Леони Фрида - Екатерина Медичи Страница 79

Сейчас Колиньи во многом напоминал своих кровных врагов, Гизов. Два могущественных феодальных семейства равно стремились к власти и превосходству и равно обрекали на гибель сотни людей во имя Господа. Кроме того, и Франсуа де Гиз, и Гаспар де Колиньи являлись выдающимися военными деятелями. Основной разницей между Колиньи и Гизами было то, что представители Лотарингского дома не скрывали своих властолюбивых амбиций. Царственный блеск, репутация верных рыцарей католицизма просто делали их более привлекательными кандидатами на роль народных вождей. Но и Колиньи, и Гизы, вырвавшиеся из узды, представляли для Франции равную опасность.

Генрих Наваррский похоронил мать в Вандоме 1 июля, а 8 июля уже прибыл в Париж. Несмотря на смерть Жанны, свадьба не отменялась. Брак знатнейшего из гугенотов королевской крови и блистательной католической принцессы была слишком серьезным событием, затрагивающим интересы большого количества людей, так что даже о незначительной задержке и речи быть не могло. Кардинал де Бурбон и герцог де Монпансье приветствовали Генриха, когда тот прибыл в Палэзо во главе восьмисот хорошо вооруженных всадников, одетых в черное, хотя некоторые полагают, что число их было вдесятеро меньшим. Но дело не в численности эскорта: впервые в жизни король Наваррский выступал как взрослый человек (а было ему восемнадцать лет), вышедший из-под неусыпной опеки матери. В детстве и юности Генрих немало времени провел при дворе Екатерины, где королева-мать научила его любить итальянскую поэзию и привила ему много других качеств, необходимых юному принцу эпохи Ренессанса. В особенности он восхищался поэзией трубадуров, рыцарскими романами о приключениях и военных подвигах. Вернувшись к матери, не одобрявшей стиль жизни парижского двора, он был вынужден вести жизнь менее изысканную, без Данте и Тассо, зато с чтением малохудожественных, но пылающих верой, писаний Кальвина и де Беза.

Прибыв ко двору Валуа, где паутина заговоров и интриг опутывала всех обитателей, юноша, привыкший к простой патриархальной жизни, откровенным разговорам и искренним материнским поучениям, почуял, что тут ему придется нелегко. Генрих помнил достаточно о своих детских днях под крылом Екатерины, но многое изменилось, и теперь ему требовался помощник, чтобы благополучно пройти сквозь лабиринт. Здесь у него имелся дядя, кардинал де Бурбон, и была невеста, хотя на последнюю он особенно не рассчитывал.

Генрих, конечно, не был высоким белокурым Адонисом, как молодой герцог де Гиз, но отличался своеобразной привлекательностью. Ростом он был около пяти футов восьми дюймов (180 см), лоб высокий, густые темные волосы, чистая кожа и орлиный нос — отличительная черта Бурбонов. Привыкнув много времени проводить в седле, он отлично развился физически, а характер имел дружелюбный, общительный, великодушный. Мальчишка-проказник превратился в привлекательного и остроумного мужчину. Генрих обладал особым обаянием, которое рождалось из сочетания откровенности, мужественности и благородства. Его интеллект не уступал физическому развитию; юный король Наваррский не был, как считали многие, косноязычной деревенщиной с Пиренеев. Несмотря на любовь к чесноку и неприязнь к ваннам, он умел шутить и беседовать с окружающими, не теряя достоинства, соответствующего его рангу. Обаяние мужчины и монарха сочетались в нем с поразительной тонкостью в общении с людьми. Примечательно, что Карл всегда любил Наваррского, не в силах устоять перед его открытой и жизнерадостной личностью. Генрих воевал, отличался выносливостью в путешествиях, знал, что такое товарищество. Для короля он был свежим, неиспорченным человеком по контрасту с болезненно — манерным, лицемерным и порочным Анжуйским.

День свадьбы приближался, а жара в Париже становилась просто невыносимой. По улицам носились клубы пыли. Между тем в изнемогающий от зноя город прибывали люди со всей страны. Гугеноты, как правило, останавливались на постоялых дворах и в тавернах. Приезжали и крестьяне из провинций; им очень хотелось поучаствовать в празднествах и поглазеть на грандиозное зрелище бракосочетания их принцессы с королем Наваррским, но остановиться в столице им было негде. Засуха и плохой урожай в окрестных деревнях выгнали из дому бедняков, и они. запрудили дороги, ведущие в Париж, в надежде найти пропитание во время больших свадебных пиров. Церкви, монастыри и другие здания были специально открыты для размещения этого неожиданного наплыва людей, но многие все равно ночевали прямо на улицах.

