Владимир Прибытков - Тверской гость Страница 64

И когда начальник стражи Рагим, приведя смену, укоризненно покачал головой, вымолвив:

- Ну и рожа! - Мустафа лишь пробормотал:

- Упал...

Рагим ворчал, что Мустафа подводит его, что с таким лицом стыдно показаться людям, и гератец с виноватым видом слушал его, хотя внутри у него все кипело от сознания собственной значимости. Он решил до поры до времени молчать. И он молчал, приглядываясь к людям и не решаясь ни с кем поделиться тайной.

Он узнал имя купца-индуса. Купца звали Бхавло. Купец этот был знаком с русским, связан с раджой Виджаянагара, был подослан к хану Омару и сговаривался с ним...

Мустафе мерещилось, что он открывает измену султану, хана Омара казнят, а ему передают команду над конницей, дворец и джагир* хана Омара. Он дрожал, представляя богатства и почести, которые посыплются ему в руки. Но кому скажешь? Где доказательства?

______________ * Джагир - надел, дававшийся в бидарском султанате вельможам-военачальникам.

Мустафа порой готов был заплакать от обиды на судьбу. Неужели он так и останется ни с чем? Проклятие!

Как назло, он однажды плохо вычистил коня, и хан Омар приказал влепить ему двадцать плетей. Теперь всякий поклеп хан мог объявить местью обиженного воина. Разговора хана с индусом никто не слыхал, а окровавленный зад Мустафы видело полсотни человек. Свидетели! Мустафа скрипел зубами, не находя выхода.

Но, проходя как-то по крепости, он увидел хазиначи Мухаммеда.

Хазиначи был близок Махмуду Гавану. Он шиит. А хан Омар суннит. Хазиначи пришелец в Индию, а хан Омар из старинного деканского рода. Вряд ли между такими людьми может быть дружба. О вражде старой знати с людьми Махмуда Гавана все знают. Правда, хазиначи покровительствует русскому. Но о русском можно и умолчать. Во всяком случае, перс единственный человек в Бидаре, вхожий в покои вельмож, которого знает Мустафа.

И Мустафа решился.

...Сначала хазиначи не хотел его принять, но Мустафа просунул в приотворенную рабом дверь ногу и потребовал, чтоб о нем передали. У него очень важное дело.

В конце концов его впустили. Хазиначи даже не встал с тахты, остался сидеть, как сидел в одних белых штанах, покуривая кальян, небрежно кивнул, не сказал ни слова.

- Пришел проведать тебя, ходжа! - льстиво сказал Мустафа, кланяясь персу.

Мухаммед молчал, поглядывая на гератца, пускал дым.

- Сопутствует ли тебе удача, ходжа? - продолжал воин. - Хорошо ли твое здоровье, успешны ли дела?

Мустафа не знал, как приступить к делу. Холодный прием не озадачил его, но молчание хазиначи мешало найти повод к разговору.

И вот Мухаммед заговорил:

- Я вижу, удача улыбнулась и тебе. Ты в войске хана Омара?

- Да, почтенный.

- Ты произнес это как будто с огорчением. Разве хан Омар плохо платит?

- Нет. Но он суннит...

- О! Давно ты стал разбираться в сектах? - Мухаммед насмешливо фыркнул.

Но ответ гератца прозвучал неожиданно серьезно и загадочно:

- С тех пор, как я в Бидаре, ходжа. Здесь это помогает... тем, кто видит.

Хазиначи медленно выпустил клуб дыма, последил за ним.

- Что же ты увидел?

- Многое, ходжа... Многое. Но я очень маленький человек...

Гератец, казалось, брел ощупью, впотьмах. Он смотрел испытующе, словно ждал поощрения.

- Садись, - пригласил Мухаммед. - Ну, ну, расскажи о себе... Ты шел сюда... с русским?

От Мустафы не укрылась недоброжелательная усмешка, прозвучавшая в последнем вопросе перса. Видимо, хазиначи и Афанасий не такие уж друзья. Мустафа решил прощупать почву.

- Да. С ним. Только здесь я его не вижу.

- Напрасно... Он ведь разбогател.

О! Это уже было произнесено с раздражением.

- Я знаю. Он продал коня хану Омару, - осторожно заметил гератец. - Хан Омар щедро заплатил.

- Трудно ли платить, имея такой джагир! - буркнул хазиначи. - Не всякий честный шиит имеет десятую долю того, что хан Омар... Впрочем, это твой господин...

- Один господин над нами - аллах! - медленно сказал, глядя в глаза хазиначи, Мустафа. - И правая вера мне дороже гнева и милости хана Омара. И по той расстановке, с которой Мустафа сказал эту фразу, по интонациям его голоса, по странному взгляду хазиначи понял, что гератец пришел не просто так.

Мухаммед прищурился:

- Ты говорил, у тебя есть важное дело. Какое это дело?

Гератец быстро оглянулся, потом опустил глаза. Если он ошибется в хазиначи, его доля окажется незавидной. Но вопрос был поставлен прямо. Надо или ответить, или уйти.

