Лев Клейн - Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества Страница 7

Это делал не один Афанасьев.

Через два десятилетия после выхода капитального труда Афанасьева фольклорист А. С. Фаминцын в своей монографии «Божества древних славян», усилив компаративистскую основу, попытался построить систему славянских языческих божеств, во всем подобную греко-римской, индийской и литовской. Дьяусу-питару, Диеспитеру (Юпитеру) и Зевсу соответствовал славянский бог Дый (из «Слова о полку Игореве»), но отцом богов был у Фаминцына Сварог, бог неба. Его сыновья — Сварожичи: Радегаст, Огонь (соответствие индийскому Агни) и Дажьбог — «царь-Солнце» — и т. д.

Для Перуна в этой системе вообще не нашлось места: восточнославянские песни (узкая специализация Фаминцына) о нем не говорят. Но этот автор подвел под его отсутствие теоретическую базу. К этому времени набирал силу диффузионизм, теория влияний. С точки зрения этого исследователя, ранние славяне, подобно прочим индоевропейским народам — предкам греков, италийцев, персов, — не имели идолов, а молились огню, рекам, деревьям. По его мнению, русские идолы, которых, называет Нестор, появились под влиянием варягов — пригодилась идея славянофилов. Варягов Фаминцын вслед за славянофилами считал не скандинавами, а прибалтийскими славянами. В Прибалтике же бог грома очень почитался под именем Перкуна (лит. Перкунас, латыш. Перконс).

Согласно мнению этого фольклориста, Владимир незадолго до принятия христианства попытался навязать своим подданным чуждое им почитание кумиров, изображавших иноземные божества. «И в Киеве, и в Новгороде главнейшие идолы были воздвигнуты и ниспровергнуты в течение самого короткого периода времени, а поэтому поклонение им и не могло пустить в народе глубоких корней» (Фаминцын 1884: 122).

Что же, народный образ бородатого Перуна приходится считать крестьянской перерисовкой элегантного бритого и усатого Перуна — варяжского воина? Так или иначе, образ Перуна все же глубоко укоренился в русском народе. А. П. Щапов, публицист, примыкавший к сравнительной (или «мифологической») школе, в ряде статей 60-х гг. XIX в. показал, что слабое проявление языческих богов в сохранившихся остатках язычества — кажущееся: старые боги замещены в народном сознании христианскими святыми, например, Перун — Ильей-пророком: он ездит по небу на колеснице, гремит громом (Щапов 1906: 56-59, 60-63, 63-69).

Для мифологов-компаративистов многобожие составляло естественное первоначальное состояние первобытной религии. Лишь потом, как писал Афанасьев (1983: 25), «между богами устанавливается иерархический порядок; они делятся на высших и низших; самое общество их организуется по образцу человеческого, государственного союза, и во главе его становится верховный владыка с полною царственною властью». Возвышение этого верховного владыки и опускание остальных богов до уровня ангелов и демонов — путь к единобожию.

В рамках сравнительной мифологической школы формировалось и другое предположение — о дуализме славянского язычества, на манер зороастризма, т. е. о вере славян в вездесущую борьбу двух сил: добра и зла, в христианской трансформации — бога и сатаны. А. Гильфердинг (1855) трактовал в этом духе сообщение средневекового автора Гельмольда (1963: 129-30) о Чернобоге у западных славян (у них ведь были Чернобог и Белобог), а Афанасьев (1865,1: 93) и Фаминцын (1884: 141-142), находя Белобога, Белуна в топонимике восточных славян, распространяли эту концепцию на все славянство, хотя и не считали ее у славян определяющей. Только Н. Квашнин-Самарин в своем очень дилетантском «Очерке славянской мифологии» (1872) реконструировал всю систему славянской мифологии как повествование о борьбе двух начал и, опираясь на тождество в поздних легендах Господа с Белобогом, а Ильи с Перуном, объявлял Перуна сыном Белобога. Успеха его реконструкции не имели.

Очень четко убеждение эпохи выразил в одной из своих первых работ Н. И. Кареев, впоследствии известный передовой историк. В 1872 г. в статье «Главные антропоморфные боги славянского язычества» он отрицал и дуализм и монотеизм славянского язычества. Вот слова Кареева о монотеизме: «Монотеизм никогда не предшествовал и не мог предшествовать политеизму... Политеизм может сменять монотеизм (имеется в виду: по случайным обстоятельствам, например, из-за внешних влияний. — Л. К.), но выработаться из него не может». Славянское язычество Кареев рассматривал как «чистейший политеизм», по степени развития находящийся между ведическим и эллинским (Кареев 1872: III: 14; IV: 45-61).

