Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника Страница 8

«В течение целых шести недель мы находились в плотной осаде, – писал Николай Мархоцкий. – Выбраться от нас можно было, разве что обернувшись птицей, а человеку, будь он хитер, как лис, хода не было ни к нам, ни обратно» [30, 22; 34, 340]. Тем серьезнее была потеря опорного пункта в Новодевичьем монастыре, потому что его и создавали, по свидетельству Иосифа Будилы, «чтобы оберегать дорогу в Можайск и в Польшу» [51, 251]. По этой дороге ждали помощь от литовского гетмана Яна Кароля Ходкевича, назначенного руководить московскими делами после отъезда короля Сигизмунда III из-под Смоленска в Речь Посполитую. Сами осажденные уже не надеялись на приход гетмана Ходкевича, а русские люди в открытую издевались над безвыходным положением польско-литовского гарнизона: ««Идет к вам литовский гетман с большими силами: а всего-то идет с ним пятьсот человек». Они уже знали о пане Ходкевиче, который был еще где-то далеко. И добавляли: «Больше и не ждите – это вся Литва вышла, уже и конец Польше идет, а припасов вам не везет; одни кишки остались». Так они говорили потому, что в том войске были ротмистры пан Кишка и пан Конецпольский» [30, 99]. В этот момент высших успехов Первого ополчения и был принят Приговор 30 июня 1611 г. Позднее князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой получит грамоту на Вагу, в которой будет сказано о его заслугах в это время: «…большой Каменной царев-город все ворота и башни взятьем взяли. А после того новой Девичь монастырь» [18, 287].

Выручил московский гарнизон гетман Ян Сапега, и это стало последним его «подвигом» в русских делах. Сапежинцы и пахолики,[15] отправлявшиеся для сбора запасов, пришли под Москву из Переславля-Залесского 4 августа 1611 г.

Как писал архиепископ Арсений Елассонский, это случайно совпало с гибелью Ляпунова, и дезорганизованное войско не оказало сопротивления:

«…так как русские стражи по случаю волнения и смерти Прокопия не находились в воротах, воины пана Яна Сапеги неожиданно вошли внутрь [города] через Никитские ворота. И после этого поляки изнутри и пан Ян Сапега извне со всем польским войском отворили западные ворота Москвы; и поляки, освобожденные из заключения, ожидающие помощи и войска от великого короля день на день, входили в Москву и выходили» [16, 193].

Из записок офицеров польского гарнизона выясняется следующая картина: первоначальный штурм стен и башен Белого города сапежинцам не удался, но они захватили один из острожков в Замоскворечье и переправились к Кремлю по Москве-реке. Дальнейшее уже стало делом случая, так как, вопреки «мнению пана Госевского», которому «казалось невероятным», что удастся вернуть ворота Белого города, осажденные успешно штурмовали Водяную башню, а потом бои, как пожар в ветреный день, стали перекидываться к Арбатским, Никитским и Тверским воротам. С защитниками Арбатских ворот польско-литовские хоругви не могли справиться целый день. Никитские ворота им тоже удалось отвоевать, а вот Тверские ворота воевода Мирон Вельяминов, получивший подкрепление от полков, стоявших за рекой Неглинной, смог удержать [30, 100–104].

Итогом похода войска Сапеги к Москве стало то, что осада города опять ослабла, осажденные получили продовольствие, а со стороны Арбатских и Никитских ворот снова открылся доступ в Кремль. Сапежинское войско встало лагерем близ Новодевичьего монастыря на Москве-реке (сам монастырь был в руках ополченцев, но теперь это уже было не столь важно). Большего гетману Сапеге достигнуть не удалось, он заболел и через две недели умер в Кремле в бывших палатах царя Василия Шуйского в ночь с 4 на 5 сентября.

На подмогу осажденному войску пришел новый гетман Ян Кароль Ходкевич. Появившись под Москвой десять дней спустя после смерти Яна Сапеги, он вступил в Кремль. В этот момент полкам Первого ополчения удалось, наконец, поджечь Китай-город, для этого его специально «обстреляли калеными ядрами» [30, 105]. Архиепископ Арсений Елассонский писал: «…едва они вошли внутрь Москвы, как в течение трех дней сгорела срединная крепость, так как русские извне бросили в крепость огненный снаряд и, при сильном ветре, был сожжен весь центральный город» [16, 194]. В огне погибли многие поляки, вместе с ними пропало все их оружие, лошади и награбленное имущество: «Оставшиеся поляки от великих злоключений своих и скорби и от громадного пожара бежали из домов крепости, чтобы не сгореть» [16, 194]. О серьезных потерях в войске «полководца Карла», побежденного «дважды и трижды в большом сражении», также сообщал архиепископ Арсений Елассонский.

