Константин Романенко - "Если бы не сталинские репрессии!". Как Вождь спас СССР. Страница 65

Савицкого, Довтдовского, Кутякова, Козицкого, Тухарели, Ольшанского, Ольшевского, Щеглова, Егорова (школа ВЦИК), Лаврова (ПВО), Хрусталева, Азарова, Янкеля, Либермана, Гендлера, Саблина, Кашеева, Осепяна, Ермана, Липина (кокора), Лапина (инженера), Сатина, Железнякова, Ермана, Кражевского, Татайчика, Бодашкова, Артамонова, Воронкова, Петерсона, Шмидта, Зюка, Розынко, Куркова, Казанского, Угрюмова.

Показания об оперативном поражении Красной Армии и вредительской работе в РККА изложу в отдельных протоколах»[86].

И все-таки это лишь нравственная сторона его преступления. Главное в том, что проповедуемые им военные доктрины в корне не соответствовали практике будущей войны! Некомпетентный и склонный к авантюризму человек, он сыграл крайне негативную роль в боевой подготовке и обучении войск, в оснащении армии средствами противотанковой обороны и современными средствами связи. Преступной была вся предложенная им тактика ведения боевых действий. Как показала война, опора на марши легких колесных танков по территории противника и заброска в тыл врага массового десанта оказались бесперспективными играми. В результате абсолютно не умевшая воевать в обороне и не имевшая средств для организации обороны армия и попала в коллапс 1941 года. Она превратилась в неуправляемую машину, которая, неся невосполнимые потери, под напором врага пятилась вплоть до Москвы.

Конечно, Тухачевский хотел жить и, предлагая свою доктрину вступления в войну, рассчитывал на снисхождение. Поэтому он стремился продемонстрировать, как ему казалось, высокий уровень своего стратегического мышления. Он пытался показать, будто бы видел, как можно успешно противостоять агрессии. Поэтому, указав на слабые стороны существовавшего в то время оперативного плана, он писал:

«Обратная картина» (для выигрыша войны) будет в случае «развертывания на наших западных границах большого числа механизированных, кавалерийских и стрелковых соединений в штатах, близких к штатам военного времени, а также размещения в БВО и КВО крупных авиационных сил.

Эти мероприятия позволили нам в свою очередь поставить вопрос о том,чтобы сразу же после объявления войны вторгнуться в Западную Белоруссию и на Украину и дезорганизовать район сосредоточения противника (курсивы и подчеркивание мои. — К.Р.), отнеся таковой глубоко в (его) тыл...»

Тухачевский поясняет свою мысль: «Если война вспыхнет неожиданно и поляки не будут иметь в своем распоряжении предмобилизационного периода, то действия наших армий вторжения будут носить еще более решительный характер.

Само собой понятно, что быстрые действия армий вторжения, поддержанные сильной авиацией, могут сорвать эти мобилизационные перевозки и поставят мобилизуемую польскую армию в очень тяжелое положение. Далее, операции вторжения дезорганизуют аэродромную полосу приграничной полосы противника, заставляя его отнести развертывание своей авиации в глубину... Таким образом, операции вторжения срывают сроки сосредоточения противника, если война началась без предмобилизационного периода, что наносит ощутимый удар по польской мобилизации; наконец, операции вторжения наиболее надежно обеспечивают собственное стратегическое сосредоточение».

Правда, выдвинув такую доктрину, Тухачевский сразу же оговаривается: «Уборевич указывает на то, что вредительством являются операции вторжения, если они имеют разрыв во времени с окончанием сосредоточения главных сил». Но он сразу же отвергает такое предположение: «Это не правильное, ошибочное заключение. Операции вторжения именно потому и принимаются, что запаздывает стратегическое сосредоточение и его надо обеспечить заблаговременным вторжением. В зависимости от успехов сосредоточения на том или другом фронте части армий вторжения могут быть поддержаны соединениями из состава главных сил и смогут обеспечить этим последним более удобные рубежи развертывания».

Более того, Тухачевский уверяет: «Однако же если такое удержание за собой территории противника армиями вторжения не удастся, то их задачу следует считать выполненной, если они растянут и оттеснят назад сосредоточение противника и тем самым обеспечат бесперебойность собственного стратегического сосредоточения».