Когда прибыли первые протестанты, ультракатолический город казался мирным, и это удивило гугенотов, готовых к проявлениям ненависти. Один из них писал: «Нам расписывали всякие ужасы про население столицы, но, похоже, сами они предпочитают жить мирно, если только кто-то из высоких особ, забывших о верности ради собственных амбиций, не воспользуется в своих целях легкой возбудимостью жителей Парижа». Однако примерно в середине месяца появились проповедники, вещавшие со своих кафедр, что этой свадьбы быть не должно. Исполненные ненависти проповеди, направленные главным образом против гугенотов и королевской семьи, породили множество безосновательных слухов, витавших среди горожан. Страсти нарастали, так как карманники и проститутки рыскали вокруг, снимая богатый урожай, а нищие приставали к прохожим. Атмосфера на улицах Парижа становилась все более напряженной. А Париж тех дней отличался от нынешнего — это был средневековый город с сетью узких улочек, извивающихся между небольшими площадями или ведущих в тупики.

Екатерина вернулась в этот знойный, раздраженный, беспокойный город 15 августа. Почти сразу же на нее обрушился запрос от разъяренного герцога Альбы, требующего объяснений, почему три тысячи солдат-гугенотов расположились близ его границ в Монсе. Снова она оказалась одураченной! Спешное расследование показало, что адмирал продолжал собирать войска, несмотря на решение совета, и в этот момент уже набрал 12 тысяч аркебузиров и две тысячи кавалерии. Ни для кого не было секретом, что огромное количество дворян-гугенотов, прибывших в Париж, после свадьбы намеревались выступить в Нидерланды. Твердое решение адмирала вести католическо-протестантские силы против Испании должно было, по его расчету, ликвидировать угрозу гражданской войны во Франции.

Король, проведя несколько месяцев в обществе «отца-исповедника», как он называл Колиньи, допускал адмирала в свою спальню в любое время дня и ночи, часами просиживал с ним наедине, и уже не мог сопротивляться его влиянию. По правде говоря, Карл, наверное, уже и сам не понимал, чего хочет. Колиньи то говорил с ним на равных — как мужчина с мужчиной, то обращался с ним почтительно — как вассал с королем, и это составляло утешительный контраст с тем, как обычно обращались с Карлом мать и брат. Екатерина все сильнее боялась, что скоро будет слишком поздно и ее ловушка не сработает. Вдруг Колиньи задумал похитить короля, а ее отправить в изгнание? И придется ей действительно отправиться в свои владения в Оверни…

Сегодня невозможно сказать наверняка, как и когда был разработан план убийства адмирала Колиньи, но, так как семья Гизов находилась во время бракосочетания в Париже, они обеспечили необходимую Екатерине поддержку и стали соучастниками. Об этом вспоминал впоследствии сам герцог Анжуйский. Заметим, что к его утверждениям следует подходить с осторожностью, хотя многое в них несомненно правдиво. Было это два года спустя, когда, сидя в Кракове, одинокий, терзаемый угрызениями совести, он беседовал с кем-то из своих служащих, то ли с врачом Мироном, то ли с камердинером де Сувом, который и записал версию событий со слов своего господина. Герцог утверждал: «Угрожающее поведение короля заставляло нас думать, что адмирал внушил его величеству недоброе, дурное мнение о королеве-матери. Потому мы с матерью задумались о необходимости избавиться от адмирала и призвали на помощь г-жу де Немур. Мы не опасались открыть ей свои замыслы, зная о смертельной ненависти, которую она питала к адмиралу».

Есть сообщения, утверждающие, будто Анна д'Эсте, герцогиня де Немур, присутствовала еще на встрече в Монсо. Там она вступила в заговор против человека, по ее убеждению, виновного в гибели ее незабвенного первого мужа, Франсуа де Гиза, — память о котором жила в сердце герцогини и питала жгучую жажду мести. Герцогиня и королева-мать с конца июля проводили много времени вместе, но до событий 22-23 августа никто не придавал этому особого значения, поскольку женщины давно были дружны.

Когда бы ни произошла роковая встреча между королевой-матерью и герцогиней, ясно, что, по некоторым соображениям, в начале августа Екатерина тайно нарушила королевское распоряжение, запрещающее Гизам появляться близ двора. В обмен на это она заручилась обещанием помощи от старейшей представительницы рода Гизов и зависимых от них людей («клиентов» в древнеримском смысле слова). Число таких клиентов было значительным, и многие из них явились в Париж на свадьбу. Полная секретность была жизненно необходимой в век заговоров и слухов о заговорах, и потому из семьи Гизов лишь сама герцогиня, ее бывший деверь, герцог д'Омаль и Анри, молодой герцог де Гиз, были посвящены в план. Самым заметным из отсутствующих в те дни в Париже был кардинал Лотарингский. С момента опалы семьи из-за «романа» между Анри де Гизом и Марго он решил отправиться в Рим. Неудовлетворенный итогами гражданской войны, перед отъездом он жаловался герцогу Альбе на Екатерину: «Она настолько скрытна, что, когда говорит одно, думает совсем другое, и цель у нее лишь одна: властвовать, что она и делает. Больше ее ничего не интересует». Умение Екатерины быть скрытной теперь проходило серьезную проверку. Если бы план провалился, она и ее семья рисковали быть убитыми, ведь в городе находились тысячи вооруженных гугенотов.