Леонид Милов - О причинах возникновения крепостничества в России Страница 7

Этот столь мучительный и многовековой путь развития полевой крестьянской барщины, видимо, не был, да и не мог быть стимулирован такими факторами, как развитие внутреннего или внешнего рынка. Кроме того в случае воздействия такого фактора, как рынок, барщина неизбежно должна была бы приобретать характер господствующей формы ренты. Однако резкое увеличение господских запашек (в том числе и монастырских), правда, в связи с кризисом и натурализацией хозяйства, отмечено исследователями лишь примерно с середины XVI в. Стало быть, до XVI в. указанная эволюция не была обусловлена этими причинами. В данный период, вероятно, действовали лишь механизмы укрепления феодальной собственности на землю. И чрезвычайно медленные темпы эволюции полевой барщины, помимо природно-географической специфики, обусловлены существованием именно общинного строя частновладельческой деревни.

Данное положение, на наш взгляд, находит подтверждение в выявлении взаимоотношений феодала с крестьянским населением своих владений в связи с полевыми барщинными работами. Эволюция и трансформация «жеребьевой» пашни – это лишь хозяйственный аспект проблемы укрепления феодальной собственности на землю.

Актовый материал позволяет уяснить некоторые моменты и социальной стороны этой проблемы. Обратимся к интереснейшему тексту купчей 1483/84 гг. на деревню в Белозерском уезде, где говорится: «Се яз … купил есми… деревню… с хлебом и с семяны, опрочь половничьи половины да их собины, и с пустошми, и с лесы, и с пожнями» 65. Помимо довольно твердого свидетельства существования здесь господского поля как элемента собственно господского хозяйства, в тексте грамоты есть чрезвычайно интересный материал о путях привлечения рабочей силы для обработки этих полей. Продавец оговаривает, что запасы хлеба продаются за исключением «половничьей половины». Последнее означает, что поле было действительно целиком господским, поскольку оговорена «половничья половина», а не господская. Тот факт, что половники упоминаются наряду с господскими семенами дает нам возможность предположить, что половники работали здесь на господском поле. По материалам xvi-xvii вв., половники всегда отдавали семена господину, а остальное делили «на полы» 66. Наконец, упоминание так называемых «собин», на наш взгляд, доказывает, что перед нами половники, сеющие именно на господском поле и имеющие в данной деревне не земельные наделы полевой пашни, как полагал Л.В. Черепнин, а лишь нерегулярную пашню в росчистях, займищах и т.п. Оговаривать в грамоте, представляющей акт купли деревни как хозяйственного комплекса, непричастность к объектам этой купли крестьянских наделов полевой пашни, по нашему мнению, бессмысленно. И вот почему.

В этой грамоте речь идет о местных половниках, т.е. живущих именно в этой деревне, но, вероятно, продавших свои участки феодалу. Если бы половники сохранили свои наделы, то они бы на них и выращивали господскую долю хлеба, но тогда грамота не говорила бы о господских семенах, так как в крестьянском хозяйстве они и так должны быть (здесь нет речи о господской ссуде семенами).

Такие половники, лишившиеся своей земли, фигурируют и в других актах 67. Новгородские писцовые книги конца xv в. упоминают их в деревнях своеземцев близ г. Орешка 68. Видимо, о таком же безземельном половнике идет речь в известном судном списке 1495-1499 гг. Троице-Сергиева монастыря с крестьянами во главе со Степаном Панафидиным, где, в частности, говорится: «На том Маткове жил Федор слободчик, а половничал на монастырь Троицкой, и жито делил на гумне с ключники монастырскими» 69. Здесь половник по бывшему, или точнее, постоянному месту жительства «слободчик», т.е. черный крестьянин, хотя живет на монастырской земле, а, следовательно, и пашет «исполу» монастырское поле. Количество таких примеров можно увеличить.

Если Б.Д. Греков, пользуясь в основном материалами второй половины XVI и XVII в., был склонен видеть в половниках совершенно определенную категорию сельских жителей, что для этого периода в целом, видимо, справедливо, то Л.В. Черепнин для эпохи XIV-XV вв. обосновал социальную неопределенность и расплывчатость половников как категории. Их название обусловлено лишь размером отчислений от полученного урожая в пользу «работодателя». Это и крестьяне, потерявшие земельный надел, однако попавшие в силу обстоятельств во временное положение половника к соседнему феодалу 70. Состояние половничества по длительности могло быть самым различным – от наследственного и пожизненного до краткосрочного, в один-три года. Некоторые вариации половничества были сопряжены с потерей тех или иных прав и обязанностей в общине и т.д.

