Барбара Такман - Августовские пушки Страница 62

Все тот же Клаузевиц указывал, что союзная армия, действующая независимо, нежелательна, но если присутствия ее нельзя избежать, то важно, по меньшей мере, чтобы ее командующий «был бы не максимально осмотрительным и осторожным, а максимально предприимчивым». В течение следующих трех недель, наиболее напряженных в войне, подчеркнутая мысль Клаузевица стала особенно ясной.

На следующий день, 16 августа, сэр Джон посетил генеральный штаб в Витри, и Жоффр обнаружил, что он «твердо придерживается своих идей» и «стремится не скомпрометировать свою армию». На Джона Френча этот визит не произвел особого впечатления, возможно, из-за привычной чувствительности, присущей английским офицерам, к социальному происхождению. Борьба за «республиканизацию» французской армии привела к увеличению, с английской точки зрения, «неджентльменов». Несколько месяцев спустя Френч писал Китченеру, что «они низкого происхождения, и всегда приходится помнить, из какого класса вышло большинство их генералов». Французский главнокомандующий не представлял исключения — он был сыном торговца.

Воспользовавшись встречей, Жоффр вежливо, но настойчиво выразил свое желание, чтобы британские экспедиционные силы вступили в действие на Самбре вместе с Ланрезаком 21 августа. В противоположность тому, что он ответил Пуанкаре, Френч обещал сделать все возможное, чтобы успеть к этому сроку. Он попросил также, поскольку ему приходилось удерживать обнаженный фланг французской линии, чтобы Жоффр передал «непосредственно под мое командование» кавалерию Сорде и две резервные дивизии. Жоффр, конечно, отказался.

Донося о своем визите Китченеру, сэр Джон Френч сообщал, что на него «большое впечатление» произвели генерал Бертло и его штаб, которые были «целеустремленными, спокойными и уверенными» и продемонстрировали «полное отсутствие суеты и паники». Своего мнения о Жоффре он не излагал, ограничившись замечанием о том, что, по-видимому, француз сознавал важность «выжидательной позиции», это было ошибочным суждением, говорящим само за себя.

Следующий визит был утром 17 августа к Ланрезаку. Напряженность, которая царила в штабе 5-й армии, прорвалась наружу — начальник штаба Эли д'Уассель, обращаясь к Уге, когда тот приехал вместе с так долго и безуспешно разыскиваемыми англичанами, воскликнул: «Ну наконец-то вы объявились. Я бы не сказал, что слишком скоро. Если нас разобьют, то этим мы будем обязаны вам».

Генерал Ланрезак появился на ступеньках, выйдя из дома, чтобы приветствовать прибывших. Их появление все же не рассеяло его подозрений в том, что они могут оказаться генералами без дивизий. Все сказанное в последующие полчаса не очень-то разубедило его в обратном. Не зная толком языка друг друга, два генерала уединились, чтобы посовещаться без переводчиков. Акт довольно сомнительного значения, и объяснение лейтенанта Спирса, что они это сделали по соображениям секретности, вряд ли было достаточным. Вскоре оба генерала присоединились к членам своих штабов, многие из которых прекрасно владели обоими языками, и перешли в помещение оперативного отдела. Сэр Джон Френч уставился на карту, указал на какое-то место на Маасе и попытался спросить по-французски, полагает ли генерал Ланрезак, что немцы форсируют реку в месте, которое носило непроизносимое для англичан название Уи. Поскольку мост у Уи был единственным между Льежем и Намюром, а войска фон Бюлова как раз в этот момент двигались по нему на противоположный берег, то вопрос Френча был уместным только как риторический. Он запнулся на первой фразе, не зная, как сказать «пересечь реку». Ему помог Вильсон, подсказав по-французски, но, когда Френч дошел до слова «Уи», он снова запнулся.

«Что он говорит? Что он говорит?» — торопил Ланрезак. Ему объяснили, что английский главнокомандующий хочет знать, не думает ли он, что немцы перейдут реку у Уи.

«Скажите маршалу, — ответил Ланрезак, — я думаю, что немцы пришли к Маасу ловить рыбу». Тон, к которому он прибегал обычно, отвечая на глупый вопрос во время своих знаменитых лекций, вряд ли годился для беседы с фельдмаршалом дружественной армии.

— Что он говорит? — забеспокоился Френч, уловивший интонацию, но больше ничего не понявший.

— Он говорит, что немцы собираются перейти на другую сторону реки, сэр, — без запинки «перевел» Вильсон.

Итак, взаимопонимания не получилось с самого начала. Наряды на постой и линии связи, являвшиеся всегда причиной трений между соседствующими армиями, вызвали первые недоразумения. Затем последовали более серьезные, касающиеся использования кавалерии, причем каждый командующий хотел, чтобы стратегическую разведку проводил другой.

