Неизвестен Автор - Севастополь (сборник) Страница 66

Кругом свистели бомбы, а она шла вперед и несла телеграмму раненому ответственному работнику, лежавшему в штольне на покрытой шинелью койке. Ему нужно было ехать на Большую землю, об этом постоянно напоминали ему его друзья и подчиненные, но разве мог он оставить свой город?

И, лежа на койке, он отдавал распоряжения о восстановлении хлебозавода, о доставке муки в бомбоубежища, о борьбе с дизентерией.

В дверь постучали.

Запыленная, обгоревшая, вошла Заруцкая и протянула ему телеграмму.

Он жадно схватил ее, пробежал и, радостно вздохнув, откинулся на подушки.

— Наградили орденом Ленина! — произнес он. — В Москве не забывают севастопольцев, — и спросил Заруцкую: — Как вы пробрались к нам?

— Очень просто. Нужно было, вот и пришла. Отметьте, пожалуйста, срок получения.

В конце июня жители видели Заруцкую, отважно пробиравшуюся по разрушенной улице, не обращавшую внимания на «мессеров». Она несла на плечах набитый домашним скарбом мешок. Рядом с ней шла какая-то женщина.

— Уезжаете? — спросил один из севастопольцев.

— Нет, что вы, кто же будет телеграммы носить? Просто помогаю знакомой перебраться в другой подвал, старый разбомбило, — ответила эта маленькая женщина, незаметная героиня Севастополя.

Секретарь горкома партии внимательно посмотрел на редактора. Худой и согнутый, тот напоминал тяжело больного, готового свалиться и больше не встать, но секретарь горкома знал, что в этом болезненном человеке заложена громадная внутренняя сила, позволяющая ему работать за троих и требовать максимального напряжения сил от сотрудников.

— И все-таки "Маяк коммуны" должен завтра выйти в свет, — повторил секретарь и встал. Редактор поднялся тоже.

— Да не забудь поместить передовую о разрушении Панорамы. Весь город должен знать о новом злодеянии гитлеровцев, — услышал он голос секретаря.

Редактор вышел из бомбоубежища и прошел по разрушенной улице. Только что закончился налет. Еще курился кинотеатр «Ударник». Земля была покрыта белыми пятнами сгоревших зажигательных бомб. В подъезде бывшего гастрономического магазина в луже крови лежала женщина. Подъехала санитарная машина, увезла раненую.

От сгоревшего за ночь здания редакции еще веяло жаром. Наборщики и печатники ожидали редактора.

Он шагнул к рабочим и сказал:

— Товарищи! Севастополь живет, и газета должна выходить. Надо расчистить ход в типографию.

Обжигаясь до волдырей, пряча глаза от искр и чада, растаскивали наборщики и печатники еще горячие балки, рухнувшие стропила, загораживавшие вход в типографию.

К вечеру проход был расчищен. В подвале железобетонный потолок дышал жаром, вверху еще гуляло раздуваемое ветром пламя.

Газета должна была выйти.

И в раскаленный подвал пошли наборщики и верстальщики. Заработали вращаемые вручную из-за отсутствия тока печатные машины, а утром севастопольцы, не подозревавшие о муках, в которых рождалась их родная газета, читали свежий номер "Маяка коммуны".

Сергей Алымов

Родина с нами

С кем, Севастополь,Тебя сравнить?!С героями Греции?Древнего Рима?Слава твоя,Что в гранит не вгранить,Ни с чем в историиНе сравнима.

Римлянин Муций,Одетый в шелк,Прославлен за то,Что сжег свою руку.В Севастополе каждая рота и полкВынесли тысячекратную муку.

Севастополь в осадеТакой костер,Перед которымАд — прохладное место.СевастополецРуку в костер простер,Руку, огнеупорней асбеста.

СевастопольцыСомкнули ряды,Стальными щитамиВыгнули груди."Дайте снарядов!","Не надо еды!" —СлышалосьУ раскаленных орудий.

Воздух от залпов —Душная печь.Волосы вспыхивалиУ комендоров."До одного мы готовы лечь!Не отдадимЧерноморских просторов!"

Тысяча немцев на сотню идет.Сотня героев с тысячью бьется.СевастополецВ бою не сдает:Он умирает,Но не сдается.

Бьет по фашистамГранат наших град."Вперед! За Сталина!Родина с нами!"Тельняшка в крови,Пробитый бушлат,Севастопольских битвБессмертное знамя.

