Анатолий Уткин - В начале всех несчастий: (война на Тихом океане, 1904-1905) Страница 7

Китай и Япония традиционно сражались за первенство в регионе Восточной Азии. Уступка под нажимом — согласие на преобладание в прежде подопечном Индокитае французов — ослабила Китай, чем не преминули воспользоваться соседи. Но и сам Пекин стал по–новому видеть окружающий мир. До революции Мэйдзи Россия, а не Япония виделась в Пекине важнейшим внешнеполитическим фактором. Видя успехи Японии в модернизации и укреплении страны, китайское правительство, как уже говорилось, пригласило немца фон Мелендорфа осуществить интеграцию китайской (и корейской) таможенной службы. Более быстро модернизировавшаяся Япония в 1874 г. попыталась завоевать китайские острова Рюкю (длинная цепь островов к югу от Японского архипелага, включая Окинаву, прежде платившую дань Китаю) и китайскую Формозу. Униженный европейцами Китай, фактически пожелал подчиниться более близкой Японии и дружелюбно встретил японцев, направившихся к Формозе. Относительно небольшой японский отряд сумел заставить императорское китайское правительство выплатить контрибуцию в 500 тыс. мексиканских долларов, добиться признания суверенитета Японии над островами Рюкю — в обмен на признание Формозы неотъемлемой частью Китая. Сближение Японии с Китаем создавало в Восточной Азии новую ситуацию.

Этот союз не продержался долго. Ареной испытания китайско–японского согласия стала Корея. Японцы, в отличие от китайцев, постоянно увеличивали свой воинский контингент в Корее и уже скоро преобладали над китайцами как два к одному. Юань Шикай бежал из Кореи на английском корабле накануне прибытия японцев в Сеул. Дружба дала трещину не успев окрепнуть.

Ощущая свою новую силу, Япония вступила в 1894 году в войну с Китаем из–за влияния на Корею. На практике Назрело еще более полномасштабное выяснение отношений: кто в Восточной Азии хозяин.

На бумаге соотношение сил было в пользу Китая — ее армия была больше, ее флот превосходил по тоннажу и численности экипажей. Против японских крейсеров Пекин готовился выставить два линейных корабля водоизмещением 7 тыс. тонн каждый. Береговую линию Китая охраняли 65 крупных военных кораблей и сорок три торпедных катера, разбитые на четыре флота. Один лишь Северный флот Китая (14 кораблей) превосходил японский. Но китайский адмирал был кавалеристом и мало что знал о морской стратегии. Его основной советник — германский адмирал также сделал карьеру в пехоте. В некоторых снарядах не было пороха — деньги пошли на строительство Летнего дворца вдовствующей императрицы Цыси в Пекине: вместо выполнения военной программы императрица и ее евнух строили новые дворцовые террасы.

Война началась встречей японской эскадры с двумя китайскими линейными кораблями близ корейского побережья. Обе стороны обвиняют противостоящую в первом выстреле, но есть все основания предполагать, что первым отдал приказ стрелять японский адмирал Того, стоявший на японском флагмане «Нанива». В ходе войны японцы начали методично уничтожать военно–морские силы великой континентальной державы, завершив кампанию в Желтом море — у Вэйхайвэя близ Шаньдуна. Видя крах своего флота китайский адмирал принял сверхдозу опиума. Соблюдая приличия, японцы плакали на его похоронах, хотя скрыть ликование им было трудно. Капитана флагмана китайского флота «Чен Ена» официальные власти Пекина лишили головы.

На суше дела повернулись тоже не в пользу китайцев. Во время битвы у устья реки Ялу у них было всего лишь три снаряда на пушку главных батарей и по четырнадцать зарядов на малые орудия. Тем временем десант фельдмаршала Оямы на Корейском полуострове и в Маньчжурии расширял свой плацдарм даже в снежную бурю. Потери Оямы в боях были относительно невелики — 800 человек, но против него обратилась страшная холера, которую войска занесли и на Японский архипелаг, в результате чего летом 1895 года погибли 30 тысяч человек. Но японский флот и армия открыли путь на Пекин и это решило судьбу кампании. 19 марта 1895 г. китайские представители прибыли в японский Симоносеки с просьбой о мире. Японцы немедленно потребовали Ляодунский полуостров и Порт — Артур.

Не видя возможности продолжать войну, представитель императорского китайского правительства Ли Хунчан подписал 17 апреля 1895 г. мирный договор, по которому Китай отказался от своего влияния в Корее, отдал Японии Тайвань, Пескадорские острова и южное побережье Ляодунского полуострова. Японцы получали в Китае права экстерриториальности. (Тем временем императрица Цыси уничтожила 53 евнуха, заподозренных в стремлении к реформам. Остальные реформаторы бежали в провинции). Ситуация в Азии весьма резко изменилась в пользу островной империи.

