Людвиг Мизес - Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции Страница 67

Большая часть этих доктрин ссылались на состояние совершенства в человеческих делах. Они помещали это совершенное состояние либо в начало истории, либо в её конец, либо и в начало, и в конец. Соответственно, история в их интерпретации выглядела либо как постепенное ухудшение условий, либо как постепенное улучшение условий, либо как период постепенного ухудшения, за которым следует период улучшения. В некоторых из этих доктрин идея совершенного состояния коренится в религиозных верованиях и догмах. Однако в задачи светской науки не входит анализ теологических аспектов этого вопроса.

Очевидно, что в совершенном состоянии человеческих дел не может быть никакой истории. История является летописью изменений. Но сама концепция совершенства подразумевает отсутствие каких бы то ни было изменений, так как совершенное состояние может быть трансформировано только в менее совершенное состояние, т.е. любое изменение может принести ему только вред. Если поместить состояние совершенства в предполагаемое начало истории, то это равносильно утверждению, что эпохе истории предшествовала эпоха, когда не было никакой истории, но однажды какое-то событие, нарушив это совершенство, провозгласило начало эпохи истории. Предположение о том, что история устремлена к осуществлению совершенного состояния, равносильно утверждению, что история однажды закончится.

Беспрестанное стремление к замене менее удовлетворительных условий более удовлетворительными заложено в человеческой природе. Этот мотив стимулирует его умственную энергию и побуждает его действовать. Жизнь в совершенной системе сведёт человека к чисто растительному существованию.

История не начинается с золотого века. С точки зрения последующих эпох условия жизни первобытного человека представляются весьма неудовлетворительными. Он был окружён бесчисленными опасностями, которые цивилизованному человеку вообще не угрожают, или, по крайней мере, не в той степени. По сравнению с последующими поколениями человек был беден и дик. Он был бы безумно рад, если бы мы воспользоваться любым достижением нашей эпохи, например, методами лечения ран.

Точно также человечество никогда не сможет достичь состояния совершенства. Утопическая литература насквозь пропитана идеей о желательности состояния бесцельности и безразличия, представляющего собой самое счастливое состояние, которое когда-либо может достичь человечество. Авторы этих планов описывают общество, в котором не требуется никаких дальнейших изменений, потому что всё обрело наилучшую возможную форму, в утопии больше нет никакой причины стремится к улучшениям, потому что всё уже достигло совершенства. История будет завершена. С этого времени все люди будут полностью счастливы. <В этом смысле Маркса также следует называть утопистом. Он также стремился к такому состоянию, в котором история остановится. По схеме Маркса история представляет собой классовую борьбу. Раз классы и классовая борьба будут уничтожены, то уже не может быть никакой истории. Надо признать, «Манифест Коммунистической партии» просто декларирует, что история всех до сих пор существовавших обществ, или, как позднее добавил Энгельс, точнее, история после разложения золотого века первобытного коммунизма является историей классовой борьбы и, таким образом, не исключает интерпретации, что после установления тысячелетнего царства социализма может возникнуть новое содержание истории. Однако другие произведения Маркса , Энгельса и их последователей не указывают на то, что может возникнуть новый тип исторических изменений, радикально отличающийся по своей природе от изменений, существующих в эпохи классовой борьбы. Какие дальнейшие изменения можно ожидать, когда будет достигнута высшая фаза коммунизма, когда каждый будет получать всё, в чём он нуждается? Граница, которую Маркс проводит между своим «научным» социализмом и социалистическими планами других авторов, которых он определяет как утопистов, касается не только природы и организации социалистического сообщества, но и способа, которым это сообщество предположительно появится на свет. Те, кого Маркс презрительно называет утопистами, создавали проект социалистического рая и пытались убедить людей, что его осуществление крайне желательно. Маркс отвергал этот метод. Он претендовал на открытие закона исторической эволюции, согласно которому приход социализма неизбежен. Недостаток социалистов-утопистов, их утопический характер он видел в том, что они ожидали наступления социализма по воле людей, т.е. в результате их сознательной деятельности, тогда как его научный социализм утверждал, что социализм наступит независимо от воли людей в результате развития материальных производительных сил.> Никому из этих писателей никогда не приходило в голову, что те, кому они желают принести пользу своими реформами, могут иметь другое мнение о том, что является желательным, а что нет.