Усталый и наполовину расковавшийся корпус Сорде, который Жоффр придал Ланрезаку, только что был снова пущен в ход, на этот раз чтобы установить контакт с бельгийцами к северу от Самбры в надежде уговорить их не отступать к Антверпену. Ланрезак, как и англичане, крайне нуждался в информации о расположении частей противника и направлении их движения.

Он хотел использовать свежую кавалерийскую дивизию англичан. Френч не соглашался. Придя во Францию только с четырьмя дивизиями вместо шести, он хотел придержать кавалерию в качестве резерва. Ланрезак не так понял его, предположив, что Френч хочет использовать кавалеристов как пехоту, смертельно обидев лихого кавалериста, героя конного прорыва под Кимберли.

Наиболее серьезным из всех разногласий был спор относительно даты, когда британские экспедиционные силы будут готовы вступить в боевые действия. Хотя накануне он сказал Жоффру, что будет готов к 21-му, сэр Джон теперь передумал. Сделал это он либо в пику за обиду, нанесенную Ланрезаком, либо по причине нервозной неопределенности. Теперь он назначил 24-е число, которое назвал Пуанкаре. Для Ланрезака это было уж чересчур, «Полагает ли английский генерал, что противник будет ждать его?» — мысленно недоумевал он. Очевидно, как он и знал с самого начала, на англичан нельзя было положиться. Разошлись они с «красными лицами».

Ланрезак информировал Жоффра, что англичане не будут готовы «по крайней мере до 24-го». Их кавалерия будет использована как конная пехота, и на нее «нельзя рассчитывать ни для каких других целей». Он поставил вопрос о путанице с дорогами между французами и англичанами «на случай отступления». Эта фраза была громом среди ясного неба в главном штабе. Ланрезак — «настоящий лев» наступления — уже готовился отступать.

Сэр Джон Френч также был поражен, прибыв в свой штаб, который временно размещался в Ле-Като, узнав, что командующий II корпусом, его старый товарищ генерал Грирсон, неожиданно скончался в поезде вблизи Амьена. Просьба Френча, чтобы Китченер прислал взамен Грирсона определенного, нужного Френчу генерала — «пожалуйста, сделайте, как я прошу», — была отклонена. Китченер прислал генерала сэра Горация Смит-Дориэна, с которым Френч никогда не ладил, так как оба были чрезмерно самоуверенными. Как Хейг, Смит-Дориэн не питал особого уважения к главнокомандующему и стремился действовать по собственной инициативе. Обида на Китченера вылилась в антипатию к Смит-Дориэну и нашла свое отражение в слабой и запутанной книге, которую Френч назвал «1914», признанной известным рецензентом «одной из самых скверных когда-либо написанных книг».

В штабе бельгийской армии в Лувэне 17 августа, в тот день, когда Френч встречался с Ланрезаком, а Руппрехт требовал разрешения на контратаку, премьер-министр де Броквиль и король Альберт обсуждали вопрос о переводе правительства из Брюсселя в Антверпен.

Части армии фон Клюка, превосходящие бельгийскую в четыре или пять раз, штурмовали бельгийскую оборону в 24 километрах у реки Жет, 8000 солдат фон Бюлова форсировали Уи в 50 километрах и двигались на Намюр. Если пал Льеж, то что может сделать Намюр? Период накапливания сил миновал, основное германское наступление начало развертываться, а армии гарантов Бельгии еще не прибыли. «Мы — одни», — сказал король де Броквилю. Немцы, предполагал он, пройдут через Центральную Бельгию и займут Брюссель, хотя «конечный итог событий еще не определен». Правда, в этот день французскую кавалерию ожидали у Намюра. Жоффр, информируя короля Альберта о рейде кавалерии, заверил его, что по самым точным оценкам главного штаба германские части к западу от Мааса были не чем иным, как просто «заслоном». Он обещал, что вскоре прибудут французские дивизии, которые будут взаимодействовать с бельгийцами в их отпоре врагу. Король Альберт был уверен, что германские войска у Жета и Уи не были «заслоном». Печальное решение о переводе правительства из столицы было принято. 18 августа король приказал армии отступить от Жета к укрепленной позиции у Антверпена и перевести штаб из Лувэна на 24 километра, в Малин.

Этот приказ вызвал «невероятные опасения» среди наступательной школы бельгийского генерального штаба и особенно у полковника Адельберта, личного представителя президента Пуанкаре. Энергичный и прекрасно подготовленный для наступательной войны, Адельберт «менее всего» был пригоден для дипломатических поручений, как признавал французский посланник в Бельгии.