Вместе с тем к половникам принадлежала, пожалуй, наибольшая по численности группа крестьян-издольщиков, т.е. крестьян, уплачивающих натуральный зерновой оброк, равный половине чистого урожая (т.е. без семян) 71. Наиболее важно, что такие половники были полноправными крестьянами 72. Они имели все права и обязанности общинника и, что самое главное, владели земельным наделом.

В документах эта категория половников по общему положению стоит в одном ряду с третниками, т.е. с крестьянами, платящими оброк хлебом «из третьего снопа», и, очевидно, с другими группами крестьян. Во всяком случае, в духовной митрополита Алексея сказано: «А все те села дано с серебром и с половники и с третники и с животиною» 73. Такие крестьяне-общинники, платившие зерновой оброк «исполовья», многочисленны в Водской, Шелонской пятинах, в Шунгском погосте Заонежья и др., что выявляется по материалам новгородских писцовых книг конца xv в. 74

Из сказанного можно сделать весьма существенный вывод. В XIV-XV вв. обязать крестьянина-общинника пахать господское поле было необычайно трудно. Можно было довести размер продуктовой ренты до максимума, т.е. изъять в форме оброка 50% «приполонного» хлеба, не считая других компонентой ренты, но заставить крестьянина работать на господском поле при такой же норме эксплуатации реально было лишь при потере им земельного надела или иных чрезвычайных экономических обстоятельствах. В условиях напряженного короткого цикла земледельческих работ сила и характер внеэкономического принуждения должны были быть кардинально иными. Это, видимо, главная пружина всего механизма укрепления и развития феодальной собственности на землю. Крестьянин-общинник, за спиной которого стоял сельский мир с солидарностью его членов, должен был лишиться его поддержки, должен был посредством политических рычагов стать непосредственно зависимым от феодала. Следовательно, полевая барщина была теснейшим образом связана с коренной перестройкой внеэкономического принуждения.

Итак, помимо прямого, хотя и слабого внедрения, в частности в монастырских владениях Северо-Восточной Руси, полевой барщины в виде переходной к собственно барщине формы «жеребьевой» пашня, мы можем проследить и окольные пути ее развития. Одним из них, как было показано выше, был генезис крестьянской полевой барщины в виде одной из разновидностей половничества. Другим окольным путем было серебреничество, или путь экономического закабаления.

Наиболее активно вопрос о серебреничестве в последние два десятилетия обсуждался И.И. Смирновым и Л.В. Черепниным. И.И. Смирнов пришел к выводу, что серебреничество – «определенная форма феодально-крепостнической зависимости крестьянства XV века» 75. Причем, «серебро» никогда, по мнению ученого, не означало ренту, это исключительно кабальная ссуда. Серебреничество как разновидность долга служило мощным инструментом втягивания в сферу феодальной зависимости новых слоев крестьянства 76. Л.В. Черепнин подходил к серебреничеству крестьян как к более широкому и многообразному явлению, которое означало не только кабальные отношения на основе денежной ссуды, но и их обязанность вносить денежный оброк 77. Г.Е. Кочин в целом занял позицию, которая близка к концепции И.И. Смирнова. Вместе с тем он сделал более существенное уточнение сущности серебреничества. Он считал отношения серебреничества отношениями крестьян и феодалов, «вышедшими за пределы обычного круга отношений: выплаты оброков и отбывания отработочной ренты», т.е. не касающимися «новых слоев крестьянства» 78.

Думается, что в оценке серебреничества ближе к искомой истине И.И. Смирнов и Г.Е. Кочин. Вплоть до конца XV в. денежный оброк был лишь незначительной частью феодальной ренты. Это прекрасно видно на материалах новгородских писцовых книг, а ведь этот регион, видимо, отличался более активным развитием товарно-денежных отношений. Кроме того, «серебро оброчное» не связано с уплатой процентов, и в этом глубоко принципиальное отличие от кабальной ростовщической ссуды. Вряд ли социальная функция терминологий актов была настолько не развита, чтобы не отличать в квалификации один вид платежа от другого. Полагаем, что неправ был Л.В. Черепнин, сочтя возможным интерпретировать упоминания о серебрениках как о крестьянах, обязанных денежным оброком. Для этого нужна социально значимая практика существования денежной ренты в чистом виде, т.е. как самостоятельного явления, а это противоречит данным источников.