Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Ева и Фритьоф) Страница 63

Все о тебе справляются, королева в своих письмах тоже о тебе вспоми­нает. Не скрою, каждый раз, как только я слышу твое имя, я гор­жусь тобой, моя любимая жена.

Горячо целую».

Фритьоф все время посылал короткие веселые письма о ко­ронации в Тронхейме. Он был очень занят различными офи­циальными приемами, но как только выдавалась свободная ми­нутка, он писал Еве, так же откровенно, как и в юности. Эти письма переполнены радостью оттого, что вновь они обрели друг друга. «И кажется, что впереди открывается новая, солнеч­ная жизнь».

Составление договора о суверенитете[135] страны было главной задачей Нансена в Лондоне. Он взялся за это дело с обычной энергией, хотя и был в восторге от этой идеи. Ноябрьский трак­тат, заключенный во время Крымской войны в 1855 году, устарел. Он был подписан лишь Англией и Францией, а теперь норвежское правительство хотело бы его дополнить. Этим вопросом занима­лись норвежские миссии в Париже, Санкт-Петербурге и Берлине. Нансену было поручено вести переговоры с английским прави­тельством.

Нансен относился к дипломатическим обязанностям так же добросовестно, как и к научной работе. Иргенс, его друг и сорат­ник по работе, говорит:

«В деятельности Нансена — путешественника, государствен­ного деятеля, дипломата и ученого — бросалось в глаза его стрем­ление проникнуть в самую суть проблемы.

Владея английским языком, как языком родным, Нансен был знатоком английской литературы и науки. Англичане относились к нему дружественно и всячески помогали ему».

Но до подписания договора пришлось расколоть немало креп­ких орешков. Так, министр иностранных дел Грей, друг Нансена и Норвегии, полностью поддерживал идею обновления договора с Норвегией, но лорд Фишер и второй государственный секретарь сэр Чарльз Хардинж выступали против, опасаясь датско-немецкого союза. Нансен вскоре увидел, что договор о независимости страны будет подписан не так уж быстро. Он думал о будущем, о том, как он выдержит еще один год без Евы. Он писал ей:

«Согласишься ли ты приехать сюда с малышами на зиму? Можно снять меблированную квартиру в Лондоне или за городом. Поскорее ответь мне. Ты понимаешь, я, конечно, не буду настаивать, если ты этого не хочешь, но, по правде говоря, оставаться здесь без тебя ста­новится невыносимо».

Он ждал ответа, забыв о том, как долго идут в Сёркье письма. Ответа все не было, и он страдал от одиночества.

Ламмерсы отметили серебряную свадьбу. В гости мама взяла с собой меня и Коре, и мы все сообща написали отцу об этом тро­гательном празднике. Мама писала:

«Ламмерс сочинил в честь Малли целую речь в стихах, такую замечательную и полную обаяния, что все прослезились. Я тоже не удержа­лась от слез. Я подумала, вот было бы хорошо, если бы это была наша серебряная свадьба и ты говорил бы мне такие же красивые слова. Я думаю, не часто встретишь такую любовь, как у них. Ума не приложу, как Малли добилась, чтобы ее так любили».

Фритьоф ответил:

«Трогательно читать, как вы с Лив рассказываете о серебряной свадьбе. Действительно, это удивительная пара. Я никогда не встречал таких простых и наивных людей, как они.

Можно позавидовать людям, которые прожили жизнь так просто. Тебе захотелось, чтобы и у нас уже была серебряная свадьба. Да, это будет удивительно прекрасный день. Но я все-таки рад, что нам еще много лет ждать этого дня. Этих лет я ни за что не хочу потерять. Нам будет так хорошо.

Ты спрашиваешь, люблю ли я тебя так, как в молодости. Я ду­маю, что еще никогда не любил тебя так сильно, как сейчас.

Я подыскал неплохие комнаты. Но один ничего не могу решить, пока не знаю, что ты надумала и привезешь ли детей».

Наконец пришел ответ. В сущности, иного он и не ожидал и все-таки огорчился.

«Ты пишешь, что хочешь и меня, и ребятишек вывезти на зиму в Англию, но я, к сожалению, считаю, что это безумие,— писала Ева.— Я никогда не прощу себе, если что-нибудь случится с детьми. Я со­ветовалась с доктором Йенсеном, он считает, что такая перемена опасна для здоровья малышей. Остается подумать о тебе, бедненький мой! Я пре­красно понимаю, как тебе плохо без нас и как тяжело оставаться еще на зиму. Мне даже думать об этом больно. Но ты ведь согласен со мной, что в первую очередь надо думать о малышах».

