Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5 Страница 75

Председатель. — Первый период деятельности Протопопова считается незначительным?

Белецкий. — Я коснулся всего времени Протопопова. Частью его коснулся, когда описывал Спиридовича. Так что я заканчиваю записки эпизодами, которые именно интересны. Интересно его отношение к еврейскому вопросу, это уже будет второй период деятельности Протопопова. Он со всеми играл игру — и с друзьями, и с противниками. Играл игру и наверху против Александры. У него игра была общая.

Председатель. — И запутался?

Белецкий. — И в конце концов, довел вот до чего.

Председатель. — Может быть, вы дадите краткий очерк политики Протопопова?

Белецкий. — Если позволите, я вам несколько слов скажу. Я еще специально над этим вопросом не думал. Я, когда пишу, составляю заметки, план, дополняю тем, что подсказывает память. У меня теперь будут отдельные воспоминания. С Протопоповым я лично был знаком давно, когда я был непременным членом по крестьянским делам. По одному вопросу я был послан в Симбирскую губернию в 1905–1906 г.г. Тогда мне пришлось познакомиться с корсунским уездным предводителем дворянства. Симбирская губерния — стародавняя дворянская губерния, там были сплоченные дворянские интересы. Во главе дворянства стоял Поливанов, который умел объединить дворянство, заставить губернатора считаться с пожеланиями дворянства и с пожеланиями земских кругов более или менее консервативного свойства. Там только некоторые были земства с направлением более либеральным, например, ардатовское. Во всяком случае, политика дворян была умеренно-либеральная. В этот период времени Протопопов находился под администрацией. Ему по наследству перешло громадное поместье, которое было взято под администрацию; но в эту минуту завод его начал функционировать, и здесь обнаружилось его отношение к рабочим. Оно было в ту пору твердым, он даже выступал против митинговых ораторов. Он вел дело в духе, так сказать, твердой политики, просил содействия администрации и т. д. Затем, когда пошли уже либеральные веяния, они на нем отразились: он перешел в кружок более либеральных деятелей и выставил свою кандидатуру в Государственную Думу. В Государственной Думе мне пришлось встретиться с ним в качестве вице-директора департамента и вместе с ним принять участие в разработке страховых законов. Это было первое русское социальное законодательство по рабочему вопросу; оно очень живо интересовало и рабочие круги, представителем которых являлся Керенский, и промышленные круги. Промышленники, обещав в 1905 году массу уступок рабочим и даже выступая с запиской в комитете, они в минуту, когда курс стал более твердым, когда жизнь вошла в свою колею, резко перешли на другую позицию. Когда обсуждался социальный закон, вызванный их пожеланиями — позиция их была такова, что я, вице-директор департамента полиции, должен был итти на защиту рабочих интересов против интересов промышленников. Протопопов был товарищем председателя. Он вошел в контакт с промышленниками и должен был держаться политики примиряющей, что могло удаться при его умении ладить и при той позиции, которую он занимал в Думе. Это было знакомство наше более или менее деловое, оно повлекло за собою не только обмен визитов, но и обмен визитов семейных. У него очень милая жена, неглупая женщина. Дальше Протопопов попал в Государственную Думу и перешел на либеральную почву; он в ту пору был камер-юнкером; затем П. А. Столыпин произвел его в действительные статские советники, как уездного предводителя дворянства, но забыл его назначить камергером. Это была одна из систем обращения на путь правых лиц, уклоняющихся в сторону либерального течения. Это, конечно, сразу заставило Протопопова переменить политику, так как он имел положение в среде дворянства. Я был переходным человеком. Фалинский, я и он, мы думали о насаждении рабочей прессы, которая, не будучи строго консервативной, отвечала бы более или менее умеренным интересам рабочего класса. Это есть учреждение крестьянского социализма. Они предлагали материальную помощь от правительства для организации этих кружков, но так как деньги были, то надобности в этом не встретилось. У Протопопова было стремление как-нибудь вступить в ряды правительства, и стремления его были не так честолюбивы, как вначале. В то время, когда я был сенатором, среди придворных кругов раздавались голоса, очень сильно поддерживающие кандидатуру князя Волконского на пост министра внутренних дел, а так как государь его знал и даже называл «Володя», а жена его очень милая женщина была подругой вел. княгини Ольги Александровны, то у него были основания. Это была борьба Маклакова и Волконского. Протопопов хотел сделаться только директором канцелярии министра внутренних дел — вот какое скромное желание. В период военных действий, когда война уже была объявлена, Протопопов вошел в коммерческую жизнь и, здесь, благодаря Шуваеву и благодаря тому, что он вступил в массу банков, у него горизонты сделались шире и его желания уклонялись в сторону поста министра внутренних дел. Когда я сделался товарищем министра, Протопопов находился в хороших отношениях с Родзянко; я через Протопопова имел сведения о том, зачем едет Родзянко, и, имея в своем распоряжении думскую агентуру, широко поставленную, имел всегда возможность дать материал. Затем я знал, благодаря ему и благодаря своей агентуре, о том, что говорилось по приезде в совете старейшин, среди наиболее излюбленных членов Государственной Думы, близких к Родзянко, и в интимном кружке думских деятелей. Это дало мне возможность указать Анне Александровне,[65] какую помощь оказывает Протопопов в такие минуты. Это совпало с большой дружбой министра торговли и промышленности Шаховского, который имел в виду пригласить его на пост товарища министра. С Распутиным Протопопов еще не был знаком. Когда устроились свидания с Анной Александровной, явилась необходимость познакомиться с Распутиным. Так как Протопопов лечился у Бадмаева, который был хорош с Распутиным, так или иначе проникал во дворец и принимал некоторое участие в интимных беседах, ведя конспиративно свою политику, то Протопопов, благодаря Бадмаеву, заинтересовался личностью Распутина. Затем я говорил Распутину о Протопопове. Кроме того, у Протопопова была одна старушка, княгиня Тарханова, которая делала ряд обедов и свела его с Распутиным. Протопопов, приехав летом из-за границы, захотел представиться государю. Чтобы быть министром торговли и промышленности, он воспользовался тем, что князь Шаховской находился на Кавказе, производил ревизию и обзор кавказских источников, и выступил против него с рядом статей в газетах, кажется, в «Новом Времени» и еще в какой-то. Пошли разговоры, и приехавшие из Петрограда лица говорили, что положение князя Шаховского поколебалось, так как Распутин недоволен, что он не исполнил его просьбы о производстве в коммерции-советники некоторых лиц. Во всяком случае, Распутин Протопопову помогал. Затем Протопопов был у меня все время,[66] пока у меня шел процесс борьбы с А. Н. Хвостовым, и я ему говорил, что мы делаем. Так что ему были известны некоторые особенности характера и жизни Распутина, которых я не скрывал. Поэтому в своих сношениях с Распутиным он не был новичком, из тех, которые обманывались, которые сходились с Распутиным, считая его за простого человека, и на этом попадались.

