Дмитрий Винтер - Опричнина. От Ивана Грозного до Путина Страница 7

Но до «бегства и мятежей» еще было очень далеко, а пока 16 января 1547 г. Иван IV венчался на царство, объявив себя при этом не великим князем, как все его предки, а царем. По понятиям православных людей того времени, титул царя соответствовал не королевскому, а императорскому[91]. В Древней Руси «царями» называли императоров Византии («царь» – сокращенное «цезарь»; одним из предков Ивана Грозного был византийский император Константин IX Мономах, дед по матери Владимира Мономаха), в период татаро-монгольского ига – ханов Золотой Орды. Впрочем, и в это время иногда (в XIV в.) московских князей именовали стольниками византийского «царя». Однако 1453 год покончил с Византией, а 1480-й – с татаро-монгольским игом; и уже Иван III стал неофициально называть себя «Царь всея Руси». Иван Грозный принял царский титул официально[92].

И действительно, если, например, шведы не признали за Иваном Грозным (и за его преемниками, по крайней мере до Бориса Годунова включительно) титул императора, согласившись в конце концов именовать русских правителей «Царь и Великий Герцог Московии», то император Священной Римской империи, а также короли английские и датские, великий герцог Тосканский, шах иранский и некоторые другие государи именно так и обращались к московским царям. Не совсем понятно, какую позицию в этом вопросе занимали короли Франции, но автор цитируемого источника – француз – именно «Империей» и называет Московское государство[93]. Более того, уже к отцу Ивана Грозного Василию III император Священной Римской Империи Максимилиан I (1493–1519) в 1514 г. обратился как к «кайзеру» (тот же «цезарь», только в германской переделке. —Д. В.)[94].

Однако кое-кому на Руси уже тогда всего этого было мало. Уже в период правления Василия III некто Спиридон Савва, признавая, что русский народ происходит от Ноева сына Иафета, произвел московских царей ни много ни мало от… четвертого (в Библии не упоминаемого) сына Ноя Арфаксада, от которого якобы произошли египетские фараоны (на самом деле Египтом на протяжении трех с половиной тысячелетий фараонского периода правило около тридцати династий. – Д. В.).

Далее в «сплошной генеалогии от Ноя» у Спиридона Саввы следует перерыв, который, однако, успешно восполняет «Лицевой свод»: мать Александра Македонского Олимпиада родила его, оказывается, не от мужа, македонского царя Филиппа, а от… египетского фараона Нектанеба. А от Александра по прямой линии произошел брат Октавиана Августа Прус, предок Рюрика (Август якобы назначил брата наместником междуречья Вислы и Немана, хотя на самом деле римлян там и близко не было); у самого Спиридона Саввы прямой преемственности, правда, опять нет, он лишь говорит о «связи Александра Македонского через Клеопатру с римским цезарем», хотя, даже если бы Август и был, скажем, сыном Цезаря и Клеопатры, то ведь последняя происходила не от Александра Македонского, а от его военачальника Птолемея[95]. Но такие несообразности не смущали творцов мифа, главное было – доказать, что царь Московский – первый государь Вселенной, имеющий права ни много ни мало на власть над нею. Мы еще увидим, кто, как и зачем внушал Ивану Грозному эти идеи.

Но пока до попыток реализации подобных амбиций было еще далеко. Начало самостоятельного правления Ивана Грозного (с 1547 г. до периода между 1560 и 1565 гг.) отнюдь не предвещало того, чем это царствование закончилось – «самодержавной революции» (по терминологии, которую применяет А. Л. Янов). В результате реформ, на которые подвигла молодого царя «Избранная Рада» (в состав этого органа входили представители всех знатных боярских родов, но душой ее были сравнительно «худородные» протопоп Сильвестр и окольничий Алексей Адашев, еще с 1543 г. занимавший должность постельничего)[96], Россия продолжала свое развитие вполне в европейском ключе.

Однако с учетом характера Ивана Грозного и, что еще важнее, конкретных исторических обстоятельств (о них чуть ниже) есть основания думать, что Адашев и Сильвестр всего лишь отсрочили начало Опричнины лет на 10–15. Но – по порядку.

В середине 1540-х гг. Иван, намереваясь жениться, сватался поочередно к нескольким европейским принцессам, но после неудачи сватовства (впрочем, по другим данным, от сватовства к иностранкам царь отказался сам) женился на Анастасии Романовне Захарьиной-Кошкиной[97].

