Вячеслав Оргиш - Древняя Русь: Образование Киевского государства и введение христианства Страница 7

Сообразуясь с политическими интересами московских царей, старец Псковского монастыря Филофей в одном своем послании написал о том, что после падения Царьграда православная Москва «единственная во всей вселенной сильнее солнца светится», что московский государь самый могучий во всем православном мире, в его царстве сходятся все православные царства. В послании впервые прозвучала знаменитая формула: два Рима пали, третий – Москва – стоит, а четвертому не быть.

Слова старца начали цитировать в сборниках, внесли в государственную летопись – Степенную книгу, использовали в Уложенной грамоте об учреждении русского патриаршества. Московские книжники стали подчеркивать, что русская церковь знатностью происхождения не уступает греческой, что христианство появилось на Руси еще в I в. благодаря проповедническим усилиям посетившего русские земли апостола Андрея [3]. Тогда же в XV в. распространилась точка зрения, согласно которой русское царство берет начало со времен древнерусского государства, когда киевский князь Владимир Мономах получил из Константинополя от своего деда царя Константина Мономаха знаки царского достоинства (диадему, венец, крест животворящего древа) и был венчан ими на престол российского царства. Для большей убедительности выдвинутой версии о политической преемственности между Киевской Русью и Московским государством книжники сочинили легенду, будто

род царя всея Руси идет от римской императорской фамилии. Из этой легенды вытекало, что Рюрик (согласно летописи Нестора, варяг, родоначальник древнерусских князей) был далеким потомком Пруса – придуманного брата римского императора Августа, который поручил Прусу править областью, прозванной по его имени Пруссией.

Так под прикрытием старины новое было связано с древней историей. Именно московские книжники заронили мысль о том, что московские князья получили государственную власть от своих киевских предков. Киевское княжение изображалось ими наподобие Московской монархии. Период же раздробленности объяснялся политическими ошибками великих князей, допустивших удельное княжение, т. е. пошедших на раздел земель между младшими князьями. Выстраивалась вполне связная теория изначального становления русского национального государства, которое лишь в силу исторических превратностей, субъективных ошибок подверглось раздроблению и упадку.

Одну из наиболее впечатляющих попыток обосновать единство Руси Киевской и Северо-Восточной предпринял С. М. Соловьев. Отправляясь от теории кровного рода, историк старался показать, что русская государственность строилась на разрушении кровнородственных связей (семьи). Поначалу князья считали русскую землю принадлежностью всего своего рода, соответственно власть распределялась по степени старшинства. Но во второй половине XII в. на историческую арену выступила северная Русь и предъявила новый тип отношений, в которых заметно ослабление родовой связи между княжескими линиями, стремившимися увеличить свои силы за счет других линий, т. е. подчинить их своему господству чисто внешним (государственным) путем. Ослабление родовых связей между княжескими линиями, повлекшее видимое нарушение единства русской земли, проложило дорогу к собиранию и сплочению ее частей около единого северо-восточного центра, под властью единого царя [101, VII-VIII].

Как естественное развитие Киевской Руси, связанное с политическими следствиями колонизации Верхнего Поволжья, с наметившимся еще в XII в. при внуке Мономаха Андрее Боголюбском и со временем приведшим к утверждению государственного центра в Москве процессом превращения патриархальной власти в государственную трактовал историю Северо-Восточной Руси В. О. Ключевский [36].

Односторонность отношения к древнерусской истории была характерна для многих историков XIX – начала XX в. Значение Киевского периода зачастую принижалось. Утверждалось, что история домосковского периода не имела достаточного единства, чтобы можно было говорить о влиянии Киевской Руси на последующую культуру восточных славян. Все древние области жили самостоятельной жизнью. Все, что происходило в жизни восточных славян до образования Московского государства, имело смысл некой прелюдии к событиям, развернувшимся позднее на северо-востоке. Культурные завоевания Киевского периода в такого рода системах русской истории почти ничего не значили, поскольку северо-восток-де все начал заново [60].