Председатель. — Вы написали нам о Распутине?

Белецкий. — Я столько написал, что мне даже ночью снится, сегодня целую ночь был кошмар.

Председатель. — Но вы можете нам давать объяснения?

Белецкий. — Пожалуйста, я уже примирился и решил очиститься от всего. Я говорю, что он знал Распутина, знал его характер, как к нему приступить; знал его денежную слабость, так что шел наверняка. Затем, свойство его характера, воспитание, которое он получил в иезуитской коллегии в Париже, наложило на него особую печать. Это человек умный и хитрый, он умел подойти, он знал, как сделать. Распутин, безусловно, отнесся к нему доверчиво и все время оказывал ему содействие. Когда князь Шаховской вернулся из своей поездки, не окончив обзора на Кавказе, он здесь сам нанес несколько довольно сильных ударов Протопопову, имея старые, хорошие связи при дворе, имея поддержку, как это ни странно, в двух кругах — и в распутинском, и в кругах, идущих против Распутина — у генерала Нилова,[67] который его очень любил и был против Распутина. Дни Нилова уже были сочтены, потому что Протопопов против него шел. Так что Шаховской удержался, но все-таки Протопопову удалось устроиться министром внутренних дел. Для меня его назначение было совершенной неожиданностью. Меня не было дома, он говорил с моей женой. Когда она мне передала, я думал, что он будет министром торговли и промышленности, но что он будет министром внутренних дел, я не думал, так как я его стремлений в этом направлении никогда не видел; как министр торговли и промышленности, он мог бы затушевать свои отношения с Распутиным, а как министр внутренних дел он невольно в своей политике должен был проявить свои взгляды и взгляды той партии, с которой он был в Думе. Поэтому когда я сделал ему ответный визит, он это открыто сказал за три недели до назначения. Я сказал, что его положение в Думе будет опасное, потому что, принадлежа к партии октябристов и оставаясь членом Государственной Думы, он не может пойти на поворот направления, которое в настоящее время диктуется всеми событиями, иначе, против него поведет политику правое крыло Государственной Думы и все правые кружки, и, как он ни силен в настоящее время, у Распутина всегда можно найти способы его свергнуть, а Анна Александровна тяготела к правому крылу; так что в этом отношении его политика будет тяжелая. Но он сказал, что сумеет угодить. Это было видно, когда он говорил с некоторыми членами — Керенским и графом Капнистом, что он откажется от некоторых влияний и что он будет вести политику в этом направлении. Когда я говорил: как же вы будете итти со Штюрмером? оказывается, Штюрмер с ним сошелся. Он даже вызывал его к себе, благословил его на поездку к государю маленьким образком и устроил молебен по случаю его вступления, когда оно было опубликовано. Тут Горелов, редактор «Биржевых Ведомостей», давал ему массу советов. И я давал совет, если он хочет сохранить известные позиции в Думе, что для него важно, как для министра внутренних дел, и все-таки не отходить от своей партии, сделать маленький поворот направо и отмежеваться от Штюрмера. Но он в эту минуту находил поддержку у Штюрмера и хотел при помощи Штюрмера закрепиться наверху. Это и было погибелью. Когда он начал говорить с прессой, я увидел, что он хитрит. Потом я увидел из газет, что он отмежевывается. Я предоставил ему итти его путем и сразу увидел, что он взял неправильный тон в своих разговорах с прессой: о том, что он политикой не будет ведать, что политика будет находиться в руках председателя совета министров, этим он уронил себя в Государственной Думе. Тут начались поиски — как Протопопов мог сделаться министром внутренних дел без придворных связей? Его знакомство со Штюрмером сразу против него многих восстановило и насторожило против него правых. Меня интересовали его отношения к Замысловскому, Маркову и правым фракциям Государственной Думы на почве денежных субсидий для поддержания правой прессы. Здесь роль партийного деятеля ярко противополагалась роли министра внутренних дел, дающего известного рода фонд на поддержание и укрепление в стране правых начал, противоречащих партийным лозунгам других партий. Вначале он просил меня взять на себя роль посредника: