Франко Кардини - Европа и ислам  История непонимания Страница 8

В северо-западной части Средиземноморья сарацинские пираты продолжали свои разорительные набеги; базами им служили порты Испании и острова. Примерно к 890 году, то есть почти одновременно с основанием сарацинского укрепления в устье Гарильяно, мусульмане снова высадились на провансальском побережье: там они устроили сильный опорный пункт во Фраксинетуме (ныне Лa Гард-Френе), неподалеку от Сен-Тропеза. Им удавалось, опираясь на него, не только держать в страхе прибрежные города (Марсель, Тулон, Ниццу) и внутренние территории, но и совершать дальние походы. Они достигли даже Западных Альп, где нападали на процессии паломников и торговые караваны. В 906 году они разрушили монастырь Новалеза близ Турина.

Земли, лежащие между Лионским заливом и Тирренским морем, тем временем подвергались атакам ифрикийских корсаров — в частности, пиратов из ал-Махдии, которые в 934 935 годах напали на Геную. Однако корсары Фраксинетума, которым ранее удалось заключить соглашения с некоторыми из местных правителей (например, с Гуго Провансальским), в конце концов утратили чувство меры: в 972–973 годах они подняли руку (то ли по неведению, то ли по ошибке) на одного клюнийского монаха, намереваясь похитить его и потребовать выкупа. Этим монахом оказался св. Майоль, выдающийся клюнийский аббат: такая дерзость вынудила провансальскую аристократию предпринять активные действия, чтобы раз и навсегда покончить с пиратским гнездом во Фраксинетуме.

Но только ли корсары — попросту говоря, пираты — основывали эти прибрежные центры, откуда сарацинам порой удавалось контролировать весьма обширные внутренние территории? Жизнь этих центров не отличалась от жизни приморских городов Апеннинского полуострова, и между ними существует сильное типологическое сходство, хотя приоритет в создании таких центров, несомненно, принадлежит мусульманам. Впрочем, если говорить о возрождении (или о возникновении) развитых приморских городов христианской западной Европы, то среди факторов, вызвавших это возрождение, была и исламская экспансия. Не случайно отношения на море между христианскими и исламскими державами (независимо от важности этих отношений для каждой из сторон) были отмечены столкновениями, чередующимися с более-менее добрососедскими отношениями в области торговли. Стоит, пожалуй, заметить, что в начале XI века роли поменяются: сарацинские поселения, до того более активные и динамичные, переходят к обороне, в то время как христианские центры начинают расти и укрепляться.

Развитию этих маленьких «республик» мусульманских моряков-пиратов-торговцев (бахриййун) сильно способствовали захват рабов и работорговля: типичным примером служит андалусская Альмерия, в X веке обязанная своим процветанием в первую очередь этому виду деятельности. Спрос на сакалиба — белых рабов — был особенно высок; что же до особой операции — кастрации, — то этим занимались евреи соседней Печины.

Иначе обстояли дела в восточной части Средиземноморья: в результате контрнаступления, предпринятого императорами македонской династии, Кипр и Крит во второй половине X века вновь вернулись под власть Византии. Что касается торговли, то после самой критической фазы мусульманской экспансии на море, которая пришлась на вторую половину VII и начало VIII веков, она постепенно восстанавливалась. Правда, обитатели западной Европы не были ни главными действующими лицами, ни основными покупателями. Примерно в середине IX века Ибн Хуррададбих в своей «Книге путей и государств» упоминал о купцах, прибывавших из западной Европы, и, несомненно, там проживавших; однако местными жителями их можно было назвать лишь с большими оговорками. Речь идет о так называемых евреях-раданитах (то есть, вероятно, живущих в устье Роны), поставлявших из Европы на Восток такие товары, как оружие, меха и рабов: эти товары везли в порты дельты Нила на кораблях, оттуда — на верблюдах до Красного моря, потом снова погружали на корабли и отправляли сперва в аравийские порты ал-Джар и Джидду, а затем — в Индию и Китай. Из этих далеких стран везли мускус, древесину алоэ, камфару и кардамон: их доставляли не только в Египет, но и в Константинополь, и даже неотесанным западноевропейским придворным. Важно, однако, что торговые связи и, как следствие, географические познания арабских мусульман IX–X веков, похоже, не охватывали ни Тирренское море севернее Амальфи или Гаэты, ни Западную Европу как таковую. Это типичное свойство традиционной мусульманской цивилизации, обозначившееся с первых лет существования ислама: не проявлять интереса к прочим цивилизациям.

