Александр Тюрин - Война и мир Ивана Грозного Страница 63

В 1553 отказавшееся от присяги наследнику Димитрию князья Никита и Семен Ростовские вели переговоры с литовским послом Станиславом Довойной (которому они сообщали, что царю не удержать казанские земли) и пытались добиться военной поддержки со стороны Литвы. А в 1554 князь Н. Ростовский отправился в Литву, очевидно, чтобы подтолкнуть литовцев к решительным действиям, однако был перехвачен по пути (и затем прощен вместе с братом). Боярство, отчаянно боровшееся за сохранение своего статуса, не останавливалось перед привлечением внешних сил для ослабления государства.

Большую роль в расколе между государем и княжеско-боярской верхушкой, сыграла и неестественная смерть царицы Анастасии в 1560. И Ивану Васильевичу, и нынешним судмедэкспертам ясно, что Анастасия погибла из-за яда.[40] (Упорно игнорируют этот факт псевдорики, книга за книгой кующие миф о параноидальной, ничем не обоснованной подозрительности царя.) Царь видел, что со всех сторон его окружают люди, готовые в любой момент расправиться с ним, с его семьей, и снова положить страну в смуту.

И это внесло сильный эмоциональный заряд в его поступки.

Но, тем не менее, основную роль в начале антифеодальной «революции сверху» сыграла ливонская война, самая продолжительная война в истории России.

Роберт Виппер считал, что учреждение опричнины нужно рассматривать, в первую очередь, как форму «чрезвычайного положения», вызванную нарастающими трудностями во время ведения войны против всё более усиливающегося врага.

Во период овладения Поволжьем, в казанских и астраханских походах, при отражении крымских набегов московские войска сражались с противником, имевшим сходное вооружение и схожую тактику боя. Исход боя, в первую очередь, решало личное мужество, сноровка и выносливость. Но ливонская война все более сталкивала московские войска с европейской организацией и дисциплиной, с европейским вооружением, с европейскими профессиональными солдатами, с продвинутым военным искусством, с врагом, обладающим бо́льшими техническими и финансовыми возможностями.

Как выяснилось, интересы родовой аристократии не вполне соотносятся с интересами государства в этой войне. Зато социально-классовые узы связывают московских бояр с аристократией вражеских стран. Феодальное мировоззрение делает русских бояр ближе ливонскими баронам, литовскими магнатам и польскому королю, чем русскому народу и русскому царю. Проще говоря, московские аристократы хотят жить, как ливонские и польские аристократы. И как тогда аристократам воевать со столь приятными их сердцу людьми, против системы, которая им кажется предпочительной?

Усилия, которые прилагала «Избранная Рада» для предотвращения быстрого разгрома противника на начальном этапе ливонской войны, постоянные контакты боярской верхушки с Ливонией и Литвой, катастрофа при Улле, и связанная с ней измена Курбского, были тому ярким свидетельством. Раз за разом из-за эгоизма и жадности (т. н. «вольностей») московских аристократов страдало русское государство, погибали тысячи русских ратников и мирных людей, страна теряла победу.

Остается только удивляться терпеливости царя Ивана, который до 1563 не прибегал к казням, ограничиваясь мягкими наказаниями предателей и заговорщиков. Очевидно, что если бы какой-то вариант опричного правления был введен еще перед началом Ливонской войны, если бы боярство было разгромлено и политически, и экономически еще до 1558, то ход войны оказался более легким и успешным.

Военная история XVI века давала массу примеров, когда в русских войсках отсутствовала элементарная управляемость, нормальное взаимодействие между командирами и подразделениями. Мы видели сведение местнических счетов в самые ответственные моменты военных кампаний. И если в западных армиях всегда известен главнокомандующий, то в русском войске часто нет единоначалия, оно находится под командованием «сообщества» командиров, которые выясняют между собой, кто главнее.

Крупные феодалы и на войну шли со своим личным войском, со своими военными слугами и боевыми холопами. «Крутизна» феодала в местнических спорах во время военных действий часто зависела от размера той частной армии, которую он приводил с собой.

Чем крупнее феодал, тем крупнее военный пост, этот принип продолжал действовать.

Никакая постановления, направленные против местничества, не могли дать решающего результата, пока существовала социальная верхушка, живущая наследственными правами.

Аристократия занимала военные должности, вне зависимости от своих военных талантов, но зато согласно родовитости. Этот «запирающий слой», состоящий из высокородных болванов, не пропускал на командные посты одаренных людей неродовитого происхождения, пусть того даже хотел царь.

