Джон Норвич - Срединное море. История Средиземноморья Страница 66

Галлиполи стал первой базой турок на европейской земле — плацдармом, значение которого невозможно переоценить; почти сразу же османы начали свое неустанное продвижение вперед. Еще в 1359 г. их авангард достиг стен Константинополя. К счастью, он был не настолько велик, чтобы создать непосредственную угрозу городу, однако остальная территория Фракии, хуже защищенная и изнуренная гражданской войной, стала легкой добычей турок. В 1362 г. им сдался Адрианополь, который, под именем Эдирне, сделался столицей Орхана в Европе. Расположение города на великом пути из Белграда в Константинополь делало его превосходной базой, откуда можно было проникнуть в глубь Балканского полуострова; оно также позволяло успешно изолировать Константинополь от его владений в Европе. В каждом городе и в каждой деревне, захваченной турками, значительная часть местного населения продавалась в рабство в Малую Азию, а ее место занимали турецкие колонисты.

В том же, 1362 г. Орхан умер. Ему наследовал ставший султаном второй сын, Мурад (Сулейман умер двумя годами ранее, упав с лошади), вскоре показавший себя более энергичным и целеустремленным лидером, нежели его отец и старший брат. Он вел кампании не только во Фракии, но также и в Болгарии, где захватил Филиппополь (Пловдив) в 1363 г. и оказал значительное давление на болгарского царя Ивана Александра, дабы тот объединился с ним против Византии. После решающего сражения на реке Марице в 1371 г. Болгария признала власть Турции и вскоре была полностью поглощена. Другим знаковым достижением Мурада стало то, что он привел эмиров Восточной Анатолии к полной покорности; с этого момента при продвижении султанов в Европу безопасность их тыла была обеспечена.

Мурад был убит во время имевшей историческое значение битвы на Косовом поле — «поле черных дроздов» — 15 июня 1389 г. В тот день турки под вдохновенным предводительством его сына Баязида, провозглашенного султаном прямо на поле боя, полностью уничтожили сербскую армию, и сербская нация ушла в забвение на четыреста лет. Баязид, известный своим подданным под именем Йилдырым, «Удар молнии», обладал невероятной энергией, проявлявшейся, например, во вспышках насилия, так что они выглядели почти безумством, и не знал пощады ко всем, кто стоял у него на пути. В течение тринадцати лет его правления темпы завоеваний нарастали. Весной 1394 г. гигантское войско турок двинулось на сам Константинополь, и с наступлением осени осада началась всерьез. Султан приказал полностью блокировать город, и через некоторое время внушительные запасы продовольствия в столице почти кончились. Блокада в той или иной форме продолжалась в течение восьми лет, однако, к счастью для горожан, Баязид, как всегда, непредсказуемый, потерял интерес к этой операции и предпринял другие, обещавшие более быстрый успех. Натиск на столицу ослабел.

Тем не менее, хотя Константинополь на короткий срок оказался в безопасности, другим городам повезло меньше. Фессалоники пали в 1394 г.; в 1396 г. при Никополе на Дунае султан сокрушил армию, насчитывавшую 100 000 человек — самую большую, когда-либо поднимавшуюся против неверных, — под командованием короля Венгрии Сигизмунда. Итак, к концу XIV в. завоевание османами Восточной Европы и Малой Азии достигло таких масштабов, что остановить его было уже невозможно. Что касается христиан, противников султана, то Сербия и Болгария более не существовали. Оставалась Византия, однако она так сократилась и обеднела, пережила такое унижение, была настолько деморализована, что в ней с трудом можно было узнать прославленную империю ромеев, какой она некогда была. И все же, хотя и обреченная, Византия никогда не прекращала борьбы. Она — что почти невероятно — протянула еще шестьдесят лет и в конце концов окончила свое существование в бою.