При всем том контакты между христианством и исламом (не считая войн и торговли) происходили, причем довольно часто. Нередко речь шла о попадании в плен или рабство, пусть даже на время. Это, вероятно, случилось в конце IX века с неким Харуном ибн Йахйа (по его имени не понять, был ли он христианином или мусульманином), который против своей воли совершил весьма длительное путешествие, посетив один за другим оба «Рима»: Новый и Старый. Он попал в плен на палестинском побережье, видимо, в результате корсарского набега; непонятно, однако, был ли он взят в плен, скажем, византийскими корсарами или же сам совершал пиратские рейды на арабском корабле (где могли быть и христиане), который, напав на какое-нибудь греческое судно, потерпел поражение. Его обратили в рабство и отвезли в Константинополь: отправившись оттуда — мы не знаем, как и почему (возможно, в составе какого-либо византийского посольства) — он пересек весь Балканский полуостров и через область Венето попал в Италию. Его приключения дошли до нас в рассказе географа X века по имени Ибн Руста. Это рассказ в духе легенд, аналогичных тем, из которых затем возникли так называемые «Чудеса» (Mirabilia) и которые уже имели хождение в византийском мире, а оттуда распространились на мир ислама. В тексте, повествующем о приключениях Харуна ибн Йахйа, говорится о бронзовых набережных Тибра, о чудесной механической птице на вершине колонны перед собором св. Петра, о несметных богатствах и многочисленном населении города, который на самом деле в IX–X веках был скорее малолюдным и переживал упадок.

Более правдоподобные сведения сообщает Ибн Хаукал из Багдада, который примерно в середине X века совершил долгое путешествие из Персии в Испанию и описал мусульманский город Палермо. Он побывал и в южной части Апеннинского полуострова, где хозяйничали тогда лангобарды и византийцы, посетил Салерно, Мельфи и даже Неаполь, где, как он утверждает, лично мог оценить качество льняных тканей — одного из самых ценных предметов местного вывоза.

Однако среди немногочисленных товаров, которые «франкский» мир мог предложить миру мусульманскому, самым привлекательным было железо, особенно в виде знаменитых «франкских мечей»: по прочности и красоте они могли сравниться только с «гаухар» — белой йеменской сталью, которая, как утверждали в те времена, была прекрасна, точно дорогая ткань. Другим ценным товаром, который из «страны франков» или Византии по русским рекам и Черному морю прибывал в дар ал-ислам, была древесина. Именно поэтому не вызывает удивления сообщение Папы Льва III Карлу Великому о том, что в 813 году несколько сарацинских послов отправились на Сицилию на венецианских кораблях (in navigiis Beneticorum). Это сообщение говорит не только о нехватке древесины в исламском мире и, следовательно, о трудностях, которые испытывал магрибский флот, но и о том, насколько часто венецианцы отправлялись в мусульманские страны. По византийскому примеру, венецианцы в течение долгого времени издавали законы, запрещающие торговлю с Александрией и Египтом, находившимися под властью мусульман, а также вообще со всякой землей, занятой «гнуснейшим родом сарацин» (nefandissima gens Sarracenorum). Однако история с мощами апостола Марка, перевезенными во второй трети IX века из Александрии венецианскими купцами, казалось, имела целью узаконить это нарушение существующего правила, придав ему вид благородного предприятия. Это правило, впрочем, едва ли соблюдалось скрупулезно: еще в 960 году власти города повторили запрет на работорговлю и перевозку чужеземных пассажиров на венецианских кораблях, а в документе 971 года говорится, что венецианцы имеют обыкновение возить древесину, металлы и оружие на рынки Александрии. Однако вскоре венецианская экономика и торговля претерпят большие изменения с приходом к власти дожа Пьетро II Орсеоло (991–1008), завоевателя Истрии и Далмации. Орсеоло в корне пересмотрит торговые связи как с Константинополем — это видно по знаменитой «Золотой булле» 992 года, — так и с фатимидским халифом Каира. О соглашениях с Египтом нам известно немногое, но можно смело утверждать, что между ним и Венецией уже тогда завязались дружеские отношения: они сохранятся и на протяжении последующих веков, несмотря на все потрясения — крестовые походы, падение фатимидского халифата в XII веке и мамлюкский переворот в XIII в.