Альберт Шпеер - Воспоминания Страница 69

Гитлеру удавалось таким образом запугать большинство окружавших его офицеров, и, наоборот, он испытывал неуверенность, если напротив сидел настоящий профессионал. Он даже не отстаивал своего мнения, встретив сопротивление специалиста.

Мой предшественник Тодт нередко прихватывал с собой на совещания двух своих наиболее близких сотрудников, Ксавера Дорша и Карла Заура; бывало, что сопровождал его и кто-нибудь из экспертов. Но в принципе Тодт считал важным докладывать лично, привлекая своих сотрудников лишь при особо сложных частных вопросах. Я же с самого начала не утруждал себя запоминанием цифр, которые все равно лучше сидели в голове Гитлера. Чтобы полнее использовать почтение Гитлера к специалистам, я всегда брал на совещания классных экспертов по отдельным пунктам повестки дня.

Это избавляло меня от кошмара бомбардировок цифрами и техническими данными, буквально втаптывавшими в землю. Я появлялся в ставке, как правило, в сопровождении двух десятков гражданских лиц. Очень скоро в избранном кругу N 1 начали подшучивать над этими «шпееровскими нашествиями». По ходу совещания я вызывал от двух до четырех специалистов. Совещания проводились в ставки, примыкавшем непосредственно к личным покоям Гитлера. Это была скромно обставленная комната примерно в 80 квадратных метров, стены которой были отделаны светлым деревом. У большого окна величественно размещался массивный четырехметровый дубовый стол для карт и атласов. В углу стоял стол поменьше с шестью креслами вокруг. Здесь усаживались участники совещания.

Я сам во время этих заседаний по возможности держался в тени. Открывал их краткой характеристикой темы и предлагал специалисту изложить свои взгляды. Мои эксперты не давали себя запугать ни внешним окружением с бесчисленными генералами, адъютантами, постами охраны, неоднократными проверками документов, ни тем ореолом, который этот аппарат окружал Гитлера. Они приносили подчеркнутое достоинство своей должности и ответственности, в основе которых лежал обретенный за долгие годы успешной службы профессионализм. Бывало, что беседа перерастала в горячую дискуссию, потому что мои сотрудники, казалось, забывали, с кем имеют дело. Гитлер относился к этому отчасти с юмором, отчасти уважительно. В этом кругу он казался скромным и обходился с присутствующими с примечательной вежливостью. Он отказывался от своего обычного приема удушать несогласие пространными, утомительными и парализующими речами. Он умел отличать принципиальное от второстепенного, был раскован и приводил присутствующих в замешательство быстротой, с которой он делал выбор из нескольких вариантов и обосновывал его. Он легко ориентировался в технической стороне вопроса, в планах и чертежах. Задаваемые им вопросы свидетельствовали, что в общих чертах он быстро схватывал довольно сложную материю обсуждения. Впрочем, он не замечал свой недостаток: он слишком быстро добирался до сути вопроса, чтобы его действительно осмыслить.

Перед совещанием я никогда не мог предсказать его результата. Нередко он без возражений утверждал предложение, шансы которого представлялись мне ничтожными, так же нередко он вдруг упрямо отвергал принятие более или менее важных мероприятий, на которых еще недавно сам настаивал. И все же моя система переигрываания знаний Гитлером частностей еще более детальными познаниями моих специалистов чаще приносила успехи, чем неудачи. Другие его сотрудники отмечали с удивлением и завистью, что точка зрения Гитлера, незадолго до этого названная им на каком-нибудь военном совещании окончательной, нередко претерпевала в результате наших конференций с экспертами изменения и проходили наши предложения (1).

Технический горизонт Гитлера, точно так же, как его взгляд на мир и его эстетические пристрастия, да и сам стиль его жизни, замыкался Первой мировой войной. Его технические интересы были односторонне сфокусированы на традиционном вооружении армии и флота. В этой области он постоянно развивался и обогащал свои познания. Именно здесь он нередко выдвигал убедительные и практичные идеи. Но он определенно недооценивал, например, разработки в области радарной техники, атомной бомбы, реактивных истребителей и ракет. Во время своих довольно редких полетов на новеньком «Кондоре» он опасливо спрашивал, насколько надежен механизм шасси и сработает ли он при посадке. С недоверием отметил, что старый Ю-52 с жестким креплением шасси ему больше по душе.

Часто вечером того же дня после наших совещаний Гитлер излагал перед своим военным окружением только что обретенные познания. Он любил как бы между прочим преподнести их как свои собственные.

