Тверская улица в домах и лицах - Александр Анатольевич Васькин Страница 64

обращался ко всякого рода гадальщицам. Одна из них предсказала ему, что он должен остерегаться высокого белокурого молодого человека, от которого придет ему смерть. Пушкин довольно суеверен, и потому, как только случай сведет его с человеком, имеющим все сии наружные свойства, ему сейчас приходит на мысль испытать: не это ли роковой человек? Он даже старается раздражить его, чтобы скорее искусить свою судьбу. Так случилось и с вами, хотя Пушкин к вам очень расположен».

Далее Муравьев заключал: «Не странно ли, что предсказание, слышанное мною в 1827 году, от слова до слова сбылось над Пушкиным ровно через десять лет». Добавим, что в дальнейшем прозвище Бельведерский Митрофан с легкой руки Пушкина закрепилось за Муравьевым.

Вот какие любопытные литературные последствия вызвало маленькое происшествие в салоне княгини Волконской на Тверской улице, случившееся в 1827 г.

В 1820‑х гг., по словам Петра Вяземского, «в Москве дом княгини Зинаиды Волконской был изящным сборным местом всех замечательных и отборных личностей современного общества». Одну из таких замечательных личностей провожали здесь зимним вечером 26 декабря 1826 г. в Сибирь. Мария Николаевна Волконская покидала Москву и уезжала вслед за мужем‑декабристом С.Г. Волконским, приговоренным к ссылке (кстати, братом мужа Зинаиды Волконской Никиты Волконского). Пушкин не мог не прийти попрощаться. Ведь Марию Волконскую он знал еще, когда она носила девичью фамилию Раевская. Поэт сблизился с семьей Раевских во время их путешествия на Кавказ и в Крым. Марию Волконскую принято называть «утаенной любовью» Пушкина, а с именем ее связывают стихотворения «Редеет облаков летучая гряда» (1820), «Таврида» (1822), «Ненастный день потух» (1824), «Буря» («Ты видел деву на скале», 1825), «Не пой, красавица, при мне» (1828), «На холмах Грузии» (1829)…

Вот как сама Волконская писала о том дне в своих «Записках»:

«В Москве я остановилась у Зинаиды Волконской, моей невестки, которая приняла меня с такой нежностью и добротой, которых я никогда не забуду: она окружила меня заботами, вниманием, любовью и состраданием. Зная мою страсть к музыке, она пригласила всех итальянских певцов, которые были тогда в Москве, и несколько талантливых певиц. Прекрасное итальянское пение привело меня в восхищение, а мысль, что я слышу его в последний раз, делала его для меня еще прекраснее. Дорогой я простудилась и совершенно потеряла голос, а они пели как раз те вещи, которые я изучила лучше всего, и я мучилась от невозможности принять участие в пении. Я говорила им: «Еще, еще! Подумайте только, ведь я никогда больше не услышу музыки!»

Пушкин, наш великий поэт, тоже был здесь… Во время добровольного изгнания нас, жен сосланных в Сибирь, он был полон самого искреннего восхищения: он хотел передать мне свое «Послание к узникам» («Во глубине сибирских руд») для вручения им, но я уехала в ту же ночь, и он передал его Александрине Муравьевой. Пушкин говорил мне: «Я хочу написать сочинение о Пугачеве. Я отправлюсь на места, перееду через Урал, проеду дальше и приду просить у вас убежища в Нерчинских рудниках».

Салон прекратил свое существование в 1829 г. с отъездом Волконской в Италию. Жила княгиня в 1830‑х гг. в одном из самых известных уголков Рима – палаццо Поли, фасадом к которому служит знаменитый фонтан Треви с богом Океаном, созданный по эскизам Бернини (каждый день желающие вернуться в Рим туристы оставляют в фонтане в среднем до тысячи евро мелочью!). Княгиня, мечтающая о встрече российской и европейской культур, выбрала для себя не самое плохое место жительства. И как бы ни был хорош особняк на Тверской, с палаццо Поли он все же не выдерживает конкуренции. В Россию она приезжала еще несколько раз, но уже католичкой. Навещая Россию в 1840 г., она вновь хотела вернуться в православие. Похоронена Волконская в церкви Святых Викентия и Анастасии, что напротив знаменитого фонтана.

Потомки Белосельских‑Белозерских жили в особняке примерно до середины XIX в.

В 1860‑х гг. в доме на Тверской размещался дорогой детский пансион Э.Х. Репмана, от него в начале 1870‑х гг. здание перешло к С.М. Малкиелю. Самуил Малкиель, поставщик обуви для российской армии, нанял архитектора Августа Вебера для переделки дома. В 1874 г. фасад здания утратил все приметы «римского палаццо» на Тверской и, в частности, классический портик с колоннами. Но роскошный интерьер архитектору все же хватило ума сохранить.

После прогоревшего Малкиеля (подошвы для солдатских сапог оказались сделанными из дешевого и недолговечного сырья) дом пошел по рукам. На первом этаже разместился магазин портного Корпуса, на втором – богатые жильцы. Особняком по очереди владели купцы Носовы, Ланины, Морозовы.

Но, бесспорно, наиболее известным купцом – владельцем дома (с 1898 г.) являлся потомственный дворянин Григорий Григорьевич Елисеев, представитель знатной династии Елисеевых, происходившей из крепостных Ярославской губернии.

Дед Григория Елисеева – Петр Елисеевич некогда был садовником в рыбинском имении графа Николая Шереметева, того самого, что женился на крепостной актрисе Прасковье Ковалевой, ставшей Жемчуговой. Так что Елисеевы и Ковалева – одного поля ягоды (да и не Елисеевы они никакие, а Касаткины: Петр Касаткин – так звали садовника). С ягод‑то и завязалась вся эта история. Садовник оказался на редкость прытким и деловым. Как‑то в году 1812‑м, морозной зимой, под Рождество, преподнес он своему барину блюдо свежей земляники. Шереметев был ошеломлен: «Откуда взял? Как?» Не дождавшись вразумительного ответа, граф объявил садовнику: «Проси чего хочешь за свою землянику!» А тот, не будь дураком, быстро сориентировался. «Хочу, – говорит, – ваше сиятельство, вольную». Шереметев на радостях дал и вольную, и сто рублей в придачу.

Петр Елисеевич недолго думая собрал свои неказистые пожитки, прихватил жену и выехал в Петербург. Свое торговое дело он начал на Невском проспекте. Нет, конечно, ста рублей на магазин не хватило. Человек деловой, предприимчивый, он решил покупать оптом заморские фрукты – апельсины – и продавать их поштучно проезжавшим и проходившим мимо него петербуржцам. Вместе с женой они продавали апельсины (по копейке за штуку) с деревянных лотков, умещавшихся на голове. За день можно было выручить целый рубль! А за неделю – семь рублей. А если продавать апельсины не только с женой, а пристроить к этому делу трех сыновей и младшего брата Гришу? И уже в 1813 г. все они были в Петербурге, жили тут же, на Невском, в арендованной для торговли лавке. В том знаменательном году и возникло в столице товарищество «Братья Елисеевы», так Петр и Григорий Касаткины решили сохранить память о своем отце. С тех пор и стали они зваться Елисеевыми.

Дела быстро шли в гору. Да и товар для продажи Елисеевы выбрали на