Кирилл Соловьев - Император Всероссийский Александр III Александрович Страница 7

И в Петербурге вокруг дворцов прорывались рвы. Запрещалось ходить в непосредственной близости от царских резиденций. В окружении Александра III задавались вопросом, можно ли дальше жить в столице. Ответ часто давался отрицательный. Московские же славянофилы настойчиво призывали императора: «Пора домой», то есть в первопрестольную. По словам П. А. Валуева, «нигде настоящего правительства не видно и ни в чем направляющая и объединяющая правительственная идея не обнаруживается. Быстро катится шар по наклонной плоскости и натрескивается».

Общество же было наэлектризовано и остро реагировало на все происходившее. 29 марта был уже вынесен приговор народовольцам. Все шестеро обвиняемых были приговорены к повешению. В публике с возмущением говорили о выходке молодого философа В. С. Соловьёва, призвавшего в своей лекции помиловать цареубийц. Студенты в своем большинстве ему аплодировали. Однако были и те, кто желал расправиться со столь смелым философом. В любом случае Александр III не собирался следовать его совету.

3 апреля, в девятом часу утра, «по Литейному и Загородному тянутся две телеги. Впереди и сзади войска. Бьют барабаны. Следом – несметная толпа. На телегах привязанные спинами к лошадям сидят “цареубийцы”. Так написано мелом на досках, повешенных на груди каждого». Это были четыре мужчины, одна женщина (казнь Геси Гельфман была отложена ввиду ее беременности). «Семеновский плац. Виселица. Море голов. Веселое посвистывание снующих у Царскосельского вокзала паровозов». Осужденным завязывают руки за спиной, надевают черные мешки на голову. Дважды грузный Михайлов срывался с петли и с грохотом падал на помост. Пригодилась свободная веревка, предназначенная для Гельфман. Долго пришлось возиться с Рысаковым, который до последнего ждал помилования…

В начале апреля Лорис-Меликов чувствовал всю зыбкость своего положения. Он верил в свою силу, но ощущал все увеличивающуюся политическую мощь Победоносцева. «Беда в том, – говорил он, – что при чрезвычайной трудности нашего положения мы совещаемся в одно и то же время и с papa, и с maman (он разумел, очевидно, государя, себя и Победоносцева) и поневоле слушаемся то того, то другого».

М. Т. Лорис-Меликов не сидел сложа руки. 12 апреля он подал императору всеподданнейший доклад, в котором излагалась целая программа реформ. Министр внутренних дел предлагал меры по повышению эффективности полиции, реорганизации местной администрации, расширению полномочий органов местного самоуправления, обеспечению режима гласности для периодической печати, преобразованию податной и паспортной систем. Во имя решения этих задач следовало обеспечить единство правительственных учреждений и привлечь представителей общественности к разработке государственных решений.

У Победоносцева была другая программа. Следовало прекратить сходки в университете, которые организовали худшие студенты и худшие профессора. Надо было упразднить «говорильню», где это было возможно. А главное: «хорошие люди есть всюду; одно требуется: чтоб они почувствовали, что их поддерживает крепкая власть и твердая мысль: тогда все они ободрятся, а дурные элементы ослабеют».

К 21 апреля Лорис и его «партия» готовили наступление. Их раздражали частые визиты Победоносцева к царю, постоянные записки, которыми обер-прокурор «забрасывал» государя. Чтобы это поскорее прекратить, следовало изменить порядок утверждения Высочайших решений. На рассмотрение императора можно было выносить лишь те проекты, которые получили одобрение большинства министров. Фактически речь шла о создании объединенного правительства. Изначально император отнесся к этой мысли вполне сочувственно и предложил создать для обсуждения этого вопроса особую комиссию. Первым на ее заседании выступил Победоносцев. Он говорил в привычном для себя «плаксивом тоне», жаловался на тотальную страсть к наживе, отсутствие элементарной дисциплины среди населения, повальное пьянство. Почти все присутствующие дружно оппонировали Победоносцеву, настаивая на необходимости единства управления. Среди выступавших был и Д. А. Милютин. Он доказывал, что важно довести реформы до конца. «В каком же это направлении? – спросил император. – Уж не имеете ли Вы в виду увенчание здания конституцией? Я никогда не слыхал, чтобы отец мой, приступая к реформам, задавался такой мыслью».

