Елена Проклова - В роли себя самой Страница 7

Но сколько бы мне ни помогали родители, они могли помочь лишь снаружи, то есть своим присмотром и физическим вмешательством уменьшить количество и внезапность внимания, обращенного на меня. А от пристальных взглядов со всех сторон мне надо было защищаться еще и внутренне. Не скажу, что я не гордилась своей славой, своей популярностью. И гордилась, и наслаждалась даже. Но, сколько ни наслаждаться, этим нельзя жить без передышки, как нельзя есть одни только сладости, даже будучи завзятым сладкоежкой.

Бывают дети, которые сызмала любят "работать на публику". Бывают такие, которые с того же нежного возраста стойко предпочитают держаться в чьей-либо тени. Но в обоих случаях в детской душе свободно присутствует немалая скрытность, это естественное для детей состояние. Мы ведь и родителей всегда в чем-то обманываем, иногда даже непонятно зачем. Это заложено в природу ребенка - быть в ракушке. И уж тем более никакой ребенок не бежит признаваться: "Мама, я украл конфету!" Доверие детей к родителям это одна сторона медали, пусть она обязательно будет, но ребенок растет, и для процесса этого роста нужна хотя бы время от времени тьма и тайна. И еще нужно нарушение запретов, нужно обязательно. Это тоже естественно, это специфическое проявление себя, для некой практической пробы: как пойдет такое дело? что из этого получится? На такие эксперименты нужен некоторый лимит ситуаций заветной безнаказанности: отсутствие родителей дома в течение какого-то времени, какой-то благовидный предлог, чтобы сам ребенок мог где-то отсутствовать, не быть под контролем и присмотром.

И обычно дети имеют сколько-нибудь или даже много времени на свои тайные делишки, физически находясь вне зоны чьего бы то ни было внимания. А вот я шагу не могла ступить, чтобы об этом не знали, не видели. В школу не ходила, где бы можно было обзавестись "единственной и самой лучшей подругой". Или там же сбиться в стайку, человек несколько, пошушукаться о своем, о девичьем... Никакого общения со сверстниками не существовало. Кругом с утра до вечера - взрослые, одни дома, другие на работе, на моей работе. И после работы опять, когда я ходила по учителям. И с ними тоже у меня складывались не такие отношения, как у нормальных детей, которым время от времени можно раствориться в общей массе и таким образом "уйти в подполье", в свой внутренний мир. За меня, раз я в единственном числе, всегда брались основательно, и я снова оказывалась вся под тотальным контролем, как бы насквозь просвечена рентгеном.

Может быть, это все-таки было хорошо. Хорошо, потому что... плохо. От постоянной обозримости и контролирующего внимания взрослых мой внутренний мир не погиб и не сжался, а стал просто совсем-совсем моим. Прочно и глубоко загнанный внутрь, он там, внутри, заблокировался до степени полной непроницаемости.

Я тогда, конечно, не теоретизировала, а всего лишь поступала по подсказке изнутри, по подсказке без слов. Только ежедневная практика: как я ем - пожалуйста, снимайте! Как рыбок кормлю - пожалуйста! Взгляд "тысячи биноклей на оси" надо отражать, и я отражала. Ценой всех этих усилий то, что образовалось в одиночестве, осталось моей эксклюзивной собственностью. И не было влияния и обмена, сверстников вокруг меня не было. Опять вышло так: плохо - хорошо. Теперь все люди кругом - мои сверстники, я смолоду общаюсь с ними без возрастного барьера.

Без возрастного барьера, но и без чувства причастности к поколению, к своей "малой родине" в смысле определенного отрезка времени. В этом смысле я космополит со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я могу держаться наравне с детьми и с пенсионерами. Мне легко дается простота в общении, всегда разомкнут круг. И не только мне проще, но и другим со мной достаточно просто. У меня полно подружек - ровесниц моей дочери или моложе. В полном смысле это мои подружки: можно поговорить, посоветоваться, поплакаться и пойти, поехать куда-то вместе.

Но нет у меня права и оснований говорить, как другие говорят: "Послушайте - это ведь наша песня! Песня нашего поколения, нашего круга... Вот в наше время чувствовался какой-то свой стиль, особенность..." Не обязательно, чтобы речь шла о песнях, о чем-то вообще конкретном,- это понятно. Как понятно и то, что если чего-то у человека нет, то взамен всегда есть нечто иное. Но ведь то, чего не было, всегда кажется лучше того, что есть. И я, признаюсь, все равно жалею... Получив что-то свое, исключительное и совершенно особенное, жалею, что не получила общего, как все остальные. Например, жизнь среди сверстников перед окончанием школы, девятый-десятый класс: походы, рюкзаки, куртки, байдарки, приключения... У меня не было всей этой юношеской романтики. И не было друзей детства, с которыми ссорилась бы и мирилась, училась жить среди них, взрослея вместе. Такой дружбы я завести не могла, и сказать теперь "друг детства" не могу ни о ком.