он будет давать мне деньги, а я буду передавать, но я не счел себя вправе вмешиваться в это дело и от себя его отшатнул, однако, я передал Замысловскому и Маркову, чтобы они не беспокоились, что Протопопов будет продолжать вести с ними те отношения, которые утвердились до него. Так что те успокоились. Затем мне стало известно, благодаря Комиссарову, что Протопопов очень сильно считается с советами Курлова. Курлов был его товарищ, они вместе были в Юридической академии,[68] но Протопопов академии не окончил, а Курлов окончил. Отношения продолжались все время. Всякий раз Протопопов просил меня, чтобы я как-нибудь привлек Курлова к работе. Однако, в виду моих старых отношений с Курловым, основанных на убийстве Столыпина, у меня с ним отношения были холодные, так что я всегда несколько отстранялся кроме оказания материальной поддержки из секретного фонда, по поручению министра. Так что я совсем отошел и начал следить за всеми действиями Протопопова. Я в ту пору сошелся с Распутиным и был близок к Анне Александровне, правые, с которыми мне приходилось встречаться во многих домах, мне говорили, и я сам видел, что Протопопову хотелось привлечь меня на какую-нибудь роль, чтобы не вооружить против себя. С другой стороны, он думал, что я могу как-нибудь перехитрить его или подвести, как это было с Хвостовым. Такая его игра со мной и обещание примирить государя с моим именем длилась очень долго, до той минуты, когда возник процесс Манасевича-Мануйлова. Они запугали несколько Распутина, государыню и Анну Александровну тем, что Манасевич-Мануйлов много знал из интимной жизни. Штюрмер имел неосторожность свести его с Анной Александровной и дал ему возможность, посылая его к ней, говорить с нею, хотя я предупреждал, что этого нельзя делать. Так что Штюрмер отвел ему довольно широкую роль (хотя потом спохватился) и дал возможность ловкому человеку укрепиться при Анне Александровне. Благодаря тому, что владыка постоянно был к нему милостив, Манасевич многое знал из политической кухни того времени. Безусловно, преступление его, личное его обвинение могло повлечь за собою обнаружение эпизодов, которых так жадно искало общественное мнение. Единственным человеком, который мог влиять на него известным образом, они считали меня, потому что Манасевич долгое время работал при мне и как бы слушался меня. Поэтому Анна Александровна и Протопопов начали меня убеждать, чтобы Манасевич изменил свою позицию, когда будет на суде давать свои показания, обещая ему в будущем то или другое. Затем просили, чтобы я подействовал на министра юстиции Макарова, чтобы он прекратил это дело. Но так как дело было начато не при Макарове, а досталось ему в наследие от Хвостова, Макаров не счел себя вправе пойти на такие просьбы, хотя они и исходили от императрицы, и остался в деле Манасевича и Сухомлинова непреклонным в своей линии — дела эти поставить на суд. Но Макаров говорил, что он понимает скандальность, и примет соответствующие меры к тому, чтобы неотносящееся к существу обвинения Манасевича, по возбужденному против него Хвостовым делу, было отброшено,[69] чтобы предметом судебного разбирательства было только его дело. Вот что единственно обещал Макаров. Это Анну Александровну и Распутина не успокоило, они добились ухода Макарова, о чем я его своевременно предупредил. Последовало распоряжение Штюрмера о приостановлении дела (как вам известно), передано Макарову, и Манасевич был выпущен на свободу. Уже выйдя на свободу и поправившись от нервного удара, он, вместо того, чтобы послушаться совета, который я и Анна Александровна дали — выехать подальше от Петрограда, остался здесь и думал, что ему отныне снова удастся играть роль, какую он играл раньше. Но в эту минуту Протопопов сумел убедить Распутина, что Манасевич нервно-больной человек, он убедил в этом и Анну Александровну, та смотрела на него, как на человека болезненного. Дело возбудило известный общественный интерес к причине приостановления процесса; в силу этого обстоятельства Добровольский, поставленный Распутиным и хотевший процесс прекратить, должен был дать ему ход, потому что общественное мнение этого требовало; таким образом, процесс этот вылился в судебное разбирательство.