Победоносцев не возражал против мнения большинства коллег, а император принял решение, что проекты, выносимые на рассмотрение императора, должны были первоначально изучаться на частном совещании министров (внутренних дел, финансов, военного, юстиции, народного просвещения, государственных имуществ, обер-прокурора Святейшего Синода, а в некоторых случаях и других руководителей ведомств).

Заседание закончилось через два с половиной часа. За это время настроение многих министров существенно изменилось. Д. А. Милютин был счастлив. И даже прослезился. Люди из круга Лорис-Меликова чувствовали себя триумфаторами. Они были уверены, что Победоносцев окончательно раздавлен. Поведение обер-прокурора Святейшего Синода только лишь это подчеркивало. Возвращаясь из Гатчины, Победоносцев подошел к Лорису, пожал ему руку, заявил, что жалеет о недоразумении, произошедшем 8 марта. Тогда он не боролся лично с ним, а просто высказывал свою точку зрения. Как сам писал обер-прокурор Святейшего Синода царю: «Обратное наше путешествие в вагоне было образцом непринужденного друг с другом обхождения, тогда как ехавши в Гатчину мы сидели по углам с угрюмым видом».

Вид на Гатчинский дворец под Санкт-Петербургом.

Вернувшись домой, Лорис-Меликов отсылал знакомым дамам записки о своей безусловной победе. Вскоре после заседания Лорис-Меликов и его близкие знакомые собрались вместе и с бокалом шампанского отпраздновали очевидный им успех. В тот вечер ими поднимался тост и за будущую конституцию. Вроде бы никто из посторонних этого не должен был слышать, кроме обслуживавших их лакеев, которые, правда, поспешили сообщить об этом заинтересованным лицам.

В обществе была уверенность: время Победоносцева подходило к концу. Вскоре должно быть сформировано правительство Лорис-Меликова. Великий князь Константин Николаевич сожалел, что ему в силу разногласий с новым императором приходилось уходить, когда в правительстве воцарилось столь единодушное и симпатичное ему настроение. Эту «всеобщую» радость Победоносцев оценивал так: «21-го числа Лорис-Меликов и Абаза ехали с волнением и страхом, которому я не видел основания, а вернулись из Гатчины с великим торжеством, которому я тоже не вижу основания».

Все ликовавшие не вполне осознавали, в чем была подоплека событий. Они не представляли, что это Победоносцев решал, кого пригласить на совещание, а кого нет. По сведениям бывшего министра финансов С. А. Грейга, именно тогда, 21 апреля, император «прозрел»: он понял, что Лорис-Меликов и его сторонники прежде всего борются за власть, интригуют против Победоносцева. Вроде бы император и прежде с некоторым подозрением относился к министру внутренних дел, который часто приезжал в Гатчину не с серьезными докладами, а ради «достижения популярности». Теперь же недоверчивость переросла в глубокую неприязнь. Грейг был прав. Как раз 21 апреля Александр III писал Победоносцеву: «Сегодняшнее наше совещание сделало на меня грустное впечатление. Лорис, Милютин и Абаза положительно продолжают ту же политику и хотят так или иначе довести нас до представительного правительства, но пока я не буду убежден, что для счастья России это необходимо, этого не будет, я не допущу. Вряд ли, впрочем, я когда-нибудь убежусь в пользе подобной меры, слишком я уверен в ее вреде. Странно слушать умных людей, которые могут серьезно говорить о представительном начале в России, точно заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма. Более и более убеждаюсь, что добра от этих министров ждать я не могу. Дай Бог, чтобы я ошибался. Не искренни их слова, не правдой дышат».

Впрочем, о триумфе «партии» Лориса говорили столь уверенно, что и сам Победоносцев в него был готов поверить. Он жаловался императору на великого князя Владимира Александровича, который находился под влиянием министра внутренних дел и никогда не показывал Победоносцеву «искреннего отношения». 23 апреля обер-прокурор писал царю, что наступило время определенно заявить о своих намерениях, особенно тогда, когда в обществе все чаще поговаривали о представительном правлении. Он приводил примеры манифестов Николая I, 14 декабря 1825 г. и 13 июля 1826 г., то есть вскоре после подавления восстания декабристов и казни пятерых из них. 25 апреля Победоносцев продолжал настаивать на том же самом: надо поскорее издать манифест, о котором он неустанно думал уже два дня. 26 апреля обер-прокурор, наконец, выслал царю проект манифеста. В этом документе и должна заключаться вся программа царствования. Победоносцев надеялся, что проект будет подписан 29 апреля.