Стоит Севастополь,Хоть города нет,Хоть город весь в пепле,Разбит и разрушен.Стоит Севастополь!Гремит на весь светВеликая славаГромче всех пушек.

Ольга Джигурда

Теплоход «Кахетия» (из записок военного врача)

Мы уходим в море раньше обычного времени. В Сухарной балке уже не стреляют, и только издалека глухо доносятся выстрелы.

Начинается третий штурм Севастополя.

Опять берег багров от горящих зданий, опять золотые свечи над ними и небо, испещренное цветными звездочками трассирующих пуль.

Героическая черноморская крепость! Несмотря на ожесточенный штурм, несмотря на неистовые налеты, ты сопротивляешься и стоишь, как прежде, символом человеческого самоотвержения и воли. Мужественные, уже столько выстрадавшие жители Севастополя, ушедшие в подземные убежища, построившие себе второй город под землей, продолжают, несмотря ни на что, работать, жить и сопротивляться! Слава тебе, наша стойкая, несдающаяся крепость! Слава людям, защищающим ее!

Я останавливаюсь на несколько мгновений у борта. Мы идем быстро, спокойно, окруженные конвоем сопровождающих нас кораблей. Мы увозим самое дорогое, самое ценное — раненых героических защитников Севастополя! Я смотрю на пожары, на багряно-золотую, окровавленную полосу горизонта и думаю о тех, кто сейчас там, в крепости, кто защищает ее до последнего дыхания… Сколько усилий понадобится потом, чтобы снова воздвигнуть во всей его прежней красе этот замечательный город!

"Ведь все равно нет такой силы на свете, чтобы победить нас, — думаю я и не могу оторвать взгляда от мрачного зарева пожаров вдали. — Ведь все равно победителями будем мы, зачем же столько тупого и злобного упорства у врага".

И простая, ясная мысль приходит в голову. Враги сами не верят в свою победу, если даже в эти дни своих кажущихся успехов с таким остервенением уничтожают то, что хотят «завоевать»!

— Чувствует, сволочь, что не быть ему тут хозяином, и разрушает все, сукин сын! — вдруг слышу я чей-то голос.

За моей спиной стоит раненый краснофлотец в тельняшке, держа бескозырку в руках. Голова его забинтована пропитанной кровью марлей. Он стоит твердо, немного расставив ноги. Выражение лица суровое, брови сдвинуты, голос спокоен.

Мы встречаемся с ним взглядом и понимающе смотрим друг другу в глаза.

— Пойдемте, товарищ, я перевяжу вам голову, — предлагаю я, и он послушно идет за мной.

Мы благополучно дошли до Туапсе. В тыловом порту, вспоминая о пережитом в Севастополе дне, нам казалось совершенно невероятным, что всего лишь вчера мы были у Сухарной балки, работали под непрекращающимися налетами врага, отстреливались, стояли на краю гибели и остались невредимыми!

"Кахетия" — счастливая!

Потянулись томительные, тревожные дни. Третий штурм Севастополя продолжался. До нас доходили слухи о героической защите города, об отражении жесточайших вражеских налетов и атак. Наши держали Мекензиевы горы, и там шли упорные бои. Противник нес большие потери, но упорно лез вперед и не давал передышки исстрадавшемуся городу. Гарнизон отступал медленно, и каждый метр нашей земли враг покупал кровавой ценой.

Севастополь стойко держался. Нужны были все новые и новые людские подкрепления, боезапасы, продукты. Мы стали готовиться в очередной рейс. Все прекрасно сознавали, что на этот раз нам предстояла борьба более опасная, чем когда бы то ни было, и каждый чувствовал себя готовым к ней. Все были молчаливей, сосредоточенней, чем обычно, и что-то торжественное ощущалось в нашем ожидании выхода в море.

"Кахетия" пришла в Севастополь ночью 10 июня. Швартовались опять у Сухарной балки. Издали слышались глухие разрывы снарядов и гул самолетов. Это казалось уже таким обыденным, что никого не беспокоило. Разгрузка корабля на этот раз шла особенно быстро: с рассветом ждали налета вражеских самолетов. В разгрузке принимали участие и экипаж, и санчасть — все, кто был свободен в эти часы.

Я стою на палубе и вижу — наш зубной врач Николай Поликарпович Антонов на спине носит ящики со снарядами, ступая медленно, важно и осторожно. На берегу он ставит свои ящики подальше от корабля. — А то как взорвет, корабль потонет, — объясняет Николай Поликарпович.