Борис Соколов - Иосиф Сталин – беспощадный созидатель Страница 75

Булгаков, в частности, подчеркнул то место в воспоминаниях Доментия Вадачкории, где воспроизведен рассказ самого Сталина о побеге из сибирской ссылки: «Перед побегом товарищ Сосо сфабриковал удостоверение на имя агента при одном из сибирских исправников. В поезде к нему пристал какой-то подозрительный субъект – шпион. Чтобы избавиться от этого субъекта, товарищ Сосо сошел на одной из станций, предъявил жандарму свое удостоверение и потребовал от него арестовать эту «подозрительную» личность. Жандарм задержал этого субъекта, а тем временем поезд отошел, увозя товарища Сосо…» Наверняка у драматурга зародились сомнения, не был ли Сталин в действительности агентом охранки. Слишком уж фантастична история со столь ловко сфабрикованным агентским удостоверением, что и жандарм не усомнился! Из-за этих подозрений Булгаков не использовал данный эпизод в «Батуме». Подчеркнул он (но в пьесе не отразил) и весьма двусмысленные слова Сталина, обращенные к демонстрантам: «Солдаты в нас стрелять не будут, а их командиров не бойтесь. Бейте их прямо по головам…» Такого рода провокационные призывы как раз и спровоцировали расправу властей над демонстрацией. Вероятно, если какие иллюзии насчет личности вождя ранее имелись у Булгакова, после знакомства даже со столь официозным документальным материалом, как «Батумская демонстрация», они рассеялись. Но в пьесе, конечно же, критическая оценка личности Сталина категорически исключалась. Булгаков достаточно натерпелся с политическими аллюзиями, которые бдительные идеологи нашли в «Мольере», чтобы не понимать их смертельную опасность в «Батуме». Ведь если не первым, то самым внимательным читателем, с решающим голосом, этой пьесы должен был стать сам Сталин. И он сказал свое веское слово.

После того, как «Батум» был запрещен, к Булгакову 17 августа 1939 года пришли режиссер несостоявшегося спектакля В.Г. Сахновский и один из «искусителей» драматурга В.Я. Виленкин. Сахновский, как записала в дневнике Елена Сергеевна, сообщил: «Пьеса получила наверху (в ЦК наверно) резко отрицательный отзыв. Нельзя такое лицо, как И.В. Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать.

Второе – … наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе». Елена Сергеевна дала здесь следующий комментарий: «Это такое же бездоказательное обвинение, как бездоказательно оправдание. Как можно доказать, что никакого моста М.А. не думал перебрасывать, а просто хотел, как драматург, написать пьесу – интересную для него по материалу, с героем, – и чтобы пьеса эта не лежала в письменном столе, а шла на сцене?!»

Е.С. Булгакова, до конца своих дней сохранившая благодарность Сталину за тот телефонный звонок, который, как она считала, дал писателю лишних десять лет жизни, пыталась уверить себя, что не сам Иосиф Виссарионович, а кто-то из его высокопоставленных подчиненных запретил «Батум». Между тем, совершенно невероятно, чтобы кто-нибудь из партийных чиновников позволил себе самостоятельно рассуждать на тему, в каких положениях Сталина можно изображать, а в каких нельзя. Нет, Сахновский передал именно сталинский отзыв, и Булгаков в этом не сомневался. Тем более, что, в отличие от Елены Сергеевны, он знал, кому и когда говорил слова о «мосте», и не верил позднейшим уверениям директора МХАТа Г.М. Калишьяна, будто «фраза о «мосте» не была сказана». В действительности осведомитель НКВД еще 23 мая 1935 года привел слова писателя: «Я хотел начать снова работу в литературе большой книгой заграничных очерков. Я просто боюсь выступать сейчас с советским романом или повестью. Если это будет вещь не оптимистическая – меня обвинят в том, что я держусь какой-то враждебной позиции. Если это будет вещь бодрая – меня сейчас же обвинят в приспособленчестве и не поверят. Поэтому я хотел начать с заграничной книги – она была бы тем мостом, по которому мне надо шагать в литературу». В этих рассуждениях, думается, лежит ответ сразу на многие вопросы: почему Булгаков взялся за «Батум», почему избрал данный период сталинской биографии и почему был потрясен отзывом Сахновского, сказанной «наверху» (очевидно, Сталиным) фразой о «мосте». Ведь ему фактически вернули его же слова, некогда сказанные им самим очень близкому человеку. А человек этот оказался агентом НКВД, как сам Сталин в прошлом, возможно, был агентом «при одном из сибирских исправников». Ряд фактов привел меня к предположению, что осведомителем органов был булгаковский свояк артист МХАТа Е.В. Калужский, муж сестры Е.С. Булгаковой О.С. Бокшанской. Характерно, что первый и последний раз после разговора с Сахновским о «мосте» Булгаков виделся с Калужским 31 августа. В следующий раз свояк навестил Михаила Афанасьевича только 9 марта 1940 года, накануне смерти, когда больной уже впал в беспамятство. Не исключено, что Булгаков дал понять Калужскому, что знает о его неблаговидной роли и больше не желает его видеть.