Ирония истории в том, что в 1941 году не Тухачевский, а другой «великий» полководец — Жуков педантично и с эпигонской точностью воспроизвел задуманную Тухачевским идею — схему «вторжения» в планах отражения агрессии Красной Армией. Это и обусловило трагедию начала войны! И именно в соответствии с планом Тухачевского - Жукова накануне войны Генеральный штаб произвел сосредоточение «на наших западных границах большого числа механизированных (танковых)... и стрелковых соединений в штатах, близких к штатам военного времени».

Именно в соответствии со схемой Тухачевского начали действовать с началом войны войска Красной Армии, намереваясь нанести контрудары для «вторжения» на территорию противника. Однако, даже имея подавляющий перевес в количестве танков, самолетов и артиллерии, они потерпели поражение. Именно поклонник Тухачевского Жуков, ставший в 1940 году начальником Штаба РККА, окажется рабом тактических концепций изменников. Человек, не обладавший военными талантами, держиморда и солдафон, Жуков принял к исполнению пораженческий план начала войны Тухачевского. Он не увидел его ковар­ного дна. Того, что видел Уборевич.

Он не понял, что это был «План поражения» — при любой раскладке сил. В результате, имея подавляющее превосходство в танках, самолетах и артиллерии, начальник Генерального штаба Жуков поставил Красную Армию под сокрушительный удар. А страну — перед бездной катаст­рофы!

Но подытожим события. Допросив Тухачевского впервые 24 мая, в течение восьми дней следствие получило от него признательные показания, которые были подтверждены и дополнены его подельниками. В ходе следствия заговорщики назвали сотни фамилий военных, причастных к заговору, и все эти люди позже будут расстреляны.

Глава 12. Военный совет

В тот день, когда Тухачевский закончил изложение своих показаний, 1 июня в Кремле начало работу расширенное заседание Военного совета при наркоме обороны с участием членов Политбюро ЦК ВКП(б). Кроме постоянных членов на нем присутствовало 116 военных работников, приглашенных с мест и из центрального аппарата НКО. Перед началом работы все участники были ознакомлены с показаниями Тухачевского, Якира и других заговорщиков.

Присутствовавший на этом совещании Конюхов вспоминал: «После завтрака нас пригласили в Малый зал ЦИК СССР. Нарком внутренних дел СССР Ежов и... Леплевский (начальник Особого отдела Главного управления государственной безопасности НКВД. — К.Р.) раздали нам «собственноручные» показания Тухачевского, Якира, Корка, Фельдмана, Путны, Эйдемана. Показаний Уборевича еще не было. По мере ознакомления с «показаниями» наше мрачное настроение перерастало в гнев против заговорщиков государственного переворота и измены Родине. И только после ознакомления с показаниями... в присутствии членов Политбюро ЦК ВКП(б) маршал А. И. Егоров открыл заседание Военного совета».

С докладом «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА» выступил Ворошилов. Выступление наркома начиналось с заявления о том, что «органами Наркомвнудела раскрыта в армии долго существовавшая и безнаказанно орудовавшая, строго законспирированная контрреволюционная фашистская организация, возглавлявшаяся людьми, которые стояли во главе армии...».

Он пояснял: «О том, что эти люди — Тухачевский, Якир, Уборевич и ряд других — были между собой близки, это мы знали, это не было секретом. Но от близости, даже от такой групповой близости до контрреволюции очень далеко... Я, как народный комиссар... откровенно должен сказать, что не только не замечал подлых предателей, но даже когда некоторых из них (Горбачева, Фельдмана и др.) уже начали разоблачать, я не хотел верить, что это люди, как казалось, безукоризненно работавшие, способны были на столь чудовищные преступления. Моя вина в этом огромна».

Сталин выступил на Военном совете 2 июня. Его выступление было необычным. Он воздерживался от резких оценок, и, даже сама форма подачи им информации носила характер импровизации, доверительного разговора, прерываемого репликами с мест и обменом мнений. Он как бы рассуждал вслух, словно взвешивая характер происшедшего на весах логики. Вглядываясь в зал, он говорил:

«Вижу на ваших лицах мрачность и некоторую растерянность. Понимаю, что тяжело слышать такие обвинения в адрес людей, с которыми мы десятки лет работали рука об руку и которые теперь оказались изменниками Родины. Но омрачаться и огорчаться не надо.