Роман Гуль - Азеф Страница 65

"Усталость. Обманываю ЦК? Чернова? Да я ненавижу их, как мелкую человеческую сволочь. Я играл с петлей. Пусть играют другие". Но тут же представлял себе: - по Невскому проспекту мчатся конвойцы на белых конях, коляски, кареты, филеры и полиция оцепили кварталы, выезд Николая II-го несется и вот: - Взрыв! Карета взлетает на воздух. Кто убил всероссийского императора? Николая Романова убил Борис Савинков!

"А, действительно, не поехать ли?" Савинков был зелен в свете лампы, как труп.

8

Он снял наблюдение за царем, вызвав боевиков заграницу: - шли тревожные подозрения Яна Бердо и "Миши Садовника". Пока съезжались - Слетов, Вноровский, Зензинов, Бердо, Прокофьева, Моисеенко, Чернавский, Миша-Садовник, - Савинков посвящал дни Парижу и одиночеству. Днем его видели на скачках в Лонгшан. По вечерам в богатых барах.

Иногда он писал стихи. Они были больные, кровавые. Он знал, что не убьет царя, что напрасно ездили по Петербургу боевики в извозчичьих армяках, ходили папиросники. Знал, их могли повесить. Но что ж делать? Он признался б тому, кто бы понял. Рассказал бы, как горела, выгорала и сгорела душа.

9

Заведующий наружным наблюдением русской политической полиции в Париже, сыщик Анри Бинт был стар и опытен. Исполнял самые деликатные поручения. По приказу царя, например, наблюдал за братом царя Михаилом, женившемся на Наталии Вульферт. Пронырливость Бинта превзошла всё возможное. В церковь св. Саввы на бракосочетание вел. кн. Михаила с Наталией Вульферт проник Анри Бинт. Он не виноват, что опоздал прибывший от царя генерал Герасимов.

О, Анри Бинт - штучка! Он доставил царю фотографию ребенка Наталии Вульферт. И именно ему особым чиновником от Герасимова, привезшим секретные бумаги касательно боевиков, поручено теперь тщательное, ни на шаг неотступное, наблюдение за Савинковым.

Слежка удовлетворяла Бинта. Джентльмены, заговаривавшие на скачках в Лонгшан, кокотки Мулен Руж, проститутки на дне парижских кабаков оплачивались Бинтом. До запятой выписывал в дневник наблюдений жизнь Бориса Савинкова Анри Бинт.

Только вначале удивлялся Бинт, зная опытность своего партнера. Поражало: партнер не защищается. Даже не оглядывается, идя по улице.

10

На пароходах из Гамбурга и Марселя стягивались боевики в Лондон. Под видом туристов в отеле недалеко от Чаринг Кросса состоялось заседание. Савинков был очень усталый. Перед собранием завтракал в зале отеля, пил виски. Сидевший с ним Ян Бердо сказал, что он пьет больше обычного.

Но когда собрались товарищи, первое что почувствовал Савинков: невозможность руководить подчиненными ему волями. Силы истрачены, пустота. Подавленная молчаливость от провала работы, от подозрений, что снова в террор впивается провокация, действовала. Он медлил открыть собрание, разговаривая то с матросом Авдеевым, то с Бердо, то расспрашивая Зензинова о впечатлении от России, то говоря с Вноровским о самоубийстве Бэлы. И оттого, что ждали, оттого, что собрание не открывалось, оттого, что Яна Бердо подозревали в провокации, состояние боевиков было тягостное. Савинков ощущал боль самолюбия: - не верят. Чувствовал самое страшное: - теряет самообладание.

Ян Бердо был развязен, смеялся. Знал, что в провокации подозревают именно его, что вопрос будет обсуждаться. Смеялся потому, что не было фактов и близость с Савинковым, родившаяся в кабаках, в тотализаторе, за остроумием ницшеанской беседы, - защитят его.

- Объявляю собрание открытым, - проговорил Савинков, заняв место за столом. Секретарем села бывшая невеста Сазонова, тихая Прокофьева. Товарищем председателя - Слетов.

- Товарищи, - заговорил Савинков. Любовь к слову и всплывшая, привычная обстановка подняли нервы. - Мы знаем, что после предательства Азефа террор должен быть реабилитирован. Предпринятый центральный акт необходим нам, как воздух. Но нас снова подстерегает смутная неудача. Если это неудача действия это не страшно. Много неудач было в терроре. На неудачах учились, шли к удачам. Но неудача у нас неясная. Почему товарищи заметили слежку? Данные опять указывают на самое гнусное - на провокацию. Начинает казаться, что она вновь вьет гнездо, вызывая тень Азефа. Но если Азеф по оплошности ушел пока живым, другой предатель на это может не надеяться.

Савинков в паузу видел выражение лиц, самолюбивой болью ощущая: - не верят.

