Тверская улица в домах и лицах - Александр Анатольевич Васькин Страница 74

в обе церкви и все в них ограбили. Нижнюю церковь обратили в магазин, в кельях поселились гвардейцы. Игуменье позволили жить на паперти, через несколько дней дали келью. Церковь заперли, никого в нее не пускали. Позже прислали парчовые ризы и прочее нужное для службы, дозволили служить. Службу совершал монастырский священник Андрей Герасимов. По преданию, это был первый монастырь, с колокольни которого раздался звон после ухода неприятеля в 1812 г.

К 1917 г. в монастыре насчитывалось три храма с семью престолами. В кельях жили более двухсот монахинь.

Конец XIX – начало XX в. ознаменовались превращением Страстной площади в арену политической борьбы, заканчивавшейся обычно кровопролитными столкновениями. Свидетельствует Владимир Гиляровский: «В конце девяностых годов была какая‑то политическая демонстрация, во время которой от дома генерал‑губернатора расстреливали и разгоняли шашками жандармы толпу студентов и рабочих. При появлении демонстрации все магазины, конечно, на запор. Я видел, как упало несколько человек, видел, как толпа бросилась к Страстному».

«В чужой монастырь со своим уставом не ходят», – гласит народная мудрость. Но, оказывается, ходят, да еще как, особенно если этот устав – военный. В начале 1919 г. в монастырских кельях обосновались сотрудники Военного комиссариата, а 30 марта 1919 г. новые власти и вовсе упразднили Страстной монастырь. Впрочем, монахини продолжали жить в нем еще несколько лет.

В 1922 г. монастырь был захвачен обновленцами. В 1924 г. кельи наполнились студентами Коммунистического университета трудящихся Востока (располагавшегося напротив – в доме Римских‑Корсаковых) и Института красной профессуры. В 1928 г. территорию монастыря передали Центральному архиву.

Михаил Булгаков в «Сорок сороков» писал: «У Страстного монастыря толпа стояла черной стеной, давали сигналы автомобили, обходя ее. Над толпой висел экран. Дрожа, дробясь черными точками, мутясь, погасая и опять вспыхивая на белом полотне, плыли картины. Бронепоезд с открытыми площадками шел, колыхаясь. На площадке, молниеносно взмахивая руками, оборванные артиллеристы с бантами на груди вгоняли снаряд в орудие. Взмах руки, орудие вздрагивало, и облако дыма отлетало от него. На Тверской звенели трамваи, и мостовая была извороченной грудой кубиков. Горели заровни. Москву чинили и днем и ночью. Это был душный июль 1922 года».

В 1929 г. в пределах монастыря устроилась организация с агрессивным и даже опасным названием – Центральный антирелигиозный музей Союза воинственных безбожников. Верховодил безбожниками небезызвестный Емельян Ярославский. Именно ему пришла в голову кощунственная мысль выставить на всеобщее обозрение в бывшем Страстном монастыре мощи Серафима Саровского, привезенные из Сарова.

Поглумиться над православной святыней решили следующим образом: рядом с мощами святого поставили ящик с останками мало кому известного бандита, чтобы тем самым убедить приходящих в музей представителей победившего пролетариата в том, что раз никакой разницы между этими останками нет, то, значит, и святости нет. В последующие годы мощи были утеряны. Нашли их совершенно случайно в 1991 г. в запасниках Казанского собора в Ленинграде.

В 1926 г. Владимир Маяковский достаточно резко выразил свое отношение к Страстному монастырю в своем стихотворении «Две Москвы»:

…Восторженно видеть

рядом и вместе

Пыхтенье машин

и пыли пласты,

Как плотники

с небоскреба «Известий»

Плюются

вниз,

на Страстной монастырь.

А там,

вместо храпа коней от обузы

Гремят грузовозы,

пыхтят автобýсы.

Он был не одинок в публичном проявлении неуважения к монастырю. До него еще в 1919 г. Сергей Есенин с единомышленниками‑имажинистами измалевал монастырские стены оскорбительными лозунгами типа «Господи, отелись!».

«В мае 1920 года игуменья Евдокия ранним утром вышла на рынок за ворота монастыря и обомлела: белые монастырские стены были сплошь изгажены гнусными стишками и непристойными рисунками. К воротам приблизилась развеселая шумная компания, которая принялась выкрикивать всевозможные богохульства и оскорбления. Светловолосый парень в нелепой меховой кофтенке заиграл на тальянке, а его приятели дурными голосами завопили ей в лицо похабные частушки. Бросив корзинку, Евдокия, не помня себя, стала хватать с земли мелкие камни и кидать ими в обидчиков. Светловолосому, видно, пребольно досталось, потому что он, взвизгнув, кинулся с кулаками на Евдокию и сильно ее поколотил. До кельи матушки монахиня добралась полуживая.

Страстной монастырь. С картины художника К. Соколова. 1936 г.

Через несколько дней она узнала, что ту безобразную акцию с надписями на стенах устроили поэты‑имажинисты. Один из них, по имени Сергей Есенин, с ссадиной на носу, кричал, что его избила монашка – он запомнил ее и клялся «пристрелить как собаку» («Караван историй», январь 2003 г.).

Но и без этого Страстной монастырь был как бельмо на глазу у властей социалистической Москвы. Ему просто не повезло – стоял на пути из Ленинграда, города трех революций, в Москву. И если другие московские монастыри (Новодевичий, Донской) как‑то укрылись от всевидящего ока автора сталинского плана реконструкции Москвы 1935 г., то Страстному уготована была печальная участь. В 1937 г. монастырь разобрали. Камня на камне не оставили и от памятника архитектуры середины XVII в. – собора Страстной иконы Божией Матери, алтарная часть собора ныне находится непосредственно под кинотеатром «Пушкинский». Хранившуюся в соборе чудотворную икону удалось спасти – верующие перенесли ее в церковь Воскресения в Сокольниках.

Колокольню Страстного монастыря только начали разбирать (уникальное фото)

Уберегли и большой монастырский колокол, отлитый в 1730‑х гг. по повелению императрицы Анны Иоанновны. Как водилось на Пасху, этот легендарный колокол первым отвечал на благовест Большого Успенского колокола колокольни Ивана Великого, открывая праздничный перезвон на Москве. Колокол весил более трех тонн и был известен на всю Москву своим необычайным малиновым звоном, благодаря чему и сохранился до наших дней, а не был сброшен с колокольни, как это было принято в 1930‑х гг. После 1937 г. колокол находился в Музыкальном академическом театре имени К.С. Станиславского и В.И. Немировича‑Данченко. В 1990 г. колокол передан монастырю Оптина пустынь.

От монастыря осталось лишь два дома, в одном из них с 1964 г. размещалась редакция журнала «Новый мир»:

«Один из двух оставшихся от Страстного монастыря домов. Малый Путинковский переулок. Какой уж там переулок: всего два дома, а с нашей стороны еще и решетка – не проедешь. Но очень смешно: когда проводили в Москве новое районирование, граница между двумя районами, Свердловским и Ждановским, прошла как раз между этими домами.

А дом был как дом. Старая кладка. Четыре этажа. Снаружи дом невзрачный, скучный, серый кирпич, старые грязноватые стены. А внутри чудно: всюду с левой стороны двери, довольно много дверей, но или буфет, или двери, ведущие неизвестно куда. Темные комнаты – дело