Николай Второй обращается к Тихому океану

Николая Второго справедливо называли «самым вежливым молодым человеком своего времени». Он был прекрасным теннисистом, обожал прогулки и все виды развлечений на открытом воздухе. На первом месте в системе его внутренних интересов и предпочтений стояла семья — он самозабвенно любил свою жену, уделял все свободное время детям, не забывал предать весточку матери. На втором месте у него было «движение» — по морям и полям, по лесам и горам. Царские обязанности править величайшим государством Земли стояли у него на третьем месте. У него не было петровской страсти улучшать свое государство. И не было, разумеется, петровских талантов. Не было и схожести с дедом — реформатором Александром Вторым, чью ужасную кончину, своего рода «благодарность передовой России» он видел своими глазами.

Неподготовленный наследник растерянно спрашивал в 1894 г.: ”Что со мной будет? Я никогда не хотел быть царем… Я ничего не знаю в искусстве управления. У меня нет ни малейшего представления даже о том, как разговаривать с министрами».[10] Когда царевич Николай Александрович в 26 лет занял царский трон, то обычным его вопросом, обращенным к великим князьям — его дядьям — было: «Что я должен делать? Я не знаю даже о чем я должен говорить со своими министрами». Его сестра — великая княжна Ольга размышляла: «Во всем виноват наш отец. Я знаю, как не нравилась ему сама идея обрушить государственные дела на нашу семью — но что поделать, Ники был его наследником». Николай II стремился походить на отца — Александра III, но сам же ощущал отсутствие внутренней силы. В отличие, скажем, от Вильгельма II, он всегда уходил на второй план и не пытался быть тверже и сильнее. Отец умер слишком рано, чтобы его старший сын, увлеченный теннисом и крикетом, мог естественно войти в дела государства, и это сказалось на всем царствовании. Новый самодержец в середине 1890‑х годов был явно растерян. Самый способный его министр С. Ю. Витте писал: «Бедный, несчастливый император не был рожден для великой исторической роли, которую судьба возложила на него».

Николай II всегда предпочитал Москву Петербургу, и Петр I не был его любимым героем. В этом смысле старания В. О. Ключевского — поклонника Петра и учителя Николая II пошли прахом. Николай II говорил своему врачу: «Я признаю великие достоинства моего предка, но он мне симпатичен менее всех. Он слишком восхищался европейской культурой… Он отверг русские обычаи, хорошие обряды, следование которым составляло наследие нашей нации».[11] Петру I он предпочитал его отца — Алексея Тишайшего. Не случайно он назвал своего сына Алексеем, а на самом большом балу в честь Николая II (1903) весь двор был наряжен в костюмы времен царя Алексея Романова. (Еще один маленький, но характерный факт: когда речь зашла об отмене буквы «ер», император заявил, что не представит высокого поста тому, кто будет следовать новой орфографии.) Везде, где это было уместно, Николай одевался в русском стиле — в косоворотку. В обществе он говорил только по–русски, а на английском и немецком только в кругу семьи. Николай не любил своего лучшего министра Витте (и позднее был прохладен к реформатору Столыпину). На наш взгляд справедлива оценка американского историка П. Кеннеди, назвавшего Николая II «простодушным, скрытным, уходящим от тяжелых решений и слепо верящим в свои священные отношения с русским народом, к благосостоянию которого он не проявлял интереса».[12]

Царь Николай в конечном счете стал жертвой процесса, которого он не мог контролировать. (Раскаты грома для Романовых послышались в Крымскую войну, позором стало поражение в войне с Японией и все решила Первая мировая война). Он настолько лишен был «инстинкта правителя», что не создал даже небольшой группы непосредственных помощников. Каждое утро он исполнял огромный сизифов труд знакомства и подписи государственных бумаг. Огромный государственный корабль шел в тумане и капитан должен был находиться на мостике с биноклем и рулем, а он корпел в каюте над бумажной работой.

Западные послы сомневались в решающем для правителя качестве — воле. Французский посол Палеолог, отмечая простоту, мягкость, отзывчивость, удивительную память Николая II, указывает на его неуверенность в собственных силах: «Чтобы руководить государством, которое стало таким громадным, чтобы повелевать всеми двигателями и колесами этой исполинской системы, чтобы объединить и употребить в дело элементы настолько сложные, разнообразные и противоположные, необходим был, по крайней мере, гений Наполеона».[13] Бедой Николая II было то, что он ладил лишь с посредственностями, люди воли и характера не привлекали его. Царь искал душевного спокойствия. а не благоденствия народа, не его подлинной силы.