Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe Страница 7

На полкe лежитъ уже ненужное оружiе. У насъ были двe двухстволки, берданка, малокалиберная винтовка и у Ирины -- маленькiй браунингъ, который Юра контрабандой привезъ изъ заграницы... Въ лeсу, съ его радiусомъ видимости въ 40 -- 50 метровъ, это было бы очень серьезнымъ оружiемъ въ рукахъ людей, которые бьются за свою жизнь. Но здeсь, въ вагонe, мы не успeли за него даже и хватиться.

Грустно -- но уже все равно. Жребiй былъ брошенъ, и игра проиграна въ чистую...

Въ вагонe распоряжается тотъ самый толстый "инженеръ", который тыкалъ мнe кольтомъ въ физiономiю. Зовутъ его Добротинъ. Онъ разрeшаетъ мнe подъ очень усиленнымъ конвоемъ пойти въ уборную, и, проходя черезъ вагонъ, я обмeниваюсь дeланной улыбкой съ Борисомъ, съ Юрой... Всe они, кромe Ирины, тоже въ наручникахъ. Жалобно смотритъ на меня Степушка. Онъ считалъ, что на предательство со стороны Бабенки -- одинъ шансъ на сто. Вотъ этотъ одинъ шансъ и выпалъ... {22}

Здeсь же и тоже въ наручникахъ сидитъ Бабенко съ угнетенной невинностью въ бeгающихъ глазахъ... Господи, кому при такой роскошной мизансценe нуженъ такой дешевый маскарадъ!..

Поздно вечеромъ во внутреннемъ дворe ленинградскаго ГПУ Добротинъ долго ковыряется ключемъ въ моихъ наручникахъ и никакъ не можетъ открыть ихъ. Руки мои превратились въ подушки. Борисъ, уже раскованный, разминаетъ кисти рукъ и иронизируетъ: "какъ это вы, товарищъ Добротинъ, при всей вашей практикe, до сихъ поръ не научились съ восьмерками справляться?"

Потомъ мы прощаемся съ очень плохо дeланнымъ спокойствiемъ. Жму руку Бобу. Ирочка цeлуетъ меня въ лобъ. Юра старается не смотрeть на меня, жметъ мнe руку и говоритъ:

-- Ну, что-жъ, Ватикъ... До свиданiя... Въ четвертомъ измeренiи...

Это его любимая и весьма утeшительная теорiя о метампсихозe въ четвертомъ измeренiи; но голосъ не выдаетъ увeренности въ этой теорiи.

Ничего, Юрчинька. Богъ дастъ -- и въ третьемъ встрeтимся...

___

Стоитъ совсeмъ пришибленный Степушка -- онъ едва-ли что-нибудь соображаетъ сейчасъ. Вокругъ насъ плотнымъ кольцомъ выстроились всe 36 захватившихъ насъ чекистовъ, хотя между нами и волей -- циклопическiя желeзо-бетонныя стeны тюрьмы ОГПУ -- тюрьмы новой стройки. Это, кажется, единственное, что совeтская власть строитъ прочно и въ расчетe на долгое, очень долгое время.

Я подымаюсь по какимъ-то узкимъ бетоннымъ лeстницамъ. Потомъ цeлый лабиринтъ корридоровъ. Двухчасовый обыскъ. Одиночка. Четыре шага впередъ, четыре шага назадъ. Безсонныя ночи. Лязгъ тюремныхъ дверей...

И ожиданiе.

ДОПРОСЫ

Въ корридорахъ тюрьмы -- собачiй холодъ и образцовая чистота. Надзиратель идетъ сзади меня и командуетъ: налeво... внизъ... направо... Полы устланы половиками. Въ циклопическихъ стeнахъ -- глубокiя ниши, ведущiя въ камеры. Это -- корпусъ одиночекъ...