Для Светлейшей Венецианской республики последняя четверть XIV в. оказалась нелегким временем. Давнее соперничество с Генуей беспокоило, как нарыв. Началось оно с вражды из-за острова Тенедос, лежащего у входа в Дарданеллы и дававшего возможность своему обладателю контролировать пролив; продолжение ее протекало, так сказать, гораздо ближе к дому: речь идет об осаде и в конечном итоге захвате в августе 1379 г. Кьоджи — укрепленного города в Венецианской лагуне, господствующего над прямым глубоким проливом, ведущим непосредственно к Венеции. Никогда за все долгие годы своего существования Венеция не переживала столь серьезной угрозы; действительно, если бы генуэзский адмирал Пьетро Дориа, одержав победу, немедленно атаковал город, трудно представить себе, чтобы он мог потерпеть поражение. К счастью для Венеции, вместо этого он решил блокировать ее и дожидаться, пока голодные горожане сдадутся сами. Венецианский командующий Веттор Пизани использовал свой шанс. Судьба Кьоджи, почти отрезанной от суши, зависела от трех узких каналов. Зимней ночью 21 декабря три тяжелых судна, нагруженных камнями, были в темноте подтянуты на буксирах и затоплены по одному в каждом из каналов. Осаждающие сами оказались в блокаде. 24 июня 1380 г. 4000 полумертвых от голода генуэзцев сдались без всяких условий.

Однако до конца войны было еще далеко. Лишь в конце года измученные ею республики согласились принять посредничество графа Амадея Савойского, и последовавший за этим Туринский договор способствовал дальнейшему развитию как венецианской, так и генуэзской торговли в Средиземном море и Леванте. Но со временем стало ясно, что победа Венеции имела большее значение, чем казалось ей самой. Не в первый раз удивила она своих друзей и врагов тем, как быстро восстановила свои экономические и материальные ресурсы. Генуя же со своей стороны вступила в полосу упадка. Ее система управления начала разрушаться; раздираемая фракционными конфликтами, она пережила низложение десяти дожей в течение пяти лет и вскоре попала под власть Франции, которая продолжалась полтора столетия. Лишь в 1528 г., при Андреа Дориа, она в конце концов смогла восстановить свою независимость. Однако к этому моменту мир изменился. Никогда более Генуя не угрожала Венеции.

Напротив, Светлейшая республика восстала из хаоса самой отчаянной в ее истории войны, сохранив свою политическую структуру в целости. Ни одно государство в Италии не смогло бы похвастаться не только такой стабильностью, но даже чем-то близким к этому. За пределами Венеции вся Италия вступила в эпоху деспотизма, став его жертвой; лишь Серениссима[179] оставалась сильной республикой, где царил твердый порядок. Благодаря своей конституции она безо всяких усилий успокаивала любую политическую бурю, где бы — за границей или дома — ни лежали ее истоки. Большинство ее жителей, правда, не обладали какой-либо реальной властью в течение последних ста лет[180], но гражданская служба была открыта для всех. Коммерция и ремесла, прославившие город, составляли источник гордости и удовлетворения жителей и, кроме того, приносили богатые доходы. Словом, мало кто из граждан питал серьезные сомнения в том, что администрация — не говоря уже о том, что она действовала исключительно эффективно, — ближе всего к сердцу принимает именно их интересы.

Война с Генуей окончилась благополучно, и Венеция начала заново строить и расширять свою торговую империю. В первые годы XV в. благодаря сочетанию политического оппортунизма, искусной дипломатии, деловой хватки и — время от времени — шантажа она приобрела значительные территории материковой Италии, включая такие города, как Падуя, Виченца и Верона, и расширилась на запад до самых берегов озера Гарда (не говоря уже о Скутари и Дураццо в северной Далмации, о Навплии, Аргосе и старых венецианских базах Модон и Корон в Морее, а также о большей части Кикладских островов и архипелага Додеканес). Наконец-то она по праву могла вести переговоры на равных с такими странами, как Англия, Франция и Астурия, как одна из великих европейских держав.

Венецианцы никогда не считали себя итальянцами. Отрезанные своей лагуной от terra firma[181], с самых первых времен своего существования они обращали взгляды на Восток — источник почти всего их богатства и коммерческих успехов. Таким образом, положение Венеции целиком и полностью отличалось от положения городов континентальной Италии, которые также являлись независимыми республиками, но у них отсутствовало политическое устройство Венеции с его системой сдержек и противовесов, не дававшее одному лицу или семейству взять государство за горло. По этой причине они рано или поздно с наступлением иностранной угрозы или внутреннего кризиса начинали ощущать нужду в лидере. При этом было более чем вероятно, что, когда эта угроза (или кризис) минует, избавиться от лидера окажется куда труднее, чем было призвать его. А затем — еще до того, как народ поймет это, — тот станет основателем династии.