний вечер, на всех колокольнях раздается звон набата, к которому примешивается барабанный бой. Судья Коффингаль скачет с новым отрядом жандармов в Тюильри освобождать Анрио - и освобождает его! Могущественный Анрио вскакивает на лошадь, держит речь к тюильрийским жандармам, убеждает их и увлекает за собою к Ратуше.

Увы, Робеспьер не в тюрьме: тюремщик не посмел, под страхом смерти, нарушить приказ не принимать ни одного узника, и наемные кареты Робеспьера среди этой беспорядочной суеты и раздора нерешительных жандармов благополучно прибывают в Ратушу! Там сидят Робеспьер и компания, окруженные муниципалами и якобинцами, пользующимися священным правом восстания; они редактируют прокламации, велят звонить в набат и сносятся с секциями и с "Обществом - Мать". Разве это не эффектный третий акт настоящей греческой драмы? Предсказать развязку труднее, чем когда-либо.

Конвент опять поспешно собирается при надвигающейся зловещей ночи. Председатель Колло - так как его очередь председательствовать - входит большими шагами, с бледным лицом; надев шляпу, он говорит торжественным тоном: "Граждане, вооруженные негодяи осадили помещение комитета и завладели им. Для нас настал час умереть на своем посту!" "Да, - отвечают все. - Мы клянемся в этом!" Теперь это не хвастливая фраза, а грустный неизбежный факт: мы должны действовать на своем посту или умереть. Поэтому они тотчас объявляют Робеспьера, Анрио и муниципалитет мятежниками, лишенными покровительства закона, поставленными hors la loi (вне закона). Больше того, Баррас назначается командующим всеми вооруженными силами, какие найдутся; посылаем депутатов во все секции и кварталы проповедовать и набирать войска; умрем по крайней мере в своих доспехах.