Лев Сирин - 1991: измена Родине. Кремль против СССР Страница 7

– КГБ предупреждал Горбачева о возможных последствиях его политики?

– Говорили неоднократно. У меня был один случай… Когда была создана Российская коммунистическая партия, Полозков как-то собрал большую аудиторию на базе партийной школы ЦК КПСС. Были секретари райкомов, горкомов с мест, тысячи полторы, наверное, полный зал. Пришлось выступить и мне, поскольку меня туда тоже пригласили. В своем выступлении я позволил себе две реплики. Бросил фразу: «Это все, конечно, хорошо, что вы создали Российскую компартию, я вас поздравляю, но имейте в виду, что тем самым вы сделали первый шаг к ликвидации коммунистической партии вообще». В зале возник шорох, хотя в целом реакция была более-менее мирной. А вот реакция на мою вторую реплику была менее спокойной. Я сказал: «Вот вы, секретари Российской компартии, сейчас приступаете к работе, так имейте в виду, что мы с вами уже подошли к стадии развала нашего государства, и если вы не будете в своей работе заниматься сохранением государства, мы распадемся в ближайшее же время». Поднялся большой шум в зале, но меня, правда, не прогнали. Приезжаю после выступления к себе на работу. Передают, что просил позвонить Горбачев. Звоню. Горбачев мне говорит: «Ты сейчас выступал перед секретарями…» Я перебиваю: «Михаил Сергеевич, понимаю, что вы мне хотите сказать, но прошу учесть, что я говорил свое личное мнение, а не мнение КГБ». – «Все равно, зачем тебе это надо было говорить? Лучше не надо!» Вот вам, пожалуйста… Он меня не ругал, не угрожал, но почувствовалось, что Горбачев сильно занервничал. Так в ЦК относились к тому, что страна разваливается.

Страна не распалась бы, если бы подольше пожил Андропов. Об Андропове можно говорить много, но, к сожалению… к сожалению, жизнь ему не помогла (огорченно). Он многое делал, при нем начиналось много интересного, но… рано ушел. Кстати, имя Андропова официально было упомянуто при Горбачеве только в момент его избрания на пост генсека, а уже на следующем пленуме он об Андропове ничего не сказал. Я помню, тогда спрашиваю Чебрикова: «Что такое? Почему никто даже не упоминает имени Андропова?» Чебриков отвечает: «Горбачев всех предупредил, что имя Андропова больше упоминать не надо». Вот так все и было. Многие люди на местах тяжело переживали эти времена. Многие активно им противостояли: на Украине держался Щербицкий… Но все это уже в прошлом, ничего теперь восстановить нельзя.

Да и ГКЧП, как такового, не было. Горбачев был в курсе того, что делалось. Вышло бы ГКЧП – Горбачев поднялся бы на волну… Я в тот момент работал уже в Министерстве обороны и ничего толком не знал. Приезжаю утром на работу, а маршал Соколов просит: «Может быть, ты узнаешь, что там на самом деле происходит?» Я отвечаю: «А что я могу узнать? Вон, напротив вас сидит Язов, ему и позвоните». – «Он телефонную трубку не берет». Ну, тогда позвонил я в КГБ. Один мне стал рассказывать совершенно пустые вещи, а другой говорит: «Я сейчас был у Крючкова, мне там было сказано, что сейчас надо заниматься уборкой урожая…» В этот день, 19 августа 1991 года! Так что никто ничего не делал. Лукьянов сразу после ГКЧП дал интервью Караулову, где в дым разнес ГКЧП, так самого Лукьянова на следующий день арестовали!

– Под вашим непосредственным кураторством находилась ведь и творческая интеллигенция Советского Союза. Какие имена: Рыбаков, Евтушенко, Вознесенский, Солженицын, Любимов… Не сложно вам с ними было управляться, Филипп Денисович?

– Вот вы говорите, сложно с интеллигенцией… Интеллигенция всегда одинаковая. Кто в 1993 году подписывал письмо в поддержку того, чтобы Ельцин стрелял по Белому дому? Это письмо ведь было опубликовано! 42 представителя интеллигенции его подписали. Причем одним из первых его подписал бывший главный редактор «Юности» Дементьев. Но Рыбаков это письмо подписывать не стал, Евтушенко не стал. Евтушенко, кстати, всегда при Советской власти жил припеваючи, но ее же и критиковал. Если взять Евтушенко и Вознесенского, то Вознесенский тоже всегда жил неплохо, но никуда ведь не лез и не лезет, жил спокойно, в сравнении с Евтушенко. А Евтушенко, к сожалению, был разный человек на разных этапах своей жизни.

