Сергей Волков - 1918 год на Украине Страница 73

Вместе с названными лицами выехали мы из Киева в половине ноября в шикарном директорском вагоне, предоставленном правлением юго-западных железных дорог своему члену Демченко.

После еще незабытых условий переезда из Москвы в Киев и всех неудобств, испытанных при поездке в Екатеринодар, очутиться в роскошном салон-вагоне со своим старорежимным проводником, усердно угощавшим во время пути чаем и разнообразными, захваченными с собой тем же Демченко яствами, было и странно, и вдвойне приятно… Путешествие при таких условиях в обществе наших милых и интересных спутников было одним удовольствием. Даже доходившие до нас на станциях по пути слухи, что банды Петлюры двинулись на Киев, что они могут с часа на час прервать движение на киево-одесском участке и что мы рискуем попасть не в Яссы, а в лапы к Петлюре, нас как-то мало тревожили.

Сидя в ярко освещенном, удобном вагоне за чашкой чаю, приправленной разнообразными закусками, как-то в сознании не укладывалось, что мы живем в совершенно необычайных условиях, когда, не говоря про имущество, но и личная свобода, и самая жизнь каждого решительно ничем не обеспечена. Однако так оно в действительности было: перерыв пути на Одессу произошел именно в день нашего проезда, но не впереди, а позади нас. Мост у Фастова был взорван петлюровцами, почти тотчас после прохода нашего поезда, о чем мы узнали, только подъезжая к Одессе.

Из Одессы двинулись мы дальше в Яссы, куда, невзирая на незначительность расстояния, добрались только через сутки.

Удручающее впечатление произвело превращение Тирасполя, расположенного, как известно, в непосредственной близости от Одессы, в пограничный пункт. Присутствие здесь пограничных румынских властей, самодовольных и наглых, не смягчалось для нас, как это было в Орше по отношению к немцам, сознанием, что под их покровом мы находимся в безопасности от большевистского произвола.

Переезд через новую румынскую границу прошел не без задержки. Сначала не хотели нас, не снабженных никакими визами, вовсе пропускать, а потом воспротивились прицепке нашего вагона к румынскому поезду, но чрезвычайная энергия и умелая настойчивость Демченко взяли верх, и мы после нескольких часов пререканий покатили-таки дальше в своем вагоне, блестящий вид которого как бы напоминал о значении России и, вероятно, помог Демченко настоять на своем.

Яссы, известные русским людям преимущественно тем, что поблизости от них на большой дороге некогда скончался великолепный князь Тавриды, поразили нас, несмотря на господствовавшее в них оживление, своей грязью и ничтожеством захолустного городишка. Направились мы в здание русского консульства, причем были несколько удивлены, когда везший нас извозчик заговорил с нами на чистейшем русском языке, пока не вспомнили, что в Яссах, как, впрочем, и в Бухаресте, почти весь извозный промысел находится в руках русских скопцов, переселившихся в Румынию, вследствие испытываемых ими в России преследований. Любопытнее всего то, что эти скопцы, выселившиеся из России более ста лет тому назад, отнюдь не вымирают, а продолжают каким-то образом плодиться, сохраняя чисто русский облик и русские обычаи.

В консульство мы приехали во время происходившего там заседания созванного совещания, куда нас допустили, однако, отнюдь не сразу. Вышедший к нам Милюков настойчиво оспаривал наше право участвовать в «конференции». Исключение он делал только по отношению ко мне одному, предусмотрительно вооружившемуся формальным полномочием совета национального объединения. Однако после некоторых переговоров приняты были все, но без права решающего голоса (как будто число голосов могло иметь здесь какое-либо значение)!

Получив доступ в помещение, где заседало совещание, я с удивлением увидел, что нахожусь исключительно в русской среде; ни одного иностранного представителя здесь не было. Между тем мне представлялось, что мы приехали для переговоров с представителями держав согласия.

Вообще ничего более курьезного, жалкого и смешного так называемой ясской конференции, о которой потом в русской прессе говорилось как о чем-то значительном, представить себе нельзя. Происходила она в полуподвальном помещении здания русского консульства, обыкновенно служившем, как это нетрудно было определить по общей обстановке, складочным местом для старых архивов и поломанной мебели. Участвовали в ней фактически только лица, приехавшие из России; раза два, кажется, присутствовали, не принимая участия в суждениях, наш посланник в Румынии С.В. Поклевский-Козелл [174] и полковник Ильин. Состояли эти суждения в том, что вырабатывали какую-то общую, приемлемую для всех представленных общественных течений программу освобождения России.

