Лев Лурье - Питерщики. Русский капитализм. Первая попытка Страница 8

Овсянников суда не боялся. Прямых улик против него не было. Ни Левтеев, ни Рудометов не дали о нем никаких показаний. Пятнадцатикратный опыт его общения с николаевским судом показывал: в России деньги сильнее правосудия. Но времена изменились. Введение гласного суда присяжных практически покончило с коррупцией в органах юстиции. Это прямо сказалось и на деловой жизни страны.

При Николае прав был тот, кто обладал большими связями и деньгами. Правды было не найти. Предприниматели боялись давать деньги и товары в кредит. Новая система судопроизводства открыла дорогу бизнесу, банкам, акционерному учредительству. Овсянников зря не боялся суда.

Процесс собрал всех звезд тогдашней адвокатуры. Интересы страховщиков отстаивал самый знаменитый присяжный поверенный России Владимир Спасович. Он продемонстрировал присяжным заседателям огромный макет мельницы Фейгина и наглядно доказал: огонь появился почти одновременно в трех разных местах здания. Поджог налицо, поджечь мог только сторож Рудометов. Но он не смог бы сделать это без Левтеева, а тот, в свою очередь, – без прямых указаний Овсянникова. Когда же защитник миллионера возразил, что обвинение строит свои выводы на одних косвенных уликах, на чертах и черточках, Спасович ответил: «Н-да! Черты и черточки. Но ведь из них складываются очертания, а из очертаний буквы, а из букв слоги, а из слогов возникает слово, и это слово: поджог!» Также сложились улики и у присяжных. Овсянников был приговорен к пожизненной ссылке в Сибирь, Рудометов и Левтеев – к семи годам каторги каждый[14].

Степан Тарасович был потрясен. Он не мог понять, как случилось, что его, первостатейного купца, знаменитого на всю Россию, послали в Сибирь какие-то лавочники и чиновники, которых он не пустил бы и на порог своего палаццо. Но правила жизни изменились. Не то чтобы в России перестали брать взятки или жульничать. Нет. Но прямая уголовщина, грубое, вызывающее и беззастенчивое попрание закона отныне не принималось обществом и государством. Федор Достоевский только суммировал общее мнение об Овсянникове, назвав его в «Дневнике писателя» развратным мужиком.

В Сибири Овсянников не стал другим. Всю дорогу в ссылку за ним следовал приказчик, подкупавший по пути тюремщиков и полицию. Только его помещали в камеру, как за ночь ее ремонтировали, откуда ни возьмись появлялась мебель и чистейшее постельное белье. Переводили в другую – купечество добровольно ремонтировало всю тюрьму. Арестантский полушубок преображался в енотовую шубу и бобровую шапку, арестантский обед оборачивался бульоном, курицей, икрою. Снимали смотрителей тюрьмы, меняли охрану – не помогало ничего. Он по-прежнему внушал ужас, его боялись и стремились угодить.

Часть огромного состояния Овсянникова ушла кредиторам, другая досталась сыновьям. Забитые и запуганные с детства, они оказались никудышными купцами. Вначале долго судились из-за папашиного наследства, потом один за другим обанкротились. Старший Федор даже угодил за долги в тюрьму.

Император Александр III помиловал восьмидесятилетнего хлебного короля, принял его и выслушал странную просьбу: «Ваше величество, пошлите моих сыновей туда, где я был» (в Сибирь – Л. Л.). Государь рассмеялся и сказал: «Этого я сделать не могу». Все попытки Степана Тарасовича восстановить состояние и доброе имя ни к чему не привели. За год до смерти он уехал в родное Кавернино. Умер Овсянников в 91 год и был погребен на сельском погосте.

Тот мир, к которому принадлежал Овсянников, отходил в прошлое. Мир этот Добролюбов в своей знаменитой статье назвал «темным царством». Здесь правили самодуры, царил неприкрытый произвол, отсюда было не вырваться; один путь – с обрыва в Волгу. На смену самодуру, по существу уголовнику, шел новый купец – образованный, цивилизованный, старавшийся закон не нарушать.

Пиратство, работорговля, грабеж, обман лежали в основе состояний многих знаменитых династий промышленников и финансистов. Но время расставляет все на свои места. На смену авантюристам и разбойникам приходят их добропорядочные потомки, и то, что создано преступлением, начинает работать во славу прогресса. Так случилось и с капиталом Степана Овсянникова.