Рыбакова я очень хорошо знал, в свое время мы с ним жили в одном подъезде, в доме, где гостиница «Украина»… Менялись люди, очень менялись (задумчиво)… Какой Рыбаков писатель? Сталинскую премию он получил за роман «Водители», который сегодня никто не знает. А «Дети Арбата» были написаны Рыбаковым еще во времена Хрущева. Я их прочел года за два до того, как роман вышел. О нем можно говорить всякое, но то, что там много вранья, – это факт. Просто вранья! Я взял «Детей Арбата» и сходил с ними к Александру Яковлеву, он уже был заведующим отделом ЦК. У нас, кстати, с Яковлевым были еще до его отъезда в Канаду более-менее нормальные отношения. А тогда мы с ним посидели, я рассказал об этой книге – Яковлев о ней еще ничего не слышал, сказал: «А стоит ли сейчас такого рода книгу публиковать?» И оставил рукопись. И тут же дал команду издать ее тиражом в полтора миллиона экземпляров.

Бывал я, конечно, и в Театре на Таганке, у нас с Любимовым были хорошие отношения, но были и проблемы. Я хорошо помню его отъезд на Запад и возвращение оттуда. Ко мне стали обращаться с просьбой помочь ему вернуться в СССР – все инстанции были не против, требовалось лишь мое согласие. Я сказал тогда Губенко: «Пожалуйста, пусть возвращается, но имей в виду, что, когда Любимов вернется, ты первым из театра вылетишь». Так и произошло, хотя никто тогда мне не поверил. Кстати, мы с Любимовым не рвали отношений, а советского гражданства его лишили не потому, что он выехал на Запад, а потому, что, выехав туда, он подписал документ против СССР. «Интернационал сопротивления» – так он, кажется, назывался. До этого Любимова никто не трогал. Этот документ подписывал и Зиновьев.

Солженицын своеобразный человек, конечно. Когда он только-только появился со своим «Одним днем», его очень сильно поддерживал Хрущев, боровшийся в то время с культом Сталина. Вот говорят: Солженицын воевал! Хорошо же он воевал – я не знаю ни одного человека на войне, быть может, за исключением самого высокого командования, к которому бы приехала жена и жила с ним на фронте. Не знаю, почему это было позволено Солженицыну, видимо, была у него какая-то особая работа. Или взять его антисоветские письма, из-за которых его посадили. Возникает вопрос: если он прекрасно понимал, что почту читают, зачем он писал эти письма? Мне один мой товарищ сказал, что Солженицын писал эти письма специально, чтобы его арестовали, потому что на фронте труднее, чем в лагере. Тем более, что большую часть в заключении он жил – слава Богу! А какой Солженицын писатель? Ну, «Один день Ивана Денисовича» – это ладно, «Матренин двор» – ничего, а дальше что? «Архипелаг» – это документальный сборник. «Красное колесо» – читать невозможно. КГБ настаивало на отъезде Солженицына, хотя были разные мнения на этот счет.

– Кстати, бытует мнение, что, высылая неугодных государству людей за границу, КГБ больше вредил себе: мол, там диссиденты начинали бесконтрольную критику Советской власти в полный голос, в то время как здесь делать это активно все же остерегались.

– Нет, Солженицын, к примеру, там вреден не был. После отъезда, может быть, первые полгода он был в центре внимания Запада, а потом его не стало. Никто его больше там не слушал и не слышал. А вот если бы Солженицына арестовали – а было за что, – то мы бы с ним имели больше издержек. А так он уехал, через полгода его перекрыли, и он в той мере, в которой был интересен в СССР, никому на Западе уже интересен не был. И Нобелевскую премию Солженицыну дали, чтобы его раскрутить. Единственный из отечественных писателей, кто получил Нобелевскую премию действительно за литературный талант – это Шолохов. Бродский получил за эмиграцию, Пастернак в связи со всей этой историей… Вот как они дают эти премии. И сегодня, кстати, тоже.

Я довольно много общался с интеллигенцией той поры. Не сказал бы, что у нас были какие-то трудности – нормально общались. Позже, одно время, в самом начале демократии, некоторые описывали эти беседы, как какие-то ужасы, но потом примолкли. Я, в свою очередь, тоже в 1995 году написал книгу «КГБ и власть» – слишком много тогда несправедливого говорили о чекистах.

Я и сейчас иногда встречаюсь с теми или иными представителями творческой интеллигенции – все в порядке, никто не обижается. И не боится – чего им меня бояться? О моей книге мне плохо никто не говорил – тот, кто думает плохо, ведь этого не скажет. Но, в общем, читали, как-то отзывались… Меня часто упрекают, что я не пишу то, что мог бы написать: о людях, о положении в КГБ – многие этого очень хотят, но я этого не делал и делать не буду.

– Почему с массовыми репрессиями прежде всего ассоциируются аббревиатуры НКВД и КГБ, а не ВКП(б) и КПСС?