Средневзвешенные военные «таланты» крупных московских феодалов давали им мало шансов добыть себе славу в боевых действия, затягивающихся год от года.

Феодальная мораль признавала право на отказ от исполнения службы, на неподчинение приказам вышестоящего командира, да и на прямую измену – это считалось правом перехода.

Когда феодал «отъезжал» к врагу, по-простому говоря, изменял родине, он еще уводил с собой «ближних людей» – боярских детей, военных слуг, боевых холопов.

Когда изменял крупный феодал, наследно входивший в правящий класс и заодно в боярскую Думу, это всегда означало потерю важной секретной информации о военных планах правительства.

В отличие от псевдориков, Ивану Васильевичу надо было вести страну и принимать тяжелые судьбоносные решения. В 1564 царь окончательно понял, что русская аристократия не является, по сути, национальной элитой, что он, так сказать, делит её с польским королем. Этот социальный слой слишком дорого обходится Российскому государству, потребляя огромное количество материальных средств, но не давая взамен ни эффективных управителей и военачальников, на даже минимальной надежности.

В декабре 1564 г. царь фактически покидает царство, он уезжает из Москвы в Александровскую слободу. Точно также Людовик XI, создавший единую Францию, покинул Париж и уехал в замок Плесси ле-Тур, откуда стал бороться с могущественной феодальной знатью, не давая ей никакой пощады.

В январе толпа москвичей отправилась в Александровское просить Ивана вернуться на царство: «А если тебя, государь, смущает измена и пороки в нашей земле, то воля твоя будет – и миловать, и казнить…» По мнению историка Покровского, эта обширная делегация состояла из представителей московского посада, то есть торгово-промышленного сословия, кровно заинтересованного и в централизованном крепком государстве и в ливонских гаванях.

В январе 1565 царь объявляет о введении опричнины.

Территориальный состав опричнины

Собственно царских документов об учреждении опричнины у нас нет, мы довольствуемся лишь «отражениями» в летописях.

Никоновская летопись сообщает, что царь взял в особое опричное управление «город Можаеск, город Вязму, город Козелеск, город Перемышль два жеребья, город Белев, город Лихвин обе половины, город Ярославец и с Суходровью, город Медынь и с Товарковою, город Суздаль и с Шуею, город Галичь со всеми пригородки, с Чюхломою и с Унжею и с Коряковым и з Белогородьем, город Вологду, город Юрьевец Поволской, Балахну и с Узолою, Старую Русу, город Вышегород на Поротве, город Устюг со всеми волостьми, город Двину, Каргополь, Вагу; а волости: Олешню, Хотунь, Гусь, Муромское селцо, Аргуново, Гвоздну, Опаков на Угре, Круг Клинской, Числяки, Ординские деревни и стан Пахрянской в Московском уезде, Белгород в Кашине, да волости Вселун, Ошту. Порог Ладошской, Тотму, Прибужь».

Также летопись сообщает о переходе в опричнину «князей и дворян и детей боярских дворовых и городовых 1000 голов». Поместья им должны были быть даны на землях, взятых в опричнину. Тех вотчинники и помещики, которым не переходили в опричнину, должны были перейти с опричной территории на другие земли.

Из летописи явствует, что в опричнину были взяты преимущественно центральные и северо-восточные области государства, плюс некоторые земли на юго-западном рубеже московского государства, куда направлялись походы литовских людей и крымских татар.

Как пишет проф. С. Ф. Платонов «Территория опричнины, слагавшаяся постепенно, в 70-х годах XVI в. составлена была из городов и волостей, лежавших в центральных и северных местностях государства – в Поморье, замосковных и заоцких городах, в пятинах Обонежской и Бежецкой. Опираясь на севере на „великое море окиан“, опричные земли врезывались в „земщину“, разделяя ее надвое».

Опричнина захватывала как те земли, где преобладало относительно зажиточное самоуправляющееся черносошное и монастырское крестьянство, так и территории, где господствовали крупные вотчинники. Поскольку даже самые большие клеветники не смогли измыслить каких-то опричных репрессий против черносошных и монастырских крестьян, то остается признать, что север был экономической и политической опорой опричнины. После 1565 один из самых северных русских городов того времени, Вологда, становится фактически второй столицей государства, там осуществляется масштабное строительство.