В эту пору тезис об исходном монотеизме у языческих славян защищали уже только церковные писатели. Так, священник М. Никифоровский писал (1875: 8), что первоначально у славян был монотеизм, лишь позже сменившийся политеизмом. Протоиерей И. Сырцов (1897: 1, 15) рассматривал этот переход славян от монотеизма к политеизму вполне в библейском духе: уклонились от Бога, лишились откровения. Крещение же Руси, с этой точки зрения, — всего лишь возвращение к истинной вере. «Как несимпатичный бог, Перун, несмотря на свое величие и славу при Владимире, скоро забылся в народе, превратившись в пророка Илью». Совсем как у Толстого: «Перун уж очень гадок!».

Кризис доверия

Не эти писатели были опасны для солярно- мифологической школы. Начиная с 60-х гг. XIX в. в России — время разночинной интеллигенции с ее скепсисом и реализмом. Например, И. И. Носович, белорусский Даль, писал (1870: 269), что не было такого божества как Купало, не было такого идола, это просто белорусское прозвание Иоанна Крестителя, и нет никаких свидетельств его обожествления. В 70—80-е гг. XIX в. передовые позиции в этнографической науке занял эволюционизм. Образы великих богов он выводил не из поэтических метафор, а из низшей демонологии, из веры в домовых, леших и т. п, в душу и духов. Таковы в России были работы Н. Ф. Сумцова. С эволюционизмом все больше конкурировал диффузионизм, искавший во всем влияния и заимствования.

Оба учения проявились в капитальных трудах влиятельного чешского ученого Любора Нидерле — четырехтомных «Славянских древностях» (1901-1924 гг.) и трехтомной «Жизни древних славян» (Niederle 1911-1925 гг.). В соответствии с эволюционистской концепцией Нидерле видел в мифологии два слоя — низший (демонологический) и высший (развитая система богов). По его мнению (1956: 269),

«славяне как и в некоторых других областях культуры, так и главным образом в развитии религиозного мировоззрения сравнительно отстали и не дошли до столь развитой системы богов, какая была у родственных им народов, находившихся под большим влиянием религиозных центров Востока вследствие большой близости к ним».

Зарубежным влиянием объяснял Нидерле первенство балтийских славян в мифологии (1956: 275):

«Только один круг, а именно балтийский, создал ряд действительно славянских богов, создал и храмы, и касту жрецов. Все это, очевидно, произошло под влиянием заморской германской культуры, которая в скандинавских землях и в вопросах религии была на более высокой ступени развития...».

Но Перуна он считал «не германским Тором, а местным славянским богом», которого варяги соединили с тем.

Очень схоже с Нидерле смотрел на славянское язычество влиятельный русский филолог А. Н. Веселовский. Он считал, что жрецов как сословия на Руси не было, а был только «низший ярус» жречества — волхвы и кудесники. «Благодаря этому отсутствию жреческого сословия у нас и не развился определенный культ: все осталось в эмбриональном виде; были скорее зародыши мифологии, но не сама мифология» (Веселовский 1882: 28).

Обоим исследователям как-то не приходила в голову возможность того, что это может отражать не столько реалии прошлого, сколько состояние источников — освещенность западных территорий письменными источниками своими и соседних народов при бесписьменности восточных славян дохристианского времени. Несмотря на этот недосмотр формирование религии в трактовке Нидерле, Веселовского и их сторонников выглядело более убедительным, чем у их предшественников. Эволюционисты и диффузионисты тоже были компаративистами, но цели их сравнительных исследований были другими. Одни искали повсюду аналогии, чтобы реконструировать синхронную эволюцию, другие — чтобы установить источники заимствований. Для того и другого нужно было знать очень много фактов, много конкретных деталей. Гипотетические построения солярно-мифологической школы быстро дискредитировались.

Симптомом ее кризиса были выступления скептиков, отказывавшихся доверять гипотезам и сетовавших на нехватку фактов. «Что мы знаем о личных божествах славян» — назвал свою статью 1885 г. А. Кирпичников. О многих богах сообщения поздние, сомнительные, о других неизвестно ничего, кроме имени. «Строго говоря, — заключил он свою статью, — из всех богов русских непоколебимо может вынести критику только один Перун...» (Кирпичников 1885: 65).

Схожую направленность имели труды иностранных ученых — серба В. Ягича, чеха X. Махала, француза Луи Леже (Jagič 1883; Máchal 1892; Leger 1901). В книге «Славянская мифология», вышедшей в Париже в 1901 г. (хотя первые варианты появились уже в 80-е гг.) и переведенной на русский в 1906, Леже писал, что из книги Фаминцына сохраняет значение менее десятка страниц.