Когда появился русский танк Т-34, Гитлер торжествовал: он увидел в нем подтверждение правоты своего давнего требования снабжать танки более длинными орудийными стволами. Еще до моего назначения министром я как-то в саду Рейхсканцелярии стал свидетелем горьких сотований Гитлера после осмотра им танка на упрямство управления сухопутных войск по вооружениям. Оно не поняло смысла его требований оснастить танк длинноствольной пушкой, обеспечивающей большую начальную скорость полета снаряда. У армейского управления по вооружениям были свои контр-аргументы: длинный ствол на непредназначенном для этого танке поведет к перегрузке его передней части, столь радикальное новшество чревато опасностью того, что вся конструкция потеряет устойчивость.

Этот эпизод постоянно припоминался Гитлером, когда его идеи наталкивались на сопротивление: «Я тогда был прав, а мне не хотели верить. И сейчас я также прав!» Тогда как армия хотела получить танк, скоростные характеристики которого кравняли бы его с Т-34, Гитлер настаивал на оснащении танков тяжелой, с большей пробивной мощностью пушкой и на более толстой броней для защиты. И в этом вопросе он был подкован: держал в голове цифры, помнил результаты испытаний на поражение и на начальную скорость снарядов. Свою теорию он обыкновенно подкреплял примером боевых кораблей: «У кого в морском бою преимущество в дальнобойности, тот может открыть огонь с дальней дистанции, даже всего если один километр. А если еще к тому же и превосходящая и броневая мощь…, то тогда превосходство по всем статьям. А что Вы хотите? У корабля с лучшими ходовыми качествами остается только одна возможность: использовать их для бегства. Или Вы, может быть, хотите мне доказать, что благодаря своей большей скорости он в состоянии взять верх над более прочной броней и лучшей артиллерией? Но иначе обстоит дело и с танками. Более легкий и быстрый танк вынужден насовать перед более тяжелым».

Мои люди в этих дискуссиях не принимали непосредственного участия. Наша задача была выпускать танки в соответствии с заказом, а уж кто — Гитлер ли, генеральный ли штаб сухопутных войск или его управление по делам вооружений определяет его — нам было безразлично. Вопросы тактики боя нас не касались, споры велись в основном среди офицеров. В 1942 г. Гитлер еще старался не обрывать подобные дискуссии окриком. Тогда он еще спокойно выслушивал возражения и спокойно же приводил свои аргументы. Хотя, конечно, его аргументы имели особый вес.

Поскольку «тигр» в первоначальном своем варианте был рассчитан на 50 т, а затем под давлением Гитлера дошел до 57 т, то мы решили освоить тридцатитонный танк нового типа, который, как говорило уже его название «пантера», должен был отличаться большими скоростью и маневренностью. Это достигалось его относительной легкостью и мощностью двигателя от «тигра». Однако, в течение года на него под давлением Гитлера было навешано столько брони и больших по калибру орудий, что в конце-концов он с 48 тоннами вышел на проектный вес «тигра».

Чтобы как-то уравновесить странное превращение быстрой пантеры и тихоходного тигра, мы несколько позднее принялись за серию малых, легких и поэтому опять-таки более скоростных танков (2). Чтобы обрадовать и успокоить Гитлера, фирма «Порше» разработала документацию для сверх-тяжелого танка весом в 100 т, который и уже по одной этой причине мог бы производиться только штучно. Для введения шпионов в заблуждение мы назвали это чудовище «мышь». Порше, впрочем, сам заразился тягой Гитлера к сверхтяжелому вооружению и по временам подбрасывал ему информацию о параллельных программах у противников. Однажды Гитлер вызвал генерала Буле и потребовал: «Я только что слышал, что у противника начинает поступать новый тип танка с броней, далеко превосходящей все то, что есть у нас. Вы уже располагаете его характеристиками? Если наши сведения верны, то следует срочно…, следует срочно разработать новую противотанковую пушку. Пробивная способность ее снарядов должна…, увеличить калибр или удлинить ствол, — одним словом, отреагировать на это немедленно! Моментально!» (3).

Было большой ошибкой, что Гитлер взял на себя не только верховное командование вермахтом, но и сухопутными силами, а в их составе в качестве «хобби» возглавил разработку бронетанкового вооружения. При нормальном положении дел подобные вопросы должны были бы решаться в дискуссиях между офицерами Генерального штаба, армейского управления по вооружению и комитетом промышленности по вопросам вооружений. Главнокомандующий сухопутных войск подключался бы лишь в исключительных случаях. Но это противоречило бы привычке давать офицерам — специалистам самые деталлированные наставления. Сложившаяся практика была столь же ненормальна, сколь и пагубна. Ведь Гитлер тем самым снимал с них ответственность и воспитывал своих офицеров в духе безразличия.