Отрицание преемственности в историческом развитии возбуждало вопрос о том, кто же все-таки является наследником древнерусской истории и культуры. В конце XIX в. этот вопрос достиг особой остроты. М. С. Грушевский, отказываясь видеть в Северо-Восточной Руси продолжение Киевского периода, считал, что последний претворился в Галжою-Волынский (XIII в.) и Литовско-Польский (XIV-XVI вв.) периоды [21]. В сходном направлении рассматривали вопрос М. К. Любавский [53] и другие авторы, стремившиеся установить прямую генетическую зависимость между Литовско-Русским государством и традициями Киевской Руси.

Очевидно, что в трактовке древнерусского периода историческая мысль обнаруживает дуализм. Трудность заключается в том, какой путь интерпретации выбрать: следует ли придерживаться единой схемы исторического развития восточного славянства, или надо строить локальные и независимые истории русских, украинцев, белорусов, считая их совершенно разными народами?

Если руководствоваться антропологическими признаками, то определить твердо и без колебаний, что вот этот народ – русский, а этот – украинский или белорусский, вряд ли возможно. За многие века исторического существования произошли многочисленные наслоения. Три народа взаимодействовали не только между собой, но со многими другими народностями, что вело к их смешению взаимной ассимиляции. В результате теперь невозможно установить четкий антропологический тип русского, украинца, белоруса.

Точкой опоры здесь мог бы служить язык, играющий существенную роль в выявлении собственно народного элемента. Но и тут много неясного. Есть европейские народы, которые, обладая бесспорной качественной определенностью и самобытностью в экономической, социально-политической, культурно-исторической сферах, говорят на языках, являющихся лишь очень близкими наречиями одного и того же языка.

Народ – термин, фиксирующий определенную социально-экономическую, политическую и культурную реальность, отражающуюся в характере жизнедеятельности, в личностных свойствах представителей исторически существующих различных этносов, в принятых ими системах ценностей. Какова разница между этим термином и понятием народности? Последняя может быть определена как форма общности людей, формирование которой относится к периоду консолидации племенных союзов и предшествует народу как более высокой ступени исторической общности человеческих индивидов. Народ суть народность, сумевшая перейти к государственной форме устройства своей жизни. Но интерес к общей политической жизни не может возникнуть раньше, чем у населения страны появится определенная степень общего самосознания, которое обнаружит стремление к единому политическому укладу. Следовательно, народность, претендующая быть народом и соответственно иметь свою государственность, должна еще проникнуться общим самосознанием, т. е. тем или иным коллективным отношением к своему историческому бытию. Поэтому к характеристике народа надо прибавить наличие у него самосознания. Дальнейший анализ выявляет еще один важный признак. Народ, живущий своей государственной жизнью, сосредоточен в границах какой-то территории, территория же сопряжена с географическими, природно-климатическими условиями и т. д.

Взгляд на древнее прошлое русского, украинского и белорусского народов сквозь призму сказанного явственно показывает, что вопрос об истории этого прошлого не однозначен. Во всяком случае история до XII в. не может быть монополией одного народа, так же как она не дает безусловных оснований для абсолютного исторического размежевания социального и культурного бытия русских, украинцев, белорусов. Киевская Русь была древней государственной организацией всего восточного славянства, название которому – древнерусский народ. Академик Д. С. Лихачев подчеркивает, что выдающейся особенностью всего древнерусского искусства, литературы было именно сознание национального, политического и культурного единства. В «Повести временных лет», «Поучении» Владимира Мономаха, Киево-Печерском патерике, «Слове о полку Игоревом» и десятках других литературных памятников сознание исторического единства и крайней важности политического и оборонного единения выражено с предельной отчетливостью. Литературных произведений, которые бы проповедовали раздробленность, обособление княжеств, не было вообще. Деятельность, направленная на разъединение Руси, оценивалась отрицательно [48, 46-47].