- Товарищи! Мы братья, спаянные кровью. Мы должны и можем быть открыты друг другу, потому что все идем на смерть. Предлагаю единственный способ, может быть тяжелый, но другого я не вижу. Пусть каждый выскажет о другом все подозрения, если таковые только имеются. Пусть биография и жизнь каждого будут представлены на полное, детальное рассмотрение. Если в жизни и биографии кого-либо найдется неразъясненное место, такому товарищу не должно быть места в боевой организации. Я начинаю с себя. Прошу сказать, кто что-нибудь имеет против меня, кто желает обо мне что-нибудь узнать, задать какой-нибудь вопрос?

Ответило полное молчание.

- Вам, Павел Иванович, мы доверяем полностью, - проговорил Ян Бердо, думаю, товарищи, я выражаю общее мнение?

Тишина стала напряженней, жутче. Савинков перебил ее:

- Предлагаю, в таком случае, разобрать жизнь и биографию "Ротмистра".

Кто-то перемялся на стуле. Кто-то кашлянул. Тишина перервалась. Слетов проговорил:

- Я хотел бы знать, где был две недели тому назад "Ротмистр", то есть 17-го числа?

- Где я был? - проговорил "Ротмистр", перекладывая правую ногу на левую. Глаза всех были - на нем. - Позвольте, это довольно трудно припомнить, приложил он руку ко лбу - 17-го числа я был в Мюнхене, да, да... в Мюнхене...

"Ротмистр" знал, что 17-го из Мюнхена он экспрессом, через Берлин, ездил в Петербург к генералу Герасимову. Но вполне владея собой, повторил:

- Да, да, 17-го я был в Мюнхене. А почему вы, Степан Николаевич, опрашиваете?

- А 17-го вечером вы никуда не уезжали?

- 17-го вечером? Да, уехал. В Париж к Павлу Ивановичу.

Слетов молчал.

- А почему вы спрашиваете?

- Павел Иванович, "Ротмистр" у вас был в Париже 19-го?

- 19-го? Да, по моему был 19-го. Есть еще вопросы

к "Ротмистру"?

- Нет, если вы виделись с ним 19-го, то - нет. Это проверка одного сообщения. Но оно кажется неверным. Глядя на Слетова, "Ротмистр" улыбнулся детской улыбкой красивого лица.

- Мне кажется, что жизнь "Ротмистра" в Париже не соответствует нашему представлению о жизни революционера. "Ротмистр" не станет отрицать, что кутежи, скачки и прочее, это не неизменная особенность революционера. Я бы высказалась раз навсегда против такой жизни товарищей, - тихо проговорила Прокофьева. - И не объяснит ли "Ротмистр", на какие деньги производит он эти кутежи?

"Ротмистр" рассмеялся. Все увидели его белые зубы, гармонировавшие с румянцем щек.

- Если я бываю в ресторанах, то, товарищи, только с Павлом Ивановичем, перед которым моя парижская жизнь проходит, как на ладони. Если когда-нибудь я кутил, то уверяю вас, не на свой счет.

Поднятое было Савинкову болезненно оскорбительно. Он знал, что товарищи за глаза обвиняют его за широкую жизнь на деньги боевой организации. Чтоб прервать эти разговоры, он, нахмурясь, проговорил:

- Пора бы знать, товарищ Прокофьева, что по делам террора приходится посещать места и заведения, не доставляющие особого удовольствия. - Усталость и мгновенное презренье к окружающим охватили его. Он оборвал допрос "Ротмистра".

11

- Скажи, Владимир, ну, что же это такое? - говорил Слетов Вноровскому, выходя из отеля. - На что это похоже? Разве это дело? Что мы сделали? Эти допросы - сказки для малых ребят. - Слетов был возбужден. - Ты знаешь, как я говорил, так и есть, без Азефа Павел Иванович нуль, пустоцвет, ничто. Вместо дела - фраза, поза,

ничего больше. А сам, поверь мне, в Россию он на террор никогда не поедет.

- Почему ты думаешь?

- Разве ты не видишь, он изломан, изъезжен не революционной работой, а какими-то своими философиями, писаниями, вообще достоевщина за пять копеек. Разве такой человек может стоять во главе террора? Потом, его жизнь? Он в Париже сорит деньгами направо, налево, скачки, рулетки, пьянства, говорят про какие-то умопомрачительные оргии.

- Да, ты прав, - тихо ответил Вноровский. - Гоц называл его "надломленной скрипкой Страдивариуса" и, кажется, теперь эта скрипка сломалась. А как его любил, как в него верил брат, Борис.

- Пусть сломался сам, но он втаптывает в грязь и кровь товарищей, в Петербурге случайно не захватили извозчиков, они еле ушли, "Ротмистр" определенно на подозрении. Что же, потому, что Павлу Ивановичу ни до чего нет дела, мы опять посылаем людей на виселицу? Это кабак! Это та же азефовщина только с другой стороны!

- ЦК договорился с ним на год, если в течение года ничего не сделает, теряет полномочия.

- Через год? А год партия должна сидеть в грязи, в которую повалил ее Азеф при помощи Чернова и Савинкова? Вноровский не отвечал.