Мама при мне советовалась с доктором Йенсеном, и я слу­шала навострив уши. И когда я услышала слова доктора Йенсена: «Для Лив и Коре в этом ничего страшного нет», у меня за­билось сердце. Все лето я про себя надеялась, что мама возьмет меня с собой, только спросить не смела. И мне так жаль было папу, что он там один, и было непонятно, зачем мама оставляет его одного.

Дом в Сёркье был полон гостей; там были и старый Бергслиен, и тетя Малли с дядей Ламмерсом, и Анна Шёт, и доктор Йенсен, и его сын Фриц. Мама была им рада, но все думы ее были об одном:

«Ты ведь напишешь, когда примерно ждать тебя, я только об этом и думаю — как мы встретимся и понравится ли тебе у нас после светской жизни. Как ты думаешь, я-то еще понравлюсь тебе? И не скажи, что эти мысли странные, ведь тебя так долго не было, между нами столько произошло. Но все будет хорошо. Как хорошо, что я здесь! Хорошо уехать от злобы, сплетен и этих баб!

Только бы мне знать, в какое время ты приедешь! Мне бы не хотелось быть на виду у всех, а то разволнуюсь и людей насмешу».

Напрасно беспокоилась. Радость встречи была так велика, что они все кругом забыли. Малыши вешались на отца, а он их не замечал. Он не видел никого из нас. Мама плакала и смеялась, отец только смеялся. Я лучше всех запомнила эту встречу, так как я всем сердцем чувствовала себя лишней.

За ужином вся семья была счастлива. Отец интересовал­ся делами каждого из нас. Мама даже рассказала отцу, что я стала разбираться в винах, полюбила рейнское вино и красное к обеду.

«Черт возьми,— смеялся отец,— что же, по-твоему, девочка по­нимает разницу?»—«Конечно, понимаю!»— горячо заверила я. «Ну, проверим». Отец завязал мне глаза салфеткой и дал попро­бовать по глоточку разного вина. Я довольно долго держалась, но когда отец развязал салфетку, все поплыло перед моими глазами.

«Да,— сказал отец,— это довольно опасное занятие».

Мама же громко, от души хохотала: не стыдно, едва успел приехать и уже напоил дочку допьяна.

Лишь в начале октября отец уехал в Лондон, и уже через десять дней за ним последовала мама. Решено было, что фрекен Моцфельд будет ее сопровождать.

«Столько возни с этими платьями,— писала Ева,— я целыми днями пропадаю в городе. Наконец-то я нашла кухарку, это было трудно. Теперь могу спокойно уехать и безумно рада».

Фритьоф успел написать два письма, одно с дороги, другое из Лондона.

«На этот раз не так грустно возвращаться сюда, ведь через несколько дней снова увижу тебя. Я удивительно счастлив, и жизнь впереди пред­ставляется такой светлой! Я вспоминаю, как ты была нежна и добра со мной, и наших замечательных ребятишек, мне они все показались пре­лестными. Я скучаю без них, но, как бы то ни было, просто замеча­тельно, что ты будешь здесь, в Лондоне, где я был так одинок и где мне было так скверно.

Я теперь не очень беспокоюсь, как ты доедешь, раз с тобой милая фрекен Моцфельд,— она поможет тебе.

В первую очередь я здесь, конечно, договорился насчет квартиры. Я нанял две меблированные комнаты, спальню и гостиную, в которой можно будет поставить рояль, но этим я до твоего приезда заниматься не буду.

Потом я разузнал, что хорошего в опере и в театрах, оказыва­ется, там кое-что стоит посмотреть. В опере поют Мельба и другие знаменитости.

Сообщи точно, когда выедешь, ведь я должен где-то вас встретить».

Все шло, как по расписанию, в Гамбурге Ева получила теле­грамму:

«Завтра встречаю во Флассингене. Каюты заказаны. Бесконечно рад.

Фритьоф».

О том, как мама провела там время, я знаю только, что это было великолепно. Чуть больше светской жизни, чем ей хотелось бы, но тут, конечно, ничего нельзя было поделать: многие хотели познакомиться с госпожой Нансен.

Ингеборг Моцфельд рассказала мне о приеме в Виндзорском замке. Мама наперед знала, что она не сможет тягаться с про­чими дамами по части элегантности туалетов и сверкающих брил­лиантов.

И поэтому решила одеться совсем просто. Она поехала в Винд­зорский замок в скромном белом крепдешиновом платье, без еди­ного украшения.

«Но вот она запела,— рассказывала Ингеборг.— Пожалуй, самые бурные аплодисменты вызвал «Лесной царь»». И тут отец не мог скрыть свою гордость за маму.

Дома в Люсакере с нами остались Ида Хютфельд и ее дочери Адда и Эбба. Хозяйство было хорошо налажено, все были здоровы, так что мама могла не беспокоиться. Но я помню, что страшно по ней скучала.