Люсьен Мюссе - Варварские нашествия на Европу: германский натиск Страница 62

Следует тотчас же отметить: а) что ничтожность римских следов присуща и другим районам Запада, которые никто не подозревает в том, что они ускользнули от латинизации; б) что мы не в состоянии уточнить, как далеко зашла латинизация сельской местности в остальной Галлии при Поздней Римской империи; вероятно, галльский язык просуществовал до начала V в., как на Западе, так и у жителей Трира. Вплоть до этого момента в участи Бретани нет ничего необычного,

Если не погружаться в филологические тонкости, известно, что лингвисты делят кельтские языки на континентальную группу (галльский) и островную, распадающуюся на две подгруппы, бриттскую (уэльский, корнский, бретонский) и гэльскую (ирландский, гэльский Шотландии). Наше знание островных языков зиждется на богатом и надежном материале; что же касается галльского, то здесь все зависит лишь от нескольких личных имен и лаконичных и туманных надписей. Мы рассматриваем галльский язык как нечто единое лишь гипотетически; на самом же деле нам практически ничего неизвестно ни о галльском Северо-Запада, ни о галльском Северо-Востока (Цезарь удостоверяет существование у бельгов лингвистических особенностей, мы же не в силах их выявить). Все это должно побуждать к чрезвычайной осторожности, идет ли речь об отрицании или подтверждении возможности галльских пережитков.

Энергичное возвращение в Арморику начиная с V в. кельтского языка, как всегда казалось некоторым историкам, предполагало существование галльского субстрата, реанимированного за счет иммиграции из Великобритании (которую никто и не думает отрицать). До последнего времени эта точка зрения единодушно отвергалась как запятнанная романтической фантазией. Но вот энергичная реакция, вдохновленная каноником Фальк" уном[408], попыталась ее реабилитировать исходя из лингвистических и особенно фонетических соображений. Если это верно, то столь необычная акцентуация Ваннете могла бы представлять собой галльский пережиток по отношению к акцентуации бриттского происхождения в других бретонских диалектах. Древнейшие бретонские документы оказались бы поддельными и обманчивыми, поскольку все они исходили от духовенства, а церковное руководство определенно состояло из островных иммигрантов: они объединили бретонские диалекты в один язык, упорядоченный по корнскому или уэльскому образцу. В современном состоянии этого спора история может вынести только один вердикт: не родится. Но в любом случае хорошо, что бретонская проблема рассматривается в новой плоскости.

Возможно, свет прольют продолжающиеся изыскания Ж.-Л. Флерио, который буквально изучил под микроскопом всю совокупность римских пережитков и анклавов в нижнебретонской среде[409]. Кажется, он выявил несколько фактов, благоприятствующих то тезису Лота, то Фальк" уна. Похоже, что в Верхней Бретани (где, как думал Лот, кельтские элементы являются позднейшим напластованием, а не наличествующим субстратом, как предполагал Фальк" ун) и в некоторых местах Нижней Бретани, особенно вокруг городов и на значительной части побережья Ванетеза и Леона, в средние века бытовал живой романский диалект. Отсутствие римских пережитков почти повсеместно внутри страны (где с точки зрения логики должен был находиться оплот локальной обороны от завоевателей, пришедших с моря) объясняется выживанием галльского наречия. История многого ожидает от этой схватки лингвистов.

ОБЩЕЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Для историка изучение проблем, связанных с варварскими нашествиями, во многих отношениях является долгим уроком скромности. Ни один коллективный феномен не оказывает такого сопротивления изучению его исходных причин. В самых известных случаях сходятся прецеденты, благоприятные обстоятельства, случайные приобретения, но ничто из этого не объясняет варварских нашествий цепью очевидных и необходимых причин. Если перенести проблему на окраины известного мира, на Север или Дальний Восток, как это модно делать вот уже у поколения историков, это обогащает наш бедный арсенал объяснений только новыми возможностями совершить ошибку. Но хотя слишком часто приходится отказаться от постижения причин, их понимание становится только более необходимым. Феномен переселения до сих пор рассматривался только в его внешнем и жестоком аспекте, с точки зрения военных действий и создания империй. Девятнадцатый век очень быстро осознал необходимость расширить область изучения за счет постоянного обращения к истории институтов, а после — к лингвистике; на двадцатое столетие пришелся расцвет топонимии, антропонимики и археологии в самых разных ее формах. Таким образом, поле нашего зрения раздвинулось. Каждое приобретение обязывает пересмотреть смежные области знания. История нашествий, наверное, более, чем какая-либо другая, выглядит, в последней части этой книги, как полотно Пенелопы. Уверенность в том, что предстоящие ревизии будут еще более масштабными, чем предыдущие, не раз заставляла нас откладывать вынесение суждения, не из скептицизма, а из веры в будущее исторической работы: преждевременный догматизм — один из тягчайших грехов против Клио! Проясненная и обогащенная таким образом история нашествий первого тысячелетия христианской эры чрезвычайно поучительна. Она свидетельствует о том, что Европа никогда не переставала использовать для новаторских сочетаний все то, что ей предлагалось, даже принудительно. Эта способность впитывать, видоизменяя, извлекать из развалин зерно обновления, красной нитью проходит через все наше повествование. Это отличительная черта цивилизации по сравнению с первобытной культурой, носителями которой, вопреки некоторой видимости, «варвары» раннего средневековья не являются.

Библиография

МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ И ДОКУМЕНТЫ

Пояснения к библиографии

История нашествий лежит на стыке двух областей изучения — истории классической античности и истории средневековья. Поэтому специалист по нашествиям использует всю совокупность их источников: как и историк античности, он широко привлекает данные эпиграфики, нумизматики, монументальной археологии, керамографии и пр. Но материала, относящегося к его дисциплине, на пути встречается все меньше и меньше: так, по истечении VII в. эпиграфика уже не может ему по-настоящему помочь. Подобно медиевисту, он желал бы воспользоваться архивными документами, но до IX столетия они крайне редки — только Равеннский папирус да несколько грамотнеровинских королей. В общем, все эти дисциплины не только не балуют бьющим через край богатством, но не в силах даже закрыть зияющего провала.

В результате приходится прибегать к более рискованным отраслям знания, например: к лингвистике, топонимии, антропонимике. Как бы мало ни был знаком с ними обычный историк, здесь не может быть и речи о том, чтобы описывать присущие им методы. Удовольствуемся тем, что обозначим границы. К истории цивилизаций их принципы неприменимы, и данные, которые можно из них извлечь, лишь очень редко заполняют пробелы политической истории.

Огромным недостатком изучаемой эпохи является отсутствие связной историографической канвы. Некоторым народам посчастливилось с великими летописцами: франкам — с Григорием Турским, англам — с Бедой Достопочтенным, лангобардам — с Павлом Диаконом. Но это лишь островки в бескрайнем океане. Большинство фактов можно установить только с помощью документов посредственного качества. Самые немногословные хроники, самые бессодержательные жития святых — уже редкая удача! Целые пласты истории завоеваний, причем важнейшие, вроде первого этапа англосаксонских миграций, не освещаются ни одним письменным источником.

Наша библиография страдает фундаментальными пробелами. Для установления даже самого мизерного факта требуется столько труда, что в результате она нередко рассыпается пылью узкоспециальных статеек. Часто историк, раскапывая частности, упускает из виду ненадежность собственных методов и шаткость масштабных построений, которые его исследования призваны подкрепить. И вот, в награду за эту муравьиную работу на протяжении поколений мы с удивлением осознаем, что зачастую извечные истины, благоговейно принятые от пращуров, оказываются с червоточинкой. Вопрос о передвижении франков-рипуариев обсуждался десятилетиями, пока не выяснилось… что в эпоху завоеваний рипуариев не существовало! Другие серьезные открытия связаны с варварским правом: не слишком ли много мы рассуждали о персональном праве, не уверившись, что оно было персональным всегда? Топонимистам еще поколение назад пришлось проглотить такие же горькие пилюли. Мелкие детали изучены лучше, чем очертания целого.

История нашествий находится на стадии скорее изучения, чем синтеза. Она пробудет на том же месте еще долгое время, потому что обобщения требуют все больших и больших познаний, которые редко сходятся вместе. Никто не имеет права рисковать, будучи только историком, незнакомым с лингвистикой, археологией и юриспруденцией. Подобное сочетание можно, в порядке исключения, обнаружить лишь в нескольких книгах. Однако слишком много исследователей кризиса V в. были лишь историками и не извлекли из археологии всех тех уроков, которые она в состоянии дать.