Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины Страница 64

Едва ли следует пояснить при этом, что исполнение последнего нашего труда должно было 4 потребовать от нас гораздо больших усилий, чем выполнение труда, уже исполненного нами по отношению к женщине древней Руси; но, при тяжелой подчас работе своей, мы находили для себя нравственную поддержку в той мысли, что, без самостоятельной и, по возможности обстоятельной обработки собственно истории русской женщины, никогда не будет полна и достаточно понята вся русская история, потому что, как и в древней Руси, женщина из терема и детской, так или иначе, но в более или менее значительной степени руководила судьбами России, давая первоначальное нравственное воспитание древне-русскому деятелю, князю, боярину, посадскому и житьему люду, а потом, невидимо для постороннего глаза, направляла волю мужей, братьев, детей по доброму или злому пути, так и в новой России женщина в такой же, если не в более значительной степени дает известный ход и тон нашей исторической жизни, начиная с детской и кончая гостиной, школой, кабинетом мужа, брата и сына, направляет и мужа, и брата, и сына то добрым советом, то любовью, то лаской, то слезами по тому направлению, которое женщина, скорее чем мужчина, избирает в силу чуткости своего сердца и своей впечатлительности и руководит мужчиной в добром или обратном этому направлении.

Женщина – какой она проявляется и в истории – это такой чувствительный барометр, который, прежде всего, отражает в себе состояние, если позволено будет так выразиться, общественной атмосферы, и каков характер и направление исторической эпохи, такой является и женщина едва ли не исключительнее, чем мужчина. Вот почему история русской женщины не только пополняет собой русскую историю вообще, но и уясняет ее более чем вся сумма прочих исторических материалов.

Настоящий труд наш разбивается на три части, сообразно трем, довольно заметно одна от другой отличающимся по своему внутреннему содержанию, историческим эпохам, пережитым Россией в течение последних полутораста лет: это – первые пятьдесят лет от начала петровских реформ и окончательная введения России в общий строй европейских держав до возрождения начал сознания русского национального чувства; потом – вторые пятьдесят лет, эпоха развития этого чувства, до конца XVIII столетия, и, наконец, XIX столетие. Все существенные отличия каждой из этих эпох преимущественно выражает собой живая и подвижная физиономия русской женщины, ее стремления, ее деятельность, ее добрые и фальшивые увлечения и весь ее нравственный и общественный облик.

В первую из этих эпох мы увидим, как русская женщина, рванувшись из терема в широко раскрытую Петром дверь и надев немецкое платье, вместо сарафана и телогреи, чтобы блистать в ассамблее и при дворе, наделала не мало ошибок и сама не мало пострадала, пока не поняла несколько отчетливее своего женского призвания. Во вторую эпоху – русская женщина высоко поднимает и в глазах России, и в глазах Европы имя той самой русской женщины, которая когда-то сидела в терему и золотом вышивала да подблюдные песни со славленьем русского князя пела: русская женщина второй половины XVIII века является не только помощником и другом мужчины, но и полезным общественным и литературным деятелем – это ученица и друг Ломоносова, Сумарокова, Державина, Фонвизина, Новикова, Вольтера, Руссо, Даламбера, Дидро. В последнюю эпоху, в девятнадцатое столетие – сначала русская женщина отражает в себе какое-то нравственное колебание и бесплодное брожение мысли, уходить в католичество, покидает родину, отдается мистицизму, служит папе, а потом, когда это брожение кончилось, из нее, как из личинки, выходит та симпатичная русская женщина, которую мы уже можем назвать матерью современного женского молодого поколения: эта женщина – друг Сперанского, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Веневитинова, Грановского, или же прототип женщины так называемого русского, незападного направления.

Недостатки и неполноту нашей работы мы сами сознаем более, чем, быть может, «найдет их критика и читатель; но мы позволяем себе надеяться, что и первая, и последний будут к нам снисходительны в уважение к тому, что труд наш представляет первый опыт подобного рода в русской литературе, а обширность избранного нами предмета, с одной стороны, не позволяла нам дать нашему труду желательной полноты, так как масса рассеянных в повременных и специальных изданиях материалов, прямо или только косвенно относящихся к данному предмету, не дозволяла нам вносить в наш труд всего, что, казалось бы для другого, стоит этого внесения, просто из боязни превратить наши очерки в многотомное и не всем доступное издание; с другой – она же останавливала нас от внесения в свой труд не только литературы самого предмета с указанием на источники, но и многих женских личностей, особенно девятнадцатого столетия, о которых хотя и можно было бы сказать не мало, но едва ли это было бы и удобно, и своевременно.