Но могу "о чем" - о профессии, которая заменила собой круг сверстников. Она для меня не просто профессия, не просто любимая профессия, а нечто такое, что можно сравнить с живым внутренним миром другого человека, очень дорогого и близкого, и с бесконечной связью во времени, в действиях с этим человеком.

Поэтому я очень надеюсь, что мои рассуждения на тему "детство было, детства не было" никому не покажутся требованием жалости к "девочке-актрисе, бедняжке, с малолетства дорогой ценой заплатившей за свою известность" и т. д. Я просто рассказываю о том, что было, случилось, произошло - и произошло именно так, а не иначе. Стараюсь быть честной, вхожу в подробности. Сравниваю, как умею, чтобы больше понять саму себя в этом мире, а главное - сам мир, меру его справедливости и закономерности. В отношении своем к жизни я не прокурор, а адвокат - сейчас я могу это утверждать с полной уверенностью. Так что вполне умею, нахожу справедливые аргументы, чтобы оправдать и свою лишенность детства, общих с кем-либо из сверстников воспоминаний о нем. Без общения с одноклассниками, несостоявшимися друзьями детства я ни на кого не равнялась, никому не подражала, а ведь это невольно происходит в коллективе среди детей. Родителям не пришлось советовать мне "будь сама собой", я просто не могла быть никем иным - взять иное было неоткуда.

Так что по большому счету я благодарна своей судьбе. И, конечно, тем, кто имел право в нее сознательно вмешиваться,- моим родителям. Ничего закрепощающего не было в их собственных отношениях друг с другом, а также в отношениях к моему брату и ко мне. Не ходить строем, не думать о том, кто и как на меня сейчас посмотрит, а потом "что будет говорить княгиня Марья Алексевна?" (и ладно бы еще княгиня!) - все это я ценю в себе, всем этим дорожу и не прошу за это меня извинить. Как и за то, что детство мое, внезапно оборвавшись, похоже, не кончается до сих пор. Любопытство, желание учиться, мобильность идей и замыслов - все осталось.

Притом мне все-таки немножко удавалось быть как все, как другие дети. Совсем немного: моими оставались считанные выходные дни (правда, не каждый раз), особенно ценные, если удавалось их провести на даче. Здесь были костры, велосипеды, купание, рыбалка. А еще из обязательных детских атрибутов в мое распоряжение достались куклы. Правда, с ними у меня все получилось по-особенному, без классической игры в "дочки-матери".

Вообще кукол у меня было много, кто и где их мне только не дарил - и дома, и на всех творческих встречах. А на фильме "Снежная королева" я стала предметом горячей любви сотрудниц костюмерных пошивочных цехов, и они заваливали меня ворохами фантастических лоскутов - обрезков шелка, парчи, мехов, что оставались от костюмов для исторических картин. И я шила своим куклам бесконечные наряды в перерывах между съемками, пока устанавливали свет или еще что-то делали. Все дареные мне куклы, если были бы они живыми барышнями, могли бы считаться богатыми невестами на выданье: с их-то "приданым" - полными коробками шикарных нарядов! Шить меня немножко научила мама, а совершенствовалась я уже сама. Вязать я тоже сама научилась и, кстати, не бросила это занятие до сих пор.

Шитье кукольных нарядов было единственной, соответствующей моему возрасту игрой. До того, чтобы водить кукол за ручку, нянчить их или воспитывать, дело уже не доходило, не хватало времени и условий. Была только одна еще игра, которой я предавалась "не от хорошей жизни". У меня порой случалась бессонница - и это неудивительно при том избытке усталости и дневных впечатлений не по возрасту. И вот, когда я была не в силах ни заснуть, ни встать с постели, я предавалась "виртуальному", говоря современным языком, занятию. У меня была такая игра-мечта, она же снотворное средство собственного изобретения.

Лежа в постели, я думала: а вот был бы у меня такой домик, совсем-совсем как настоящий, а в нем бы жила маленькая-маленькая куколка. Была бы она ростом с мой палец. И - живая. Она бы ходила по домику, у нее бы там были разные комнаты, в том числе ванная... Она бы снималась в кино, ее бы возили утром и вечером на машине...