Вообще вмешательство Ходкевича ни к чему хорошему не привело. Он еще на подходе к Москве зачем-то завернул посольство столичной Боярской думы, отправленное на сейм, не понравившееся ему тем, что просило дать «королевича на свое государство», а не самого короля Сигизмунда III. Однако заставить бояр изменить цели посольства он тоже не смог. Не решил гетман Ходкевич и самой насущной проблемы – обеспечения польско-литовского войска, только санкционировал разграбление московской казны, из которой выплатил залог принятым им на королевскую службу сапежинцам – короны и посох московских царей. В середине октября бывшие сапежинцы, вставшие под знамена нового гетмана, поехали на зимние квартиры в Гавриловскую волость, под Суздалем. За ними последовал и сам гетман Ходкевич, выбравший для постоя Рогачев (по дороге на Дмитров).

«Сопегин приход», а затем «Хоткеевич приход» стали теми вехами, которые заставили руководителей Первого ополчения изменить свои планы. Первую волну разъездов из ополчения служилых людей можно действительно отнести к концу июля – началу августа 1611 г. Только не все объяснялось гибелью Прокофия Ляпунова. Сказалась и военная неудача подмосковных полков, потерявших захваченные ранее башни Белого города. Кроме противоречий между дворянами и казаками в подмосковных полках, на ситуацию влияли такие насущные проблемы, как обеспечение служилых людей жалованьем, продовольствием, да и просто, выражаясь языком военных уставов, необходимость перехода на зимнюю форму одежды.

Сохранились документы, на которые при других обстоятельствах можно было бы и не обратить внимания. Они касаются шубного сбора, организованного в Первом ополчении в августе 1611 г. Есть росписи служилых людей, посланных для этих целей по городам и уездам, челобитные дворян и детей боярских о сложении с них этой повинности из-за бедности. Объяснить сбор тулупов иначе, чем необходимостью удержать под Москвой полки ополчения зимой, невозможно. Как писал С. Б. Веселовский, опубликовавший эти материалы, «чуть не в каждой грамоте, посланной от воевод кн. Д. Т. Трубецкого и И. М. Заруцкого, мы читаем одну и ту же жалобу: ратные люди «бьют челом боярам» о жалованье «безпрестанно, а дать им нечего, и они от голода (можно добавить и холода. – В. К.) хотят идти от Москвы прочь»» [10, 13].

Поэтому «великие Российской державы Московского государства бояре», как их называли под Москвой, стали думать не столько об организации осады, сколько о создании правительства. Оно должно было обеспечить участников ополчения под Москвой необходимым денежным жалованьем и поместными «дачами». С этой целью ополчение рассылало по городам своих воевод, давая им наказы собирать окладные и неокладные доходы в таможне, на торгах, перевозах, мельницах, строить самим «кабаки» для торговли «питьем» и как можно скорее присылать собранные на местах деньги, «а дати их служилым людям на жалованье для земские подмосковные службы».

Н. П. Долинин составил список из 45 городов, признававших власть подмосковного боярского правительства к январю 1612 г. В него вошли ближайшие к Москве города – Серпухов, Зарайск и др. (Коломна почему-то пропущена в списке Н. П. Долинина, хотя известно присутствие там двора Марины Мнишек).

Продолжал поддерживать полки Первого ополчения Замосковный край – Владимир, Ярославль, Кострома, Нижний Новгород, Тверь, а также Вологда и поморские города (Тотьма, Соль Вычегодская, Чаронда). Вполне благоприятно относились к подмосковным «боярам» в землях Строгановых. Грамотам и указам, рассылавшимся из подмосковного ополчения, подчинялись в украинных, рязанских и заоцких городах (Тула, Орел, Кромы, Переславль-Рязанский, Калуга) и даже в мятежном Путивле в Северской земле. На северо-западе в союзе с «боярским» правительством князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и Ивана Заруцкого действовали Торопец, Великие Луки, Невель и Псков [15, 63].

Земскому правительству под Москвой не просто приходилось удерживать свою власть. За годы Смутного времени люди приучились жить самостоятельно и по-своему распоряжаться в своих городах и уездах. Например, денежные доходы, которые требовало присылать ополчение, шли в раздачу дворянам, стрельцам, пушкарям и казакам на местах. Грамоту на поместье, выданную от очередного правительства, крестьяне могли просто не послушать, посчитав ее «воровской». Крайний случай сепаратизма произошел в то время в Казани, полки из которой пришли в июле 1611 г. под Москву к воеводам Первого ополчения. Однако вслед за гибелью Прокофия Ляпунова в Казани не признали боярское правительство, и дело было не в высокой сознательности казанских властей, вступившихся за дворян, «притесняемых» казаками, как можно было бы подумать. До недавнего времени были известны лишь неясные оговорки «Нового летописца» о том, что казанский дьяк Никанор Шульгин «хотящу в Казани властвовати». Однако только после находки комплекса документов о «деле Шульгина» выяснились многие детали беспримерного даже для своего времени самоуправства этого дьяка, «присвоившего» себе Казанское государство в 1611–1612 гг. Началось же все с того, что в Казани отказались менять воевод (а их уже там и не было) и убили гонца, привезшего грамоты подмосковного ополчения [37, 117; 25, 240–267].