В выборе женских личностей для нашего труда мы руководствовались одним исключительно правилом: если женщина служила, так или иначе, выражением своего времени, дополняла собой характеристические подробности и черты своей эпохи и своего общества, сама вносила что-либо в жизнь и историю, или каким-либо фактом и событием в своей жизни оставляла более или менее заметный след в истории, или, наконец, на ней отражался только луч бессмертия другого лица, которому она была близка, подобно тому как луч бессмертия освещает образы Стеллы и Ванессы потому только, что эти женщины любили бессмертного Свифта, – мы, по возможности, не обходили такую женщину.

Вообще, мы сказали о новой русской женщине, кажется, все, что можно было и стоило о ней сказать, то же, что обойдено нами – обойдено потому, что или не стоило, или не могло быть упомянутым.

За нашим трудом, мы уверены, останется, по крайней мере, та заслуга, что так как все рассеянные в массе книг сведения о русской женщине, по возможности, сведены ныне нами в общий свод и уцелевшие от исторического забвения останки русской женщины бережно снесены нами, так сказать, в общую историческую усыпальницу, то уже каждой из этих женщин легко может быть отведено подобающее ей на великом историческом кладбище место: – уразумение относительного значения каждой женщины, как продукта своего времени, его выразителя и деятеля, возможно только тогда, когда все они проходят перед нами одна за другой в том виде, в каком они когда-то жили и действовали, и в той обстановке, которая создавала их нравственный образ.

Не задаваясь задачей ученого исследования, мы предназначаем свой труд для чтения образованной русской женщины всех возрастов, сообразно историческим возрастам описываемых нами русских женщин. Оттого и посвящаем этот труд жене, дочери и внучке.

В заключение, мы не можем не отнестись с признательностью к именам тех из наших писателей, которых трудами и материалами мы пользовались при составлении настоящих наших очерков. В этом отношении значительным облегчением нашей работе служили отдельные труды, библиографические указания и издания: П. И. Бартенева, К. Н. Бестужева-Рюмина, О. М. Бодянского, кн. Г. Н. Голицына, Г. В. Есипова, Д. И. Иловайского, М. Н. Лонгинова, А. Я. Марковича, П. И. Мельникова, А. В. Никитенко, П. П. Пекарского, М. И. Семевского, С. М. Соловьева, Ев. Тур, Н. Г. Устрялова, Н. И. Фирсова, М. Д. Хмырова, С. Н. Шубинского и других.

Часть первая

I. Анна Монс (баронесса Анна Ивановна фон-Кейзерлинг, урожденная Монс)

Мы видели уже русских исторических женщин до-петровской Руси.

Число их было так невелико, что в течение долгих восьми столетий, от Рюрика и до Петра, русская земля выставила на страницы истории только несколько имен женщин, бледные и неясные облики которых или освещались чужим, заимствованным от других исторических лиц светом, или же проходили перед нами, как исторические тени, безлично, почти безобразно, без ясных очертаний.

Последние из них, как царевна Софья Алексеевна или Матрена Кочубей, сошли в могилу с тяжелым сознанием, что время их отошло: одна жаловалась, что горько теперь им стало жить, когда волна новой жизни нахлынула на них и захлестнула их, еще полных энергии, но боровшихся против девятого вала эпохи, говоря образным языком народа; другая не могла не тосковать, видя гибель всего, что она любила, и замену иными порядками тех, к которым она привыкла в своей поэтической Украине.

Отходящих женщин вытесняли собой другие, более современные, более молодые, и, заняв их места, затирали даже след своих предшественниц в памяти людей, не имея только силы окончательно затереть след их в истории.

Такие личности, как царевна Софья Алексеевна или царица Авдотья Федоровна Лопухина, с одной стороны, в Великой России, вытесняются более молодыми женскими силами, как «вывезенная из немцев Анна Монсова», Матрена Балкша, Марта Скавронская и целая фаланга женщин русских и обрусевших, с другой – в Малой России – у гетманской булавы, вместо несчастной и поэтической украинки Матрены, возлюбленной и Мазепы, становятся другие, более современные, хотя менее поэтические украинки, как гетманша Настасья Марковна Скоропадская, просящая у русской царицы для себя маетностей – «несколько изобильных деревень и угодий», или «дочка» этой гетманши, нежинская полковница Толстая, вышедшая замуж за великорусского вельможу и свою украинскую фамилию променявшая на московскую.