Из сыновей Овсянникова ничего не вышло. Но у него было четверо дочерей. В их воспитание он не вмешивался и вполне полагался на супругу. Дочери учились в пансионе. Правда, окончить курс он не дал ни одной, так как до этого выдавал их замуж. Приданого за каждой причиталось на 15 тысяч рублей, и такую же сумму он давал деньгами. В 1870 г. 50-летний глава клана московских текстильщиков Павел Михайлович Рябушинский приехал в Петербург сватать за брата Василия дочь Овсянникова Александру, но влюбился в нее сам, получил согласие и прожил с ней до самой смерти[15].

Внуки Овсянникова от Александры – братья Рябушинские – крупнейший политик, обещавший в 1917 г. удушить большевиков «костлявой рукой голода», декадент и покровитель искусств Николай, путешественник Федор, франт и покоритель женщин Михаил, инженер Дмитрий, гласный московской думы Владимир, собиратель крупнейшей коллекции русской иконописи Степан.

Сыном другой дочери, Анны, был московский антрепренер Незлобин; Елизавета и Надежда отданы были за братьев Кузнецовых, владельцев знаменитого фарфорового завода.

Отношение к купцу, буржую в России было скорее отрицательным. Когда в 1917 г. экспроприировали Рябушинских и Кузнецовых, они платили не столько за свои грехи, сколько за грехи предка. Овсянниковы – кулаки, мироеды, кровопийцы, те, кого Щедрин называл Колупаевыми и Разуваевыми – оставили о себе долгую и недобрую память.

Русский динамит[16]

1850 г. Деревянный дом с мезонином на окраинной стороне в столице России Петербурге. За столом четверо юношей и их отец. Это шведский предприниматель Эммануил Нобель и его сыновья – Роберт, Людвиг, Альфред, Эмиль. Они внимательно слушают господина в мундире, военного медика. Профессор химии Медико-хирургической академии Николай Зинин высоким, как говорят, бабьим голосом чрезвычайно четко и методично объясняет им свойства нитроглицерина – взрывчатого вещества, незадолго до этого синтезированного во Франции. Он кладет микроскопическую дозу нитроглицерина на маленькую наковальню и ударяет по ней маленьким молоточком. Раздается громкий хлопок. Все в восторге. Этот опыт, показанный семейству Нобелей, сделает Роберта и Людвига миллионерами, убьет Эмиля, приведет к изобретению Альфредом динамита. От этого опыта в конечном итоге пойдут знаменитые Нобелевские премии.

Петр Великий не только создал великую Россию, но и уничтожил великую Швецию. Держава, включавшая в себя в XVII веке всю Скандинавию, Карелию, Прибалтику, часть Германии, которую боялись и перед которой трепетали, постепенно теряла военное и экономическое значение. Самые способные и упорные из потомков викингов не находили себе применения на родине. В поисках счастья многие из них отправлялись к бывшим врагам – русским.

В 1837 г. в Петербург, спасаясь от долгов, приехал шведский инженер и изобретатель Эммануил Нобель. В Швеции много скал. При строительстве мостов и прокладке дорог взрывают породу. Эммануил изучил свойства взрывчатых веществ и изобрел морскую мину. В Швеции это изобретение было никому не нужно.

Петр открыл Россию для предприимчивых выходцев со всех концов света – социальное происхождение и размер кошелька не имели значения. Россия стала северным Эльдорадо. Неудачник на родине мог преуспеть в России за считанные годы. Ганноверские аристократы, недоучившиеся вестфальские студенты, младшие представители шотландских кланов, французские сержанты, крещеные португальские евреи, пленные шведские офицеры добирались, часто пешком или на перекладных, до Петербурга, чтобы, поправив дела, вернуться на родину или уже насовсем остаться в этой дикой, но богатой стране.

Здесь их удивляло все – гигантские расстояния, средневековый абсолютизм «ханов»-царей, богатство и расточительность местной знати, наконец, покорность и радушие народа. Сын немецкого крестьянина Генрих Шлиман приехал в Петербург без гроша. Уехал миллионером, продав русской армии под видом сапог тысячи картонных коробок на гигантскую сумму.

Но времена поменялись. Теперь Россия – сильная европейская держава, заинтересованная не в перекати-поле, а в западных профессионалах – инженерах, банкирах, промышленниках. Теперь один за другим в Петербург приезжают эмиссары успешных западных коммерсантов – появляются Сименсы, представители Круппа, посланцы баронов Ротшильдов.

Но их отношение к России лучше всего видно из слов Вернера Сименса. «Да унд цурюк, – писал он брату в Берлин, – туда и обратно». Образованные немцы, англичане, шведы приезжали на короткий срок и немедленно возвращались домой, не понимая, как можно основательно делать бизнес в стране, где даже государь берет взятки.