Шепот Мухаммеда обдал его жаром:

- Что?.. Ты что-нибудь знаешь?

Мустафа поднял голову. Скулы его торчали углами. Хазиначи смотрел жадно.

- Да. Знаю, - шепотом же ответил Мустафа.

...Проводив Мустафу до дверей, хазиначи возбужденно потеребил бороду. Мухаммеда как подменили. Выпрямился, походка стала упругой. Приказал рабу, чтоб привели младшую жену Фатьму. Увидел, что угол ковра в чайной комнате загнут, - хлопнул в ладоши, отхлестал по щекам прибежавшего в испуге слугу. Весь дом затих. Впервые за две недели домочадцы почуяли - хозяин здесь. А то все сидел взаперти, пил в одиночку, курил. Только однажды выбрался с русским купцом показывать ему дворцы и мавзолеи в крепости, знаменитый султанский двор Раи-Махал, где на каждой плитке изразцов, покрывающих стены, золотом были высечены стихи корана и изречения пророка. Но вернулся хазиначи оттуда еще более мрачным. Видели - он тревожится, что-то его тяготит...

Фатьма, двенадцатилетняя девочка, худышка в персиковых шальварах, прыгнула к Мухаммеду на колени, изогнулась, закинув руки с крашеными хной ладошками ему за шею.

- Тебя развеселил воин? - прострекотала она и вдруг взвизгнула: с такой болью ущемил хазиначи ее грудь. Хазиначи ничего не отвечал. Вопли жены волновали его. Он тяжело задышал. Он снова чувствовал жажду жизни. Он имел право на это! Власть и сила принадлежали ему. Вот как Фатьма. Девчонка Фатьма. Гибкая Фатьма. С ее визгом...

Пересекая Декан почти от моря до моря, течет многоводная, стремительная Кистна, вбирая на пути воды Мальпрабы, Бхимы, Тунгабадры и других рек и речушек, чтобы пробиться сквозь Восточные Гхаты и широко раскинуть свою дельту перед Бенгальским заливом. Дважды в году она бурно разливается, выходя из каменистого ложа и затопляя поля и тростниковые джунгли на берегах. Предчувствуя беду, из тростников поднимаются тучи птиц, бегут кабаньи семейства, угрожающе рыкая на невидимого врага, нехотя убирается тигр. Лишь крокодилы уверенно ведут себя в бушующей стихии. Их глянцевитые, крепкие и сильные, грязнобелые тела лениво движутся по мелководью, подстерегая добычу.

Кистна, Кистна! Река водоворотов, стремнин и коварных мелей, река тростников и крокодилов!

Там, где Кистна делает перед Восточными Гхатами поворот к югу, а затем, натолкнувшись на скалы, резко уходит на север, руками многих поколений индийцев был некогда воздвигнут храм в честь бога Шивы.

Высеченный из целых скал, сложенный из гигантских камней, храм высился на южном берегу Кистны, как крепость бога созидания и разрушения, бога благодеяний и возмездия.

Старинное предание рассказывало, что храм выстроен нечестивым охотником, жившим на берегах Кистны и убивавшим животных даже накануне ночи, посвященной Шиве, когда следовало молиться и соблюдать пост.

Набив дичи, охотник уснул и проснулся лишь глубокой ночью. Его окружали страшные джунгли. В испуге охотник забрался на дерево и просидел на нем до рассвета, дрожа от холода и ужаса. С его тела скатывалась роса. Под его тяжестью падали ветви и листья... А под деревом стояло изображение бога Шивы. Охотник, сам того не зная, всю ночь совершал поклонение богу, кропя его росой и осыпая листьями. Шива отблагодарил охотника, продлив ему впоследствии жизнь. А уверовавший охотник воздвиг в честь бога величественный храм.

Сюда, к священному городу, и тянулись в апреле со всех сторон богомольцы, факиры, купцы, каждый со своей думой и заботой.

Тащились больные, чтоб вымолить исцеление, брели отрешившиеся от жизни отшельники - йоги,* спешили нищие, погоняли волов богачи...

______________ * Йог - последователь индусской философской школы йоги.

Никитин, Сита, Рангу с Джанки, еще два-три бидарских купца-индуса ехали на волах. Дорога была торная, через деревеньки, поля, вырубленные джунгли. Зимние муссоны, дующие с Бенгальского залива, утихли, но время наибольшей жары не наступило. Дышалось легко. Скучноватый пейзаж Декана сменялся постепенно более пышной растительностью, зеленеющими равнинами. Вдоль дороги то и дело попадались храмы - и маленькие, как часовенки, и побольше - с целую церковь. Каждый храм был на свои лад: то вроде каменного домика, только с колоннами и людскими изображениями, то вроде поднятых на столбах фигурных хором с каменными слонами и львами перед входами; иные ступенчатые, со множеством малых башенок на каждой ступени, увенчанные одним большим куполом, нагие каменные люди, искусно вытесанные, как живые, каменные же звери - все это дышало фантастикой. Не верилось, что это дело человеческих рук. Одного слона, поди, лет сто вытесывали. Надо же терпение и силы иметь!