Зачем этим людям понадобилось переехать для составления этой программы из Киева в подвал русского консульства в Яссах, понять никак нельзя было. Или такое соглашение осуществимо только при наличности иностранной палки?

Бесцельность производимой работы, думается, сознавалась всеми. Это не мешало, однако, тому, что пускали в ход все доступное каждому красноречие и спорили до потери голоса и изнеможения сил. Благодушно, как всегда, председательствовал барон Меллер. Особенное упорство в отстаивании своих положений проявляли Милюков и Фундаминский. Как сейчас, вижу этих двух, сидящих друг против друга, оппонентов, когда уже все остальные члены курьезного собрания встали со своих мест, упрямо продолжающих отстаивать какую-то, каждый свою, редакцию одного из пунктов устанавливаемой пресловутой программы, вскоре потонувшей в Лете, как сотни других им подобных.

Для меня подобные споры во все времена казались и дикими, и бесплодными. Долголетнее участие во всевозможных междуведомственных и международных совещаниях давно убедило меня, что принимаемые на них резолюции общего принципиального характера имеют значение даже для самих участников подобных совещаний только до момента их подписания.

Тотчас после этого даже подписавшие забывают самое их содержание и продолжают руководствоваться в практической работе своими личными взглядами и мнениями.

Не так смотрели и смотрят на подобные резолюции наши общественные деятели, в особенности левого лагеря. Для них выносимые ими решения составляли, если исключить террористическую деятельность, начало и конец всей их работы, хотя и для них решения эти являлись руководящими лишь в редких случаях.

Привычка работать в условиях, дающих возможность претворить слова в дела, заставляла меня смотреть на подобные ясскому общественные совещания, приводящие лишь к повисающим в воздухе отвлеченным решениям, как на бесплодное и бесцельное толчение воды. В сущности, все их значение – пропаганда и распространение определенных лозунгов, нередко приводящих к сознательной фальсификации общественного мнения.

Но о чем же спорили съехавшиеся в Яссах случайные представители русской общественности? Да решительно обо всем. Происходили столь типично русские бесконечные, расплывчатые споры, где не столько поочередно, сколько одновременно разрешались все вопросы, если не мироздания, то государственного строительства. Путая важное с ничтожным, останавливались на словах и препирались о запятых.

«Ох, трудно сговориться с социалистами», – как-то с убеждением заявил Милюков, очевидно не сознавая, что он сам проявлял едва ли не большее упорство, нежели его оппонент Фундаминский.

Спорили о помощи, которую должны дать союзники, спорили о том, может ли эта помощь выразиться присылкой румынских войск, причем Милюков резко против этого возражал, утверждая, что вооруженная помощь Румынии нам может стоить окончательного, отторжения уже захваченной ею Бессарабии, спорили о том, кто должен возглавлять русскую, борющуюся против большевизма и призванную воссоздать Россию национальную силу: социалисты стояли за еще существовавшую в то время, но лишенную всякой мощи Уфимскую Директорию; остальные высказывались за военное возглавление в лице вождя Добровольческой армии, причем некоторыми выдвигалось имя Великого Князя Николая Николаевича; спорили попутно и о многом другом, причем спорили к вящему изумлению представителей держав согласия целых десять дней.

Полковник Ильин, инициатор всей этой затеи, всячески убеждал ускорить вынесение общего решения, так как иностранные дипломаты ожидают их для сообщения своим правительствам. Тут же, однако, стало известным, что сообщение это и технически трудноисполнимо. Перегруженность единственной радиотелеграфной станции, соединяющей весь Восток с западными государствами, была столь велика, что телеграммы не передавались по нескольку недель.

Обстоятельство это побудило прийти к другому решению – к немедленной отправке особой делегации в западные политические центры, которая там и отстаивала бы положения, принятые в Яссах. Делегация должна была представлять все цвета русской политической радуги, а посему выбрали Милюкова, Третьякова, Титова, Шебеко и меня. Делегация выехала из Одессы через Константинополь в Париж и Лондон.