Позднее на основе полного извращения метода экономической науки возникла новая усовершенствованная версия образа современного общества. Для того, чтобы изучить последствия изменений в рыночной ситуации, усилия по адаптации производства к этим изменениям и феномен прибылей и убытков, экономист создаёт образ гипотетического, хотя и недостижимого, состояния, когда производство всегда полностью приспособлено к осуществлению желаний потребителей и не происходит никаких дальнейших изменений. В этом воображаемом мире завтра не отличается от сегодня, не может возникнуть никаких несоответствий, нет никакой нужды в предпринимательской деятельности. Руководство предприятием не требует никакой инициативы, это самодействующий процесс, бессознательно выполняемый автоматами, движимыми мистическими квазиинстинктами. У экономистов (а по этой причине и у неспециалистов, обсуждающих экономические проблемы) нет иного способа постигнуть, что происходит в реальном, постоянно изменяющемся мире, кроме как противопоставить его вымышленному миру стабильности и отсутствия изменений. Но экономисты полностью отдают себе отчёт, что разработка образа равномерно функционирующей экономики является всего лишь мыслительным инструментом, который не имеет соответствия в реальном мире, в котором живёт и призван действовать человек. Они даже не подозревают, что кто-то может не понять исключительного гипотетического и вспомогательного характера их концепции.

Тем не менее некоторые люди неправильно истолковывают смысл и значение этого мыслительного инструмента. В метафоре, заимствованной из теории механики, математическая экономическая теория называет равномерно функционирующую экономику статическим состоянием, существующие в ней условия – равновесием, а любое отклонение от равновесия – неравновесным состоянием. Этот язык предполагает, что есть что-то порочное в самом факте, что реальной экономике всегда присуще отсутствие равновесия, а состояние равновесия никогда не реализуется в реальной действительности. Всего лишь воображаемое гипотетическое состояние ненарушаемого равновесия изображается в качестве самого желательного состояния реальной действительности. В этом смысле некоторые авторы называют конкуренцию в том виде, в каком она существует в изменяющейся экономике, несовершенной конкуренцией. Дело, однако, в том, что конкуренция может существовать только в изменяющейся экономике. Её функция состоит как раз в том, чтобы устранять неравновесие и генерировать тенденцию к достижению равновесия. В состоянии статического равновесия не может быть никакой конкуренции, потому что в этой ситуации нет точки, куда мог бы вмешаться конкурент, чтобы сделать что-то, что удовлетворит потребителя лучше, чем то, что уже делается. Само определение равновесия подразумевает, что нигде в экономической системе не существует несогласованности, и, следовательно, нет необходимости в каких-либо действиях, чтобы устранить несоответствия, отсутствует предпринимательская деятельность, предпринимательские прибыли и убытки. Именно отсутствие прибылей заставляет экономистов-математиков считать состояние ненарушаемого статического равновесия идеальным состоянием, ибо они заражены предрассудком, что предприниматели являются бесполезными паразитами, а прибыли представляют собой нечестный барыш.

Энтузиасты равновесия также вводятся в заблуждение неоднозначными тимологическими смысловыми оттенками термина «равновесие», которые, разумеется, не имеют никакого отношения к тому, как экономисты используют идеальную (мысленную) конструкцию состояния равновесия. Популярное понятие психического равновесия человека является нечётким и не может быть конкретизировано без включения в него произвольных ценностных суждений. Всё, что можно сказать о таком состоянии психического или морального равновесия – это то, что оно не может побуждать человека ни к какому действию. Ибо действие предполагает ощущение какого-либо беспокойства, поскольку только устранение беспокойства может быть его единственной целью. Аналогия с состоянием совершенства очевидна. Полностью удовлетворённый индивид не имеет целей, он не действует, у него нет стимула думать, он проводит свои дни в досужем наслаждении жизнью. Не важно, является ли такая сказочная жизнь желательной или нет. Бесспорно то, что живые люди никогда не достигнут такого состояния совершенства и равновесия. Не менее бесспорно, что измученные несовершенством реальной жизни люди мечтают о подобном полном выполнении всех их желаний. Это объясняет источник эмоционального восхваления равновесия и осуждения неравновесия.