21 июня 1547 г., через неполных полгода после того, как Иван IV венчался царским венцом, Москву охватил большой пожар. В пламени погибло, по разным данным, от 1700 до 3700 человек, а 80 тысяч москвичей (собственно, почти все население города) лишилось крова.[98] Пострадала и «власть»: например, престарелый (ему было уже далеко за 60) митрополит Макарий едва не задохнулся от дыма, а потом зашибся, когда спускался на канате из горящей башни[99]; буря понесла пламя на Кремль, сгорели Оружничая палата, Постельная палата с домашней казной, царская конюшня, Разрядные избы (учреждения, где велось делопроизводство о назначениях по службе, нечто вроде современного отдела кадров) и т. д. При этом царь, проживавший тогда в своем загородном имении в с. Воробьево (нынешние Воробьевы горы), мало заботился об оставшихся по большей части без хлеба и крова жителях столицы, а велел прежде всего поправлять церкви и палаты на своем царском дворе.

Воспользовавшись бедственным положением народа и слухами о том, что пожар вызвало «колдовство», некоторые представители знати, ненавидевшие Глинских (в том числе Федор Скопин-Шуйский – дед будущего героя Смутного времени, Федор Нагой и некоторые другие, включая брата молодой царицы Григория), сумели настроить народ против них, обвинив родственников царя по матери в поджоге Москвы. Народ разгромил дворы Глинских, перебил многих из их людей (тем более что последние, опираясь на покровительство своих хозяев, «дозволяли себе в Москве разные своеволия и бесчинства»; вместе с людьми Глинских перебили и многих других служилых людей из Северской земли (современная Черниговская область), в чьей речи слышался тот же акцент) и ринулся на Воробьевы горы, где, как уже сказано, находился царь: пронесся слух, что государь спрятал кое-кого из своей родни.

Иван не на шутку испугался. И тут появился протопоп Сильвестр, который успокоил толпу и усовестил царя, объявив, что несчастья Руси происходят от многочисленных пороков монарха. Царь поддался на увещевания, стал каяться, плакать и дал обещание во всем слушаться Сильвестра. После того, как почти всегда бывает в таких случаях, большинство восставших, успокоившись, разошлось, и тогда оставшихся наиболее упорных власть решилась разогнать силой.

Впрочем, кроме Н. И. Костомарова, который пишет о Сильвестре, что «неизвестна прежняя жизнь этого человека»[100], большинство историков, в том числе и К. Валишевский, отрицает внезапность появления протопопа на российской политической арене и утверждает, что тот уже на протяжении нескольких лет до того был настоятелем церкви Благовещенья и духовником государя; зато последний автор много говорит о низком интеллектуальном и образовательном уровне Сильвестра, значительно уступавшего в этом плане, например, митрополиту Макарию, объясняя его возвышение именно тем, что царь любил таких «серых» людей приближать к себе[101].

Однако последнее утверждение, как мне представляется, есть экстраполяция кадровой политики царя времен Опричнины на все царствование Ивана Грозного (мы еще увидим такие экстраполяции у Валишевского и применительно к другим сторонам российской жизни при Грозном); о принципах назначения своих приближенных «борцами за несвободу» (определение Е. Евтушенко), которые три века спустя Николай I выразит вошедшими в историю словами «мне не нужны умные головы, мне нужны верноподданные», мы еще поговорим. Что же до Сильвестра, то, например, И. де Мадариага констатирует, что он был человеком довольно образованным, знавшим латынь и греческий, а также умелым иконописцем[102].

Как бы то ни было, теперь реальная власть попала в руки протопопа Сильвестра и окольничего Алексея Адашева. Они подобрали себе и правительство из близких им по взглядам людей, причем как из высшей знати, так и из сравнительно «худородных»; к последним относился, как уже сказано, и сам Адашев. Окольничий происходил из зажиточной дворянской семьи из Костромы, пользовавшейся большим авторитетом[103]. С. О. Шмидт также подчеркивает, что он происходил из «богатых землевладельцев, принадлежавших к среднему придворному кругу», так что слова Ивана Грозного о его низком происхождении («Я из батожников его поднял, от гноища учинил наравне с вельможами») нельзя понимать буквально[104]. Но все же какая пропасть отделяла провинциального дворянина (пусть и сравнительно богатого) от столично-придворной аристократии!