Издали, изъ-за угла корридора, появляется фигура какого-то заключеннаго. Ведущiй его надзиратель что-то командуетъ, и заключенный исчезаетъ въ нишe. Я только мелькомъ вижу безмeрно исхудавшее обросшее лицо. Мой надзиратель командуетъ:

-- Проходите и не оглядывайтесь въ сторону.

Я все-таки искоса оглядываюсь. Человeкъ стоитъ лицомъ къ двери, и надзиратель заслоняетъ его отъ моихъ взоровъ. Но это -- незнакомая фигура...

Меня вводятъ въ кабинетъ слeдователя, и я, къ своему изумленiю, {23} вижу Добротина, возсeдающаго за огромнымъ министерскимъ письменнымъ столомъ.

Теперь его руки не дрожатъ; на кругломъ, хорошо откормленномъ лицe -спокойная и даже благожелательная улыбка.

Я понимаю, что у Добротина есть всe основанiя быть довольнымъ. Это онъ провелъ всю операцiю, пусть нeсколько театрально, но втихомолку и съ успeхомъ. Это онъ поймалъ вооруженную группу, это у него на рукахъ какое ни на есть, а все же настоящее дeло, а вeдь не каждый день, да, пожалуй, и не каждый мeсяцъ ГПУ, даже ленинградскому, удается изъ чудовищныхъ кучъ всяческой провокацiи, липы, халтуры, инсценировокъ, доносовъ, "романовъ" и прочей трагической чепухи извлечь хотя бы одно "жемчужное зерно" настоящей контръ-революцiи, да еще и вооруженной.

Лицо Добротина лоснится, когда онъ приподымается, протягиваетъ мнe руку и говоритъ:

-- Садитесь, пожалуйста, Иванъ Лукьяновичъ...

Я сажусь и всматриваюсь въ это лицо, какъ хотите, а все-таки побeдителя. Добротинъ протягиваетъ мнe папиросу, и я закуриваю. Я не курилъ уже двe недeли, и отъ папиросы чуть-чуть кружится голова.

-- Чаю хотите?

Я, конечно, хочу и чаю... Черезъ нeсколько минутъ приносятъ чай, настоящiй чай, какого "на волe" нeтъ, съ лимономъ и съ сахаромъ.

-- Ну-съ, Иванъ Лукьяновичъ, -- начинаетъ Добротинъ, -- вы, конечно, прекрасно понимаете, что намъ все, рeшительно все извeстно. Единственная правильная для васъ политика -- это карты на столъ.

Я понимаю, что какiя тутъ карты на столъ, когда всe карты и безъ того уже въ рукахъ Добротина. Если онъ не окончательный дуракъ -- а предполагать это у меня нeтъ рeшительно никакихъ основанiй, -- то, помимо Бабенковскихъ показали, у него есть показанiя г-жи Е. и, что еще хуже, показанiя Степушки. А что именно Степушка съ переполоху могъ наворотить -- этого напередъ и хитрый человeкъ не придумаетъ.

Чай и папиросы уже почти совсeмъ успокоили мою нервную систему. Я почти спокоенъ. Я могу спокойно наблюдать за Добротинымъ, расшифровывать его интонацiи и строить какiе-то планы самозащиты -- весьма эфемерные планы, впрочемъ...

-- Я долженъ васъ предупредить, Иванъ Лукьяновичъ, что вашему существованiю непосредственной опасности не угрожаетъ. Въ особенности, если вы послeдуете моему совeту. Мы -- не мясники. Мы не разстрeливаемъ преступниковъ, гораздо болeе опасныхъ, чeмъ вы. Вотъ, -- тутъ Добротинъ сдeлалъ широкiй жестъ по направленiю къ окну. Тамъ, за окномъ, во внутреннемъ дворe ГПУ, еще достраивались новые корпуса тюрьмы. -- Вотъ, тутъ работаютъ люди, которые были приговорены даже къ разстрeлу, и тутъ они своимъ трудомъ очищаютъ себя отъ прежнихъ {24} преступленiй передъ совeтской властью. Наша задача -- не карать, а исправлять...

Я сижу въ мягкомъ креслe, курю папиросу и думаю о томъ, что это дипломатическое вступленiе рeшительно ничего хорошаго не предвeщаетъ. Добротинъ меня обхаживаетъ. А это можетъ означать только одно: на базe безспорной и извeстной ГПУ и безъ меня фактической стороны нашего дeла Добротинъ хочетъ создать какую-то "надстройку", раздуть дeло, запутать въ него кого-то еще. Какъ и кого именно -- я еще не знаю.

-- Вы, какъ разумный человeкъ, понимаете, что ходъ вашего дeла зависитъ прежде всего отъ васъ самихъ. Слeдовательно, отъ васъ зависятъ и судьбы вашихъ родныхъ -- вашего сына, брата... Повeрьте мнe, что я не только слeдователь, но и человeкъ. Это, конечно, не значитъ, что вообще слeдователи -- не люди... Но вашъ сынъ еще такъ молодъ...

Ну-ну, думаю я, не ГПУ, а какая-то воскресная проповeдь.

-- Скажите, пожалуйста, товарищъ Добротинъ, вотъ вы говорите, что не считаете насъ опасными преступниками... Къ чему же тогда такой, скажемъ, расточительный способъ ареста? Отдeльный вагонъ, почти четыре десятка вооруженныхъ людей...

-- Ну, знаете, вы -- не опасны съ точки зрeнiя совeтской власти. Но вы могли быть очень опасны съ точки зрeнiя безопасности нашего оперативнаго персонала... Повeрьте, о вашихъ атлетическихъ достиженiяхъ мы знаемъ очень хорошо. И такъ вашъ братъ сломалъ руку одному изъ нашихъ работниковъ.

-- Что это -- отягчающiй моментъ?

-- Э, нeтъ, пустяки. Но если бы нашихъ работниковъ было бы меньше, онъ переломалъ бы кости имъ всeмъ... Пришлось бы стрeлять... Отчаянный парень вашъ братъ.

-- Неудивительно. Вы его лeтъ восемь по тюрьмамъ таскаете за здорово живешь...

-- Во-первыхъ, не за здорово живешь... А во-вторыхъ, конечно, съ нашей точки зрeнiя, вашъ братъ едва-ли поддается исправленiю... О его судьбe вы должны подумать особенно серьезно. Мнe будетъ очень трудно добиться для него... болeе мягкой мeры наказанiя. Особенно, если вы мнe не поможете.

Добротинъ кидаетъ на меня взглядъ въ упоръ, какъ бы ставя этимъ взглядомъ точку надъ какимъ-то невысказаннымъ "i". Я понимаю -- въ переводe на общепонятный языкъ это все значитъ: или вы подпишите все, что вамъ будетъ приказано, или...

Я еще не знаю, что именно мнe будетъ приказано. По всей вeроятности, я этого не подпишу... И тогда?

-- Мнe кажется, товарищъ Добротинъ, что все дeло -- совершенно ясно, и мнe только остается письменно подтвердить то, что вы и такъ знаете.

-- А откуда вамъ извeстно, что именно мы знаемъ?

-- Помилуйте, у васъ есть Степановъ, г-жа Е., "вещественныя доказательства" и, наконецъ, у васъ есть товарищъ Бабенко.

При имени Бабенко Добротинъ слегка улыбается. {25}

-- Ну, у Бабенки есть еще и своя исторiя -- по линiи вредительства въ Рыбпромe.

-- Ага, такъ это онъ такъ заглаживаетъ вредительство?

-- Послушайте, -- дипломатически намекаетъ Добротинъ, -- слeдствiе вeдь веду я, а не вы...

-- Я понимаю. Впрочемъ, для меня дeло такъ же ясно, какъ и для васъ.

-- Мнe не все ясно. Какъ, напримeръ, вы достали оружiе и документы?