Что же касается «Батума», то Булгаков обратился к революционной молодости Сталина, надеясь: как и несостоявшаяся книга о несостоявшейся зарубежной поездке, эта тема избавит от необходимости повторять официальные штампы, не потребует прямой лжи в виде восхваления несимпатичной ему советской действительности, не навлечет подозрений в приспособленчестве и уж никак не вызовет обвинений во враждебности к существующему строю. На практике вышло иначе.

Почему же Сталин не разрешил ставить «Батум»? О пьесе руководителям Художественного театра передали еще один сталинский отзыв: «Все дети и все молодые люди одинаковы. Не надо ставить пьесу о молодом Сталине». Многоопытный администратор МХАТа Ф.Н. Михальский, Филя «Театрального романа», указал Булгакову на те эпизоды, которые могли спровоцировать запрещение «Батума»: «цыганка, родинка, слова, перемежающиеся с песней». Здесь интереснее всего первое: сцена, когда только что исключенный из семинарии Сталин рассказывает товарищу-семинаристу о цыганке, предсказавшей ему счастливое будущее: «Понимаешь, пошел купить папирос, возвращаюсь на эту церемонию, и под самыми колоннами цыганка встречается. «Дай погадаю, дай погадаю!» Прямо не пропускает в дверь. Ну, я согласился. Очень хорошо гадает. Все, оказывается, исполнится, как я задумал. Решительно сбудется все. Путешествовать, говорит, будешь много. А в конце даже комплимент сказала – большой ты будешь человек! Безусловно, стоит заплатить рубль». Эрудированный читатель может заметить тут сходство с известной повестью Алексея Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус». Там главный герой самозваный граф Невзоров, порой ощущающий себя инфернальным Ибикусом гадальной колоды, говорящим черепом, символизирующим смерть, тоже встречает цыганку, предсказывающую ему завидную судьбу. Вот невзоровский рассказ приятелю об этом достопамятном событии: «Подходит ко мне старая, жирная цыганка: «Дай, погадаю, богатый будешь, – и – хвать за руку: – Положи золото на ладонь».

В совершенно трезвом виде вынимаю из кошелечка пятирублевый золотой, кладу себе на ладонь, и он тут же пропал, как его и не было. Я – цыганке: «Сейчас позову городового, отдай деньги». Она, проклятая, тащит меня за шиворот, и я иду в гипнотизме, воли моей нет, хотя и в трезвом виде. «Баринок, баринок, – она говорит, – не серчай, а то вот что тебе станет, – и указательными пальцами показывает мне отвратительные крючки. – А добрый будешь, золотой будешь – всегда будет так», – задирает юбку и моей рукой гладит себя по паскудной ляжке, вытаскивает груди, скрипит клыками.

Я заробел, – и денег жалко, и крючков ее боюся, не ухожу. И цыганка мне нагадала, что ждет меня судьба, полная разнообразных приключений, буду знаменит и богат. Этому предсказанию верю, время мое придет, не смейтесь». Но товарищи как Сталина, так и Невзорова над предсказаниями смеются и, как выясняется, ошибаются. Поскольку оба действительно становятся: один – богатым, другой – самым настоящим «большим человеком», хотя и свершает до этого не по своей воле дальнее путешествие в Сибирь.

Таким образом, у части зрителей «Батума» могла в принципе возникнуть неприятная, крайне нежелательная ассоциативная связь между молодым революционером Иосифом Виссарионовичем Джугашвили, превратившимся во всесильного диктатора Сталина во главе огромной страны, и скромным конторщиком Семеном Ивановичем Невзоровым, сделавшимся преуспевающим мошенником, авантюристом, обретшим в финале толстовской повести желанное богатство с помощью устройства «тараканьих бегов», отразившихся и в булгаковском «Беге». Герой Толстого успевает, помимо своей воли, правда, послужить и агентом белой контрразведки. Как знать, не мысль ли о возможной вынужденной связи сосланного в Сибирь организатора Батумской демонстрации с охранкой подспудно руководила Булгаковым, когда он уподобил своего героя зловещему Ибикусу. Однако, если такое уподобление и имело место в действительности, сделано оно могло быть только подсознательно. Вряд ли Булгаков рискнул бы в такой пьесе без нужды дразнить гусей, что могло вызвать смертельно опасный для